Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)
Мы сразу понравились друг другу. Как сейчас вижу ее большую голову, высокий лоб, живые зеленые (кажется, благодаря линзам) глаза, малиновые губы и хрупкую фигуру. Она была еврейка, и все в ней было понятно без слов. Магда представила нас, и мы охотно поцеловались.
Я спросил, как прошло неотменимое заседание, и они стали наперебой рассказывать, что оно затянулось из-за дискуссии о моральной допустимости оргазмов до полной победы феминизма. Я внес свою лепту, сказав, что эта проблема интересна и с эротической точки зрения, но так долго держать эрекцию дано немногим. На прощанье мы с удовольствием поцеловались еще раз.
Когда я переехал к Магде, мы стали видеться чаще, в гостях друг у друга, на парти и при совместном посещении кинотеатров. Бетти занималась латиноамериканской кинематографией, а ее муж Пит, беглый венгерский еврей, кино снимал. Рано сделав академическую карьеру, он был уже “полным” профессором киноведения в Стэнфорде, но потом бросил университет, чтобы посвятить себя съемкам, тем более что Бетти была богата и денег хватало. Пит был маленький, носатый, слегка гнусавый, с плохим запахом изо рта, очень энергичный и тоже понятный. Непонятнее всех была Магда, устраивавшая мне сцены по поводу неурочной отмены похода в кино — “Ты просто не понимаешь, как это неудобно”, — хотя простоты не хватало именно ей.
Простота состояла, в частности, в том, что у Пита все время были какие-то дамочки на съемках и что мы с ним это хорошо понимали; что Бетти одновременно ревновала и не любила его, особенно за то, что он живет за ее счет, хотя стыдливо скрывала это; что мы с Бетти элементарно нравились друг другу и тоже оба это понимали, с той разницей, что я прямо говорил ей об этом, обнимая, целуя и подробно ощупывая ее при каждом возможном случае, а она, почти не сопротивляясь, констатировала, что да, налицо взаимное влечение, но главное — это что мы оба любим Магду.
Несколько раз дело, казалось, шло к роковой развязке, но в последнюю минуту Бетти останавливали моральные колебания. Оргазм откладывался.
К сексуальным переговорам наше общение не сводилось. Пит и Бетти купили новый дом в дорогом районе, интересной модернистской архитектуры, с эффектной древесной обшивкой. На новоселье я познакомился с ее родителями, приехавшими из Нью-Йорка. Особенно мне понравилась мама, в свое время явно красотка. Ее звали Мими, у нее были накладные черные волосы, держалась она кокетливо и вспоминала, как юной медсестрой женила на себе своего босса-дантиста, будущего отца Бетти. Бетти немного стеснялась ее самоуверенной вульгарности, помалкивавший отец, видимо, тоже.
Не ограничиваясь феминизмом, Бетти исповедовала весь спектр либеральных взглядов. Она могла осудить фильм за то, что в нем отсутствовали third world values — идеология третьего мира. Она восхищалась сандинистами, горячо отвергая мои возражения.
— Что вы можете знать о сандинистах? Вы же не были в Никарагуа и даже не знаете испанского!
— Бетти, — говорил я. — Мне очень нравится ваш дом, и я хочу, чтобы в нем жили вы, а не сандинисты, которые, придя к власти, обязательно его отберут. Если же вы считаете, что сандинисты хороши только для никарагуанцев, то это вообще аморально, гораздо аморальнее, чем отдаться мне при живой Магде.
Потом у нее обнаружили рак. Она интенсивно лечилась, одну грудь пришлось отрезать, зато дело вроде пошло на поправку, и она держалась бодро. Как-то мы танцевали, я погладил ее грудь и спросил, которая настоящая.
— Настоящая — правая, а это такой лифчик.
В состоянии ремиссии она поехала на год в Испанию, заниматься испанским кино, — это был давно вынашивавшийся проект. Однако там ей стало хуже, и она не сразу, но вернулась.
Сначала она была как будто ничего, ходила, отвозила дочку в школу, сама ездила на химиотерапию. Но ощущение безнадежности сгущалось. И на очередное предложение секса она согласилась без разговоров. Она пришла, деловито разделась. Тело у нее было еще вполне женственное, небольшая правая грудь от поцелуев ожила, расправилась, все шло хорошо, но в воздухе витал дух обреченной решимости. Одеваясь, она так и сказала:
— Я решила, что мне это полагается и откладывать больше нельзя.
Вскоре ей стало хуже, а потом совсем плохо, и следующие несколько месяцев она провела уже в больнице. Магда ездила к ней и сказала, что хорошо бы поехать и мне. Я поехал.
Свет в палате был притушен. Бетти полусидела-полулежала в какой-то сложной машине, к ней были проведены капельницы и другие трубки. В уборную она еще вставала, но, по сути дела, уже жила в этом устройстве.
Ясно было, что мы видимся в последний раз. Обо всем и всех она говорила спокойно, кроме Пита.
— Я его ненавижу.
— За что?
— За то, что ему все достанется.
Когда она умерла, ей не было сорока.
1984
(Взгляд лингвиста)
Советская эпоха была оргией переименований. Петроград становился Ленинградом, Царицын — Сталинградом, Тверь — Калинином, Пермь — Молотовом, Мясницкая — улицей Кирова, Пречистенка — Кропоткинской и т. д. Но переименования были не окончательными. По мере выпадения советских лидеров из обоймы их имена теряли сакральный статус, и Молотов обращался в Пермь, Сталинград в Волгоград, Сталинская премия в Государственную , а метрополитен имени Кагановича — в метрополитен имени Ленина .
При этом переименование из Кагановича в Ленина допускалось, а обратное — никогда. С другой стороны, не исключалось и переименование нейтрального названия типа Тверь опять-таки во что-нибудь ленинское . Это значило, что по прошествии достаточно долгого времени все объекты с математической неизбежностью получили бы имя Ленина . Первые проявления этой тенденции были уже налицо, например, официальное название московского метро: Московский ордена Ленина метрополитен имени Ленина , среди станций которого имелась и Библиотека имени Ленина . С переименованием Москвы в Ленинск был бы ленинизирован и последний беспартийный участок этого названия.
Оборотной стороной процесса была постепенная утрата корнем “ленин-” смысловой полноценности. Не противопоставляясь более бывшим Сталинску, Кировску, Калинину и Молотову (не говоря уже о Москве и Новгороде ) и лишь минимально отличаясь от родственных топонимов Ленино, Ленинград, Ленинакан, Лениногорск, Ленинабад и проч., Ленинск вскоре оказался бы просто еще одним словом со значением “город”, причем смыслоразличительная роль перешла бы от бывшей корневой морфемы к суффиксальным: -о, -град, -кан, -бад, -горск. Последним оплотом лексического плюрализма остались бы рудиментарные наименования типа Ульяновск и имени Ильича с их крайне ограниченным смысловым и словообразовательным потенциалом.
Станция Библиотека имени Ленина Ленинского ордена Ленина метрополитена имени Ленина звучит тяжеловато, но понятно. Следующим шагом должна была бы стать постепенная ленинизация имен нарицательных: библиотека, метрополитен, орден и т. п. Ленинотека? Лентро? Политически — кто бы возражал?! Но лингвистически это был бы тупик. И в подтверждение неумолимости языковых законов, в свое время приведших в германских языках к передвижению согласных, в русском — к падению еров и носовых, а во французском — к радикальной перестройке всей латинской фонетики, наступила гласность.
Есть мнение
— А ты все-таки хороший парень (good guy), — сказала мне одна коллега в конце престижной конференции в Сан-Диего, на заключительной парти, когда все слегка подвыпили.
Мне уже приходилось слышать подобное. Я во многих отношениях не подарок, доброе слово и кошке приятно, но мне всегда хотелось спросить, по поручению какого именно этического политбюро берутся они удостоверять мое благонравие. Поддавшись соблазну, на этот раз я спросил — и был тотчас разжалован обратно в негодяи.
