Юрий Поляков - Демгородок. Авторский сборник
— Есть, командир! — отозвался сонный, но готовый к подвигу «штурманенок».
— Ко мне «бычка». С прокладкой…
Когда штурман с навигационными картами появился на пороге капитанской каюты, некоторое время его не могли никак идентифицировать. Будущий Избавитель Отечества несколько минут смотрел на командира БЧ-1 с долгой мукой узнавания и, наконец, молвил:
— Менякус…
— Простите, Иван Петрович, не расслышал…
— М-меняем к-курс! — озвучил приказ командира политрук П. П. Чуланов.
5
Мишка подогнал свой «дерьмовоз» к домику № 85, холодно кивнул радостно выбежавшему навстречу хозяину и великодушно позволил ему собственноручно засунуть гармошчатую кишку в выгребную яму. Включив насос, Курылев присел на ступеньку машины, закурил «Шипку» и пригорюнился. Было от чего! Во-первых, его вызвал к себе начальник отдела культуры и физкультуры и наорал в том смысле, что, мол, когда он, Юрятин, брал его, Мишку, к себе на работу, то ожидал от него гораздо большего. «Не стараешься, Курылев, — нехорошим голосом закончил разнос подполковник. — Ох, не стараешься!» Во-вторых, с Леной по-настоящему Мишка не виделся уже почти две недели: все киносеансы отменили из-за этого идиотского спектакля. Курылев никак не мог въехать, зачем эту изолянтскую самодеятельность снимают на пленку да еще по личному приказу помощника И. О. по творческим вопросам Н. Шорохова. В Демгородок понаехали разные киношники, развязные, любопытные, всюду шныряющие: у изолянта № 241 (бывшего министра юстиции) они сожрали на огороде весь горох. Мало того, поселок перевели на спецрежим, а в съемочную группу подбавили еще нескольких осветителей и помрежей, ничем не отличающихся от остальных, разве только глазами — безмятежно-запоминающимися. И хотя Лена, получив в этом спектакле маленькую роль, постоянно присутствовала в клубе, даже поговорить с ней Мишка не решался, боясь чужих глаз и гнева подполковника Юрятина. Наконец, слава Богу, съемки закончились, кинокодла во главе с режиссером Куросавовым и драматургом Вигвамовым уехала восвояси, следом за ними отбыли и дополнительные осветители-помрежи, но тут у Лены заболел отец — сердечный приступ. Ее освободили от посещения воспитующих киносеансов «по уходу», и долгожданная встреча в кинобудке снова отдалилась. И в довершение всего Мишка не мог теперь останавливаться возле ее палисадника: спецбудку в «Кунцево» достроили, и там круглосуточно дежурили спецнацгвардейцы. А злыдень Ренат сказал как бы между прочим, мол, художники пишут портреты своих любимых, портные шьют любимым самые красивые платья, а ассенизаторы… ну, и так далее. Ведь именно он, Ренат, заставил Мишку познакомиться с Леной, именно заставил…
— Вот, леди, ваш сероглазый король! — Сержант с галантной издевкой кивнул на Мишку. — Он спрячет вас в своем замке. А я, как верный вассал, буду ходить дозором и охранять вас от драконов…
— Спасибо, — еле слышно проговорила она.
В кинобудке Мишка усадил девушку на диванчик, который благодаря интендантской дальновидности можно было разложить в обширную двухспальную кровать, если, конечно, отодвинуть в сторону ящик с песком. Потом достал электрический чайник, налил из крана воды и вставил штепсель в розетку.
— Чай будешь? — напрямки спросил он, полагая, что свинопасу обращаться к принцессе на «вы» как-то даже и неприлично.
— Буду, — кивнула она. — Спасибо вам…
Из зала доносились настолько разнузданные звуки, что даже думать о ситуации, в какой они издаются, не хотелось. Мишка поменял бобины и заварил чай.
— Звать-то как? — спросил он девушку и снова почувствовал себя алешкинским подпаском в обществе благородной девицы.
— Пятьдесят Пять-Б…
— Ну, это ясно… А на самом деле?
— Лена…
— Миша…
— Я знаю…
Не вставая с дивана, она дружески протянула ему узкую ладонь. Деликатно пожимая ее, он почувствовал, что кончики Лениных пальцев, ну, просто ледяные.
— Англичане говорят, холодные, как огурец! — улыбнулась она.
— А у нас говорят, руки холодные, зато сердце горячее!
— Может быть, и так, — погрустнела Лена. — Только теперь это ни к чему…
— А тебя сюда никто на аркане не тянул, — заметил Мишка, разливая чай по кружкам.
— У папы сердце… И спазмы мозговых сосудов…
— На черта же он с такими мозгами в политику поперся?
— Он хотел, как лучше…
— Уже слышали, — усмехнулся Мишка и протянул Лене дымящуюся кружку.
— Я ведь не знала. — Она подняла на Мишку грустные глаза. — Я в Англии жила. Я там в Кембридже училась… — Лена машинально выговорила «Кембридж» по-английски. И это почему-то особенно возмутило Мишку.
— Ну, конечно, Новосибирский-то университет далеко! Кембридж поближе! — Он нарочно выговорил «Кембридж» так, будто произошел тот от слова «кембрик», а сам Курылев не офицер, а типичная отечественная пьянь-темень в исполнении сатирика-русофоба.
— Я там писала диссертацию об Уайльде! — точно не замечая измывательства, ответила Лена и подула на чай.
— Ну, ясное дело: Василий Иванович Белов для вас не фигура! Вас только голубые интересуют! — В сердцах саданул Мишка и понял, что хватил лишку.
— А почему вы так со мной разговариваете? — спросила Лена, холодно глянув на осведомленного ассенизатора.
— А как мне с вами разговаривать?
— Как с человеком.
— А вы думали с вашим папашей о том, что я человек, когда кусок колбасы штуку стоил? Когда мне зарплаты на три дня хватало, а потом хоть сапоги жри?! Вы думали, когда страну, как мацу, на куски ломали?!
— Спасибо за чай. — Лена поставила кружку на табурет и встала.
— Ну, понятно: это же не «липтон», это всего-навсего «Цветок российской Аджарии»!
— Нет, не поэтому.
— А почему?
— Он горячий, — ответила Лена и заплакала.
Мишка пожал плечами, опустился перед табуретом на колени и подул в кружку, но не рассчитал — несколько чаинок вместе с кипятком попали ему в глаз.
— Ух, е-е-елки мота-алки!
— Что с вами?! — испугалась она.
— У-у-ю… Вот ослепну теперь, и выгонят меня с работы! — завыл Мишка, жмуря невезучий глаз.
— Подождите! Дайте я посмотрю. Я осторожно…
Внимательно сузив глаза и приблизив свое лицо к курылевскому, так что стало слышно ее дыхание, Лена сначала осторожно осмотрела возможные повреждения, а потом теперь уже теплыми, а не холодными пальцами легко стряхнула чаинки с зажмуренного века.
— По-моему, ничего страшного. Можете открыть глаз.
— Боюсь!
— Не бойтесь!
— Свет! — воскликнул Мишка. — Я вижу свет!
— Миша, вы мне нарочно разрешили прийти сюда, чтобы поиздеваться? — вдруг спросила Лена.
— Нет, не для этого.
— А для чего?
— Жалко мне тебя — вот для чего… — ответил Мишка и снова почувствовал себя свинопасом, повстречавшим на дороге босую, оборванную, попавшую в беду принцессу. — Рехнешься ты здесь со своим папашей!
— Я знала, на что шла! — гордо вскинулась она.
— Знала? — глумливо изумился Курылев.
— Да!
— Да-а?
— Нет, не знала… — тихо ответила Лена и снова заплакала…
Мишка тяжко вздохнул, щелчком послал в кусты докуренную до полного ничтожества сигарету и поймал себя на том, что ощущает в душе и теле какую-то пустоту, или, если выражаться по-военному, некомплектность. Звучит, конечно, нелепо, но зато точно. Это опущение теперь всегда появлялось у Курылева, когда он долго не виделся с Леной. «Похоже на любовь, — поднимаясь, чтобы выключить насос, подумал Мишка. — Юрятин узнает — убьет!» Изолянт № 85, в прошлом знаменитый редактор популярного еженедельника, счастливо улыбаясь, бросился вытаскивать из ямы кишку.
— Господарищ оператор, — отдышавшись, предложил он. — Свежую газетку посмотреть не желаете? Еще никто не видел…
— В дом заходить не положено! — строго ответил Курылев, чтобы только отвязаться.
— А я сюда принесу! Я мигом…
Дело в том, что на общем собрании обитателей Демгородка изолянт № 85 был почти единогласно избран главным редактором стенной газеты «Голос свободы», которая после мягкого нажима генерала Калманова стала называться просто «Голос». Делалась газета с размахом — 1, 5 м х 3, 5 м. А оформлял ее, между прочим, один из самых высокооплачиваемых в мире художников, придумавший в свое время нашумевший стиль «посткоммунистической идологии». Суть этого стиля, даже точнее — метода, сводилась к тому, что художник привозил из подмосковного пионерского лагеря, скажем, гипсового пионера, вставлял ему в руки, скажем, переходящее знамя областного совета профсоюзов и называл все это, например, «Идологема 124/6Х-9», а потом продавал за сумасшедшие деньги на аукционе Сотби. Взяли художника в тот самый момент, когда он в тайно нанятой мастерской — владелец сразу сообщил куда следует — заканчивал свою новую работу, призванную отразить его, абсолютно неверное, понимание произошедших в России перемен. Это была бронзовая статуя адмирала Нахимова, выкрашенная в красно-коричневый цвет и испещренная бесчисленными строчками, повторявшими на 24 языках одну-единственную фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо». Кстати, саму статую он задешево купил на Украине, где к тому времени уже заканчивалась замена москальского пантеона на свой, кровноприсущий. Но справедливости ради нужно сказать, не всегда вражьи статуи валили с пьедесталов и ставили свои кумиры, иногда ограничивались переименованием: так, известный памятник гетману Хмельницкому в Киеве был в целях экономии объявлен памятником гетману Мазепе… Когда адмиралу Рыку сообщили о творческом проступке знаменитого художника, он посмеялся, поиграл своей серебряной подзорочкой и молвил, пусть, стало быть, в Демгородке поживет, пока по-правдашнему рисовать не выучится, а то ведь чужое пакостить — дело нехитрое…
