Дмитрий Савочкин - Марк Шейдер
Но все это совершеннейшая ерунда. Как самая лучшая дрочка никогда не дает представления о сексе, так и любые описания никогда не приблизят ходящего по земле к пониманию того, кем – или, вернее, чем – ты оказываешься на глубине в триста метров после взрыва метана.
Особенно когда ты закинулся как следует желтым порошком.
Я уже попрощался с Шубиным и вернулся к работе, когда вдруг понял, что тот приходил не просто так. Сейчас я почти уверен, что после того, как мы попрощались, Шубин просто вошел, обмотанный всеми своими мокрыми шубами, в газовый карман и взорвал всех нас и всю эту вечную темрзлоту. Никто не знает наверняка, почему он так делает. Я думаю, что сам Шубин гибнет каждый раз. Поэтому, наверное, он не будет зря всех нас взрывать. Он делает это в исключительных случаях, только тогда, когда без этого уже не обойтись.
А может быть, Шубин здесь ни при чем? Может быть, он знал о том, что должно случиться, но никак не мог нам помочь?
БАХ!
И ты ничего не слышишь, видишь какие-то разрозненные куски реальности и ощущаешь себя куском плоти, зарытым в землю.
А затем начинается бесконечное ожидание. Приходя в себя и снова теряя сознание, ты никогда не можешь сказать уверенно о том, сколько прошло времени. Сколько времени ты уже лежишь здесь, погребенный под горой породы, да и погребен ли ты вообще, и что находится вокруг тебя – ты ничего не можешь сказать уверенно. Сознание возвращается волнами, и в конце концов, когда ты уже можешь немного замедлить беспорядочную скачку своих мыслей и подумать хоть немного о том, что с тобой случилось, когда ты начинаешь ощупывать свое тело и пытаешься пошевелить ногами, оказывается, что прошло всего несколько секунд.
Твое тело в полном порядке, и ты лежишь на куче породы, немного присыпанный пылью, но ты ведь всегда ею присыпан в забое, верно? Ты поднимаешься и идешь искать тех, кому повезло меньше, чем тебе.
И тогда ты видишь торчащую из стены руку.
Поймите меня правильно, я ничего не имею против этого долбаного сюрреалистического творчества: ну, знаете, когда голова у нарисованного человека растет прямо из задницы или когда девственницу развращают рога собственной мудрости. Но увидеть руку, обычную человеческую левую руку, торчащую из плотной стены породы, – увидеть вживую, вот так, как вы видите меня на улице, – это уже чересчур.
И ты подходишь к этой руке и понимаешь, что это начало бремсберга, в котором, похоже, и произошел взрыв, и что он теперь полностью запечатан породой, и что эта рука на самом деле не просто рука, торчащая из стены, а часть тела шахтера, которому повезло меньше, чем тебе. Ты начинаешь раскапывать, прямо руками, начинаешь копать сверху, сбрасываешь породу себе под ноги до тех пор, пока не появляется голова. То есть сначала появляется чугунная ванна и уже потом, под ней – голова.
И она еще дышит.
Я никогда не знал, что надо делать в подобных ситуациях. Я не думаю, что хоть где-нибудь существует инструкция для таких случаев. «Если перед вами еле живой шахтер, засыпанный в шахте и придавленный почти тонной чугуна, из него хлещет кровь, и вы ясно понимаете, что он не протянет и пятнадцати минут, действуйте следующим образом».
Я спросил, как его зовут.
– Саша, – сказал он.
– Саша, а дальше?
– Лучиков. Александр Владимирович Лучиков.
– У тебя красивое имя, Александр Владимирович Лучиков.
Я держу его за руку, его кровь стекает по его руке, моей руке, затекает мне в рукав и капает на землю, просачиваясь сквозь ткань.
– Чего ты хочешь, Саня? – спрашиваю я.
Не знаю даже, зачем я это спрашиваю. Мне кажется, будто я герой какого-то сраного голливудского фильма и что сейчас он ответит мне, что хочет передать привет своей маме, или отдать своей старшей сестре три рубля, которые он у нее украл из кошелька, или еще какую-нибудь пафосную х*ню, как будто, умирая, люди могут думать о чем-то, кроме как о том, что вот сейчас они умрут, и все. И я бы тогда, как герой этого говняного фильма, пошел бы к его матери или сестре и, пустив скупую мужскую слезу, сказал бы что-нибудь пафосное.
Но Саня посмотрел мне в глаза, насколько это позволяла его поза и освещение туннеля, и сказал:
– Я хочу закончить.
Некоторые люди перед смертью жалеют о том, чего они не успели. И если ты рыл туннель нетипичного назначения для того, чтобы разрушить до основания столицу проклятого государства, в котором ты родился, то перед смертью тебе очень хотелось бы увидеть, как она рухнет в этот туннель.
– Знаешь что, Саня, я обещаю тебе, что если вдруг, по какой-то причине, ты не сможешь закончить все сам, то я – слышишь, я обещаю, что закончу туннель.
Я держу в своей руке его руку, вокруг нас сплошная темень, вечная темрзлота, он придавлен к полу штрека чугунной ванной, и пыль не позволяет не то что разговаривать, но даже нормально дышать, и я обещаю ему, что я обрушу весь Киев, всю нашу златоглавую столицу, со всеми ее проспектами и парками, историческими памятниками и чиновниками Министерства угольной промышленности.
Обрушу под землю.
Я мало что могу сделать для Саши Лучикова, но это я могу сделать совершенно точно. Я могу дать ему обещание, что он умер не напрасно. Что то, ради чего его придавило, переломив позвоночник и выворотив наружу кишки огромным куском чугуна, – свершится. Что мы закончим то, что начали.
– Ты слышишь меня, Санек? – спрашиваю я, и в темноте мне чудится, что он кивает.
Когда наконец до нас добирается бригада спасателей, он уже не дышит.
21
Пора остановиться.
Пожалуй, сегодня впервые с момента, когда началась вся эта дурная эпопея с желтым порошком и человеком с еврейским именем, я понял, что что-то упустил. Мне надо остановиться и подумать. Собрать в кулак все мысли, еще раз пройтись по каждой детали, каждой фразе, каждому свидетелю.
Я что-то упустил.
Я запрыгиваю в свой старенький «Пежо» и снова трясусь по колдовые*ным сельским дорогам, снова просиживаю штаны в сельских генделыках, снова ночую в гостиницах, где унитазы установлены на возвышениях, и снова пью водку с шахтерами.
Если вы думаете, что это просто, попробуйте.
Я имею в виду, пить водку с шахтерами.
Их изможденные потертые лица с подведенными глазами и вечным запахом изо рта: несет чем-то средним между одеколоном «Свежесть» и плотным перегаром. Многие приходят сюда прямо из забоя, если, конечно, у них есть с собой деньги, которые не забрала жена. Кому-то не везет – жена может сходить на шахту и попросить, чтобы зарплату отдавали сразу ей, а она уже будет выделять мужу на водку.
Пропьет ведь, если дать сразу все.
Таким обычно идут навстречу.
Но на самом деле это встречается не так уж часто. Шахтерские жены, наверное, самые терпеливые женщины на земле, но никогда не отличались повальным мужеством. Так что здесь, в очередном поселочном генделыке, все так же, как и десять лет назад: те же суровые лица, тот же запах изо рта, тот же вдохновленный взгляд, когда они видят бутылку водки. Здесь они точь-в-точь такие, как Стаханов с плаката «Гордость Донбасса». Стаханов в рабочей робе и с простертой куда-то в сторону рукой смотрит на тебя, и кажется, что он заглядывает прямо тебе в душу.
Вы знали, что в последние годы жизни Стаханова называли Стакановым?
Я снова трясусь по ухабам проселочных дорог, а потом снова пью с шахтерами, и в каждом генделыке, в каждом чертовом кафе, закусочной, пельменной или рюмочной меня уже ждут.
Мне улыбаются.
Мне говорят: «Привет, чувак, рады тебя видеть».
Мне даже иногда наливают за свой счет.
Не уверен, что я знаю всех этих ребят, но, когда ездишь по всему Западному Донбассу и даже дальше, в Донецкую область, чтобы пить с шахтерами, с тобой может случиться и не такое. Наверное, я уже когда-то пил с ними. Наверное, в одной из своих поездок, когда я собирал информацию о том, что здесь происходит, когда пытался выяснить что-то о желтом порошке, я и познакомился с ними. Но вспомнить это сейчас совершенно невозможно.
Я осторожно начинаю интересоваться – не слышал ли кто-нибудь что-нибудь о Марке Шейдере? В конце концов, раз уж мы знакомы, надо же искать в этом какие-то выгоды?
На меня смотрят.
Смотрят непонимающими глазами.
Мне говорят: «Ну, кроме того, что ты говорил…»
Я говорил.
Они говорят мне, что я рассказывал им о Марке Шейдере.
Хм, осторожно пытаюсь выяснить, что же такого я могу рассказать о человеке, о котором абсолютно ничего не знаю.
Но они уже воспринимают все как шутку.
На этой неделе на одной из шахт концерна «Западдонбассуголь» произошла авария, взрыв метана, и, хотя сразу было видно, что это просто мелочи, я все-таки приехал туда, чтобы узнать, все ли в порядке и не нужна ли моя помощь.
Я сажусь в свой «Пежо» и снова трясусь по сельским дорогам, по тем местам, где уже был, потому что теперь мне кажется, что я нащупал, что именно пропустил.
Я был пьян.
