Том Роббинс - Новый придорожный аттракцион
– Это как раз по моей линии, – быстро произнесла Аманда, – передай устриц. Что там слышно о Плаки Перселле? Я люблю тебя, Джон Пол. Ты заметил, что шляпки мухоморов того же самого очаровательного алого цвета, что и ягодицы Мон Кула? – Здоровье возвращалось к Аманде большими глотками.
Исподнее чародея нашли вчера, рано поутру. Или позавчера, в самом конце дня. Власти не проявили особой точности. Тем не менее они заверили нас, что самого чародея арестуют в течение двух суток или, говоря иначе, сорока восьми часов. А что потом?
В это утро у агентов был чрезвычайно мрачный вид. Нам удалось подслушать, как они обсуждали будущее, которое ожидает змей. Один из них, тот, который скорее всего из ФБР, сказал:
– Давайте отпустим их на свободу в лес.
На что другие, ребята из ЦРУ, возразили:
– Раздавим гадин!
Значит, они собираются умертвить змей. Что же тогда они сделают с нами?
Автор понимает, что время, видимо, потихоньку иссякает. В силу болезненной неясности ситуации на него, очевидно, возлагается задача пришпорить свой «ремингтон» и приблизиться к сути дела, разместив на переднем крае все самые яркие и важные факты, что находятся под его командованием. Изложить всю эту нитти-гритти-суть на бумаге, пока еще есть возможность. Это он и сделает – чуть позже. Если он до сих пор чересчур увлекался, и его заносило в сторону, если он с избытком потчевал вас прошлым, если он развлекал вас пейзажами, вместо того чтобы выйти на авансцену с опровержением, то простите или покарайте его на ваше усмотрение. Только не забывайте о том, что хоть у вас и есть доля в этом деле – у всех до единого, – доля автора, как ему кажется, гораздо больше всех ваших вместе взятых. И еще он никогда не утверждал, что он не эгоист или герой.
Вы должны понимать, что автор не был очевидцем тех событий, которые до сих пор описывал. Все это случилось еще в те блаженные времена, что предшествовали появлению Маркса Марвеллоса в роли менеджера зверинца, еще до того, как появилось Тело и перевернуло все вверх тормашками. Таким образом, автору очень важно по личным причинам мысленно настроиться на правильную волну, если не на точную последовательность событий, которые свели вместе Джона Пола, Аманду и Плаки при таких зловещих обстоятельствах. Для этого он использовал письма, дневниковые записи и устные свидетельства.
Аманда, хотя и не прочитала ни одного предложения, настаивает на том, что автор пишет историю. Автор, конечно же, знает, что она имеет в виду, но не уверен, что хочет взять на себя такую ответственность. Тем не менее нет причины панически открещиваться от ярлычка «историк». Историю нельзя назвать чистой наукой, она гораздо ближе к животноводству, чем к математике, поскольку связана с селекционным размножением. Главное отличие животновода от историка состоит в том, что первый разводит овец и коров, а последний (как предполагается) – факты. Животновод использует свое умение обогатить будущее, тогда как историк свои умения направляет на обогащение прошлого. Как правило, и тот, и другой при этом постоянно находятся по щиколотку в дерьме.
История – научная дисциплина о совокупности пристрастий и предубеждений. История может делать акцент на общественных событиях, или культурных, или политических, или экономических, или научных, или военных, или художественных, или философских. Она может, если, конечно, обладает роскошью объемности или высокомерием поверхности, попытаться поставить почти равный акцент на каждый из этих аспектов, однако нет никакого доказательства того, что общая, всеобъемлющая история более значима, чем отдельно взятый вид истории. Если автор чему-то и научился у Аманды (а он должен признаться, что научился многому), то прежде всего тому, что полнота существования включает в себя чрезвычайно изощренный баланс: определенных, плохо определенных, неопределенных, движущихся, покоящихся, танцующих, падающих, поющих, кашляющих, растущих, умирающих, вневременных и временем ограниченных молекул – и расстояния между ними. Эта структура так сложна и так идиотски проста, что никакие инструменты историка здесь не годятся. Они либо ломаются и становятся безгласными в руках ученого, либо вонзаются в материал, оставляя удручающие прорехи, которые трудно залатать и привести в божеский вид. Правило первое в руководстве по космической механике: прямой гаечный ключ никогда не превратится в нарезной болт. Набравшись мужества из этого правила, автор может похвастаться, что его подход к истории не хуже, чем любой другой, а может быть, даже лучше. Ну и что из этого?
– Ну и что из этого? – напечатала пишущая машинка, то есть «ремингтон», стараясь не слишком громко клацать своими клавишами, чтобы не побеспокоить Аманду. Уже наступил час заката, и она удалилась в свое святилище. Закат и рассвет, очевидно, самое подходящее время суток для того, чтобы впасть в транс. Скорее всего. За последнюю пару дней бедняжка впадала в транс раз, наверное, двенадцать. Ее глаза такие же плоские и безжизненные, как обрезки линолеума, а свисающие из-под них складки кожи напоминают свежее тесто, капающее с ложки пекаря. И все же она прекрасна. Она только что заглядывала сюда, в гостиную, где сидит за своей пишущей машинкой автор. На ней были лишь голубые кружевные трусики и прозрачная хлопковая блузка в деревенском или цыганском стиле. Одета она была так вовсе не для того, чтобы соблазнить автора – что некогда все-таки имело место, – но лишь по причине ее беззаботности. Мысли ее находились где-то далеко, в другом месте. Все, что она узнала за двенадцать изнуряющих сеансов, она узнала сегодня утром на рассвете, когда «голоса» сообщили ей, что скоро она получит письмо. Тоже мне новость. Великие голоса, да? Они даже не сказали ей, от кого будет письмо. Оно вполне могло прийти из принадлежащего Элу «Журнала лепидоптеры», что в Суэце, с просьбой об очередной статье для энтомологического ежемесячника. Или же от дяди Мика из Пасадены.
Несмотря на жуткую физическую усталость, несмотря на ее беспокойство за Зиллера, за Плаки, за Мон Кула и, конечно, за Тело (О, Тело! Какими ересями обернется твое наследство?!), Аманда, прежде чем войти в вечерний транс, предложила приготовить ужин для автора этих строк. (Она только что накормила малыша Тора сладкой кашкой и оставила его в детской кроватке, чтобы тот сам с собой поиграл перед сном.) Автор отказался.
– Нет, – сказал он, – не нужно тебе беспокоиться. Чуть позже я сам приготовлю себе пару-тройку хот-догов. Поскольку зверинец закрылся, хот-доги все равно испортятся. Уж лучше их съесть.
Аманда улыбнулась:
– Ты собираешься есть сосиски?
– Да. Возможно. Что может быть лучше для обреченного, чем зиллеровские маленькие мистические цилиндрики мира?
– Приятного аппетита! А сейчас мне нужно идти.
– Я еще увижу тебя сегодня вечером?
– Если узнаю что-нибудь во время транса, то непременно сообщу. Если нет, то ты увидишь меня в два часа ночи. Я приду к тебе в комнату.
Что это было? Могло это быть то, о чем думал автор? Надеждой? Желанием? Благодарение богам. Он принесет в жертву Венере двенадцать белых голубок. Его кожа покраснела, а в воспаленном воображении зашевелились самые изысканные фантазии. Внезапно он испытал такую мощную эрекцию, что чуть ли не сбросил со стола пишущую машинку.
– Послушай, можешь не помогать, если тебе не хочется, – сказала Аманда. – С моей стороны было бы просто несправедливо требовать от тебя помощи. Но я собираюсь поздно ночью тайком спуститься вниз или скорее завтра рано утром. Хочу выпустить змей на свободу.
– Что ж, – вздохнул автор, после того как кровь бесчестно отхлынула от его пениса, – почему бы для разнообразия не рискнуть жизнью ради кучки подвязочных змей или чего-то подобного? Солдаты каждый день отдают свои жизни за рептилий. А ты ни о чем не забыла? Что будет с блошиным цирком? Разве ты не собираешься отпустить на волю блох?
– Я слышу в твоем голосе сарказм, но скажу тебе вот что – о блохах позаботились. Они отправятся отсюда в тщательно запечатанном авиаконверте, адресованном другу, который о них позаботится. В качестве награды за их верную службу и многочисленные блистательные выступления им будет позволено провести остаток жизни, своеобразную почетную отставку, на спине одного розового пуделя в Палм-Спрингс.
Аманда легонько поцеловала автора в губы и отправилась изнурять себя очередным трансом. Автор же принялся готовить хот-доги и поймал себя на том, что продолжает думать обо всей этой истории. Он согласился принять участие в рейде по освобождению подвязочных змей. Как бы отнесся к такому эпизоду серьезный историк? На следующий день он мог бы помочь отправить конверт, полный ученых блох, нуждающихся в политическом убежище. Интересно, ухватился бы за такую возможность Арнольд Тойнби? Или же отмахнулся бы, как от назойливой мухи, беспокойно жужжащей близ величественного каркаса более значимых событий?
