Макс Нарышкин - ИМ ХОчется этого всегда

Я не знаю, чего хотели от Рональда Гейфингера. Не исключено, что это была месть. Еще один сгорел на работе. Так, кажется, говорят о людях, почивших в бозе в связи со своей профессиональной деятельностью. Вспоминая «Курсистку» Ярошенко, я подумал о том, что весь этот кошмар на Моховой вполне мог стать реакцией какого-нибудь психа на удавшуюся попытку жены доказать его невменяемость и отнять деньги или ребенка. Девочка и Гейфингер хорошо сработали, застали психа за мастурбацией в присутствии ребенка или за соитием с мужчиной, и главную причину своих несчастий псих увидел в людях, испортивших ему жизнь.

Гейфингер лежал на полу, и не было на нем, кажется, ни одного чистого места. Пиджак его, видимая часть рубашки, галстук, лицо — все было пропитано кровью. Даже зубы, которые, я уверен, при жизни детектива были белоснежны, теперь розовели на фоне черной дыры рта.

Помимо ножевых ранений, которых я насчитал на детективе не менее двадцати, а специалисты, я уверен, разыщут еще пару-тройку, у Гейфингера не хватало на правой руке трех пальцев. Остались большой и указательный. Судорога выпрямила их, и я машинально взглянул туда, куда показывал указательный.

Ничего, кроме распахнутого настежь сейфа, в том направлении я не обнаружил. Был сейф огромных размеров, точно такой же, как у меня в офисе, Juwell, дверца его была открыта, а все бумаги, которые там хранились — договора, пикантные фото, у которых в любое другое время я непременно бы задержался, — все было разбросано по полу. Казалось вероятным, если не очевидным, что кто-то что-то у детектива просил. Складывалось такое впечатление, что Гейфингеру задавали вопрос, а когда получали неправильный ответ, резали пальцы. Я уверен, что если бы такая система обучения укрепилась в вузах, каждый второй в нашей стране был бы академиком, и никто бы не служил в армии.

Сейф был пуст. И было уже не вероятно, а вполне очевидно, что тот, кто просил, желаемое получил. В этом нет никаких сомнений. Перекошенное лицо Гейфингера свидетельствовало о том, что он после безымянного пальца понял — убьют его все равно, так зачем терпеть такую боль.

Больше в этом офисе мне было нечего делать. Все сделали до меня. Кто это был — мне, конечно, неизвестно, ясно лишь, что человек этот был настроен более решительно, чем я.

Я заметил на подоконнике полотенце и вытер им сначала руки, а после все, чего касался — ручки дверей, оба стола и дверцу сейфа. Я бы стер и следы своих подошв, но как сделать это, когда весь пол залит кровью?..

Меня мутило. Закрывая за собой дверь и выхватывая из кармана темные очки, я с трудом сдерживал тошноту. Чтобы та не прорвалась неожиданно, как это всегда бывает, я прижал ко рту платок и быстро подошел к машине.

Это была не самая приятная из встреч, на которые я приезжал президентом компании «Глобал».

Я не знал, куда ехать, поэтому поехал в первый же подвернувшийся клуб. В офисе я сошел бы с ума от тишины. Дома — от одиночества. Мне было все равно, какой это будет клуб, и через двадцать минут я причалил к «Македонии» на Большой Никитской. Я был уверен, что в это время народу там будет немного, чтобы не сказать — не будет вовсе, и за рюмкой-другой водки, которые мне сейчас необходимы, я смогу обдумать то, что происходит.

Так и вышло. За стойкой скучал и протирал и без того сияющие алмазными гранями бокалы бармен, за столиком в углу сидели пятеро девочек. Здесь не было кричаще-яркого, сияющего иллюминацией освещения. Наверное, потому что был день. Клуб словно отсыпался после ночных делишек, которые по пробуждении и вспомнить-то не сможет. Пол был чист, и выпавшие из трясущихся рук таблетки экстази, пакетики с коксом и прочие прибамбасы, которые остаются после ухода посетителей, уже давно были подобраны персоналом и приготовлены для сегодняшней продажи. Я махнул бармену, чтобы тот послал ко мне официантку, и уселся в самый темный угол помещения. Говорили в баре одни девочки, так что мне хорошо было слышно, о чем речь.

Речь была об Англии. Точнее сказать, о том, что они о ней думают. Через минуту я понял, что стал свидетелем бредового хвастовства. Три девочки с серьезными лицами сидели напротив двух, разговор всей пятерки пестрил междометиями, не прерывался ни на секунду, и я быстро вычислил их бессмысленную тему. Все без исключения красотки всерьез вспоминали, когда же они в последний раз были в Англии. Даже сквозь муть в голове я сообразил, что три из них в Англии никогда не были, а двум оставшимся уличить их во лжи не удастся, поскольку в Англии они были, но видели ее только изнутри отелей и бутиков. Очень трудно познавать Англию, лежа в ониксовой ванне апартаментов. Разговор длился бесконечно, и я впервые в жизни обрадовался появлению на моем столе рюмки водки и блюдца с порезанным лимоном. Быстро выпив, я попросил еще.

Когда спиртное опустилось вниз, а после поднялось парами вверх и увлажнило жизнью мои пересохшие от потрясений глаза, я почувствовал себя способным рассуждать.

Три темы для меня были ясны, словно я был их автором.

Коломиец не мог звонить Гейфингеру вечером ни в первый раз, ни во второй, через двенадцать минут. К тому времени он уже шесть или семь часов был мертв. Таким образом, само понятие «группа Коломийца» приходится признать несостоятельным. Если Саша что-то и мутил в моей компании, то не в этот раз. Это значит, что если он и передавал информацию Гейфингеру, то не руководил бригадой, решившей связаться с «Джейсон бразерс», чтобы погубить мой бизнес. Звонил детективу кто-то другой, и я точно знаю, кто звонил во второй раз. У детективов есть одна особенность, без которой они, будучи детективами, будут не процветать, а ходить вечно голодными и злыми. Они способны подмечать важные частности среди лавы информации. И если Гейфингер сказал мне по телефону, что голос и умение рассуждать Коломийца, позвонившего в первый раз, отличались от голоса и умения говорить Коломийца, позвонившего спустя четверть часа, то у меня нет видимых причин детективу не верить.

Рональд Гейфингер был весьма способным детективом. Его слух быстро вычислил неестественные способности Лукина выражаться замысловато и серо. Я думаю, что детектив обратил на это внимание еще и потому, что первый звонок отличался эмоциональными красками и спешкой. На его фоне нельзя не удивиться рассудительности Лукина. Но я-то знаю, что если Вите Лукину что-то втолковать, он тут же начинает говорить внятно. До такой степени внятно, что становится даже противно.

Лично я представляю себе так схему его последних разговоров с Гейфингером. Кто бы ни был тот, по чьему указанию он звонил, он выслушал первый разговор Лукина с детективом и сказал Вите: «Лукин, у тебя все дома? Тебя о чем просили? А ты что говорил?» — и двенадцать минут этот неизвестный потратил на то, чтобы талантливому менеджеру по продажам Лукину объяснить простые истины. После того, как до Лукина дошло, он заговорил уже понятно и напыщенно. «Принять как факт» и т. д…

Я вынул из кармана телефон и посмотрел на него так, как смотрел, наверное, папа по фамилии Морозов на своего сына по имени Павлик. При нынешнем развитии электроники и серьезности намерений людей, взявшихся соединить мою компанию с «Джейсон бразерс» и выхлопотать тем самым теплое место, прослушивать мой телефон не составляет никакого труда. Остается только вспомнить, с кем и о чем я разговаривал еще по своей трубке. Ничего не припоминалось, и я залил в себя еще пятьдесят граммов.

Но что мне не успел рассказать Гейфингер?

Я думаю, что если бы я успел на встречу и прижал его, он добровольно отдал бы мне то, что кто-то вырвал из него пытками. Что же это было, черт возьми, если детектив сломался аж на четвертом пальце?..

Теперь не стоит мучить себя вопросами. Гейфингер не встанет и не заговорит. Связать его труп и труп его секретарши с делами в «Глобал» никто не сможет. Доказательства унесены — я видел открытый сейф, и никто не знает, что это он качал информацию.

И, наконец, третье.

Сделав дело, товарищи теперь подчищают помарки. Результат такого подчищения до сих пор перед моими глазами — два трупа в море крови. Это те, кто мог хоть что-то сказать. Их держали на контроле и оставляли им жизнь до тех пор, пока не стало ясно, что я вышел на детектива. И его тут же убрали. Но это был второй эпизод. Первый случился на лестнице между этажами. Через десять минут после того, как Коломиец сказал Гроссу, что собирается идти ко мне с разоблачением Факина, он умер. Его прирезали.

Сквозь паутину уже случившихся после смерти Коломийца событий я стал вспоминать разговор как единственную возможность разыскать какую-то зацепку. Совсем недавно я имел не зацепку, а целый информативный поток в виде Гейфингера. Но его мне перекрыли, и сделано это было с тем усердием, которое было ориентировано, несомненно, на то, чтобы я понял, насколько плохи мои дела. Кто знает, не соберу ли я после визита к детективу чемодан, не плюну на компанию и не умчусь в Англию с ониксовыми ваннами, довольствуясь тем, что у меня пока не отобрали, — сотней миллионов на счету в «Бэнк оф Нью-Йорк»? Для покусившихся на мой бизнес плохих парней это был бы идеальный исход. После моего исчезновения можно было смело травить меня Генпрокуратурой, заведомо зная, что та меня из туманного Альбиона не вытащит никоим образом, и делать с «Глобал» все что заблагорассудится.