Исаак Башевис Зингер - Рассказы
Как-то в воскресенье в мастерскую зашел Гимпель и, засучив рукава, сел за верстак рядом с Аббой — конечно не совсем всерьез. Другие братья не отстали от него, и в следующее воскресенье возле верстака стояло уже восемь табуреток. Сыновья Аббы расстелили на коленях мешковину и принялись за работу, как в доброе старое время: обрезая подметки и ставя набойки, протыкая дырки и заколачивая гвоздики. Женщины стояли во дворе и улыбались, но было видно, что они гордились своими мужчинами, а дети были просто в восторге. Солнце врывалось в окна, и в его лучах плясали мириады пылинок. В высоком весеннем небе над травами и водами плыли облака, похожие на огромные щетки, на рыбачьи лодки, на стада овец, или на слонов. Птицы чирикали, мухи жужжали, бабочки подрагивали крыльями.
Абба вскинул густые брови и грустными глазами оглядел своих наследников, семерых сапожников: Гимпеля, Гецеля, Трейтеля, Годеля, Фейвеля, Липпе и Ханаана. Их головы побелели, хотя то тут, то там проглядывали еще пшеничные прядки. Нет, слава Богу, они не уподобились тем евреям, которые стали в Египте поклоняться идолам. Они не предали забвению свое происхождение, не затерялись в гуще недостойных. Старик хрипло откашлялся, отчего где-то в груди у него булькнуло, и внезапно запел приглушенным сиплым голосом:
Было у материДесять мальчишек.Боже мой. Боже мой.Десять мальчишек!Шестым там был Вельвеле.А седьмым — Зейнвеле,Потом шел Хенеле,А за ним — Тевеле,Ну, а десятым был Юделе…
И сыновья Аббы хором подхватили:
Ой, Боже, Юделе!
ЗЕЙДЕЛИУС, ПАПА РИМСКИЙ
IВ былые времена в каждом поколении рождалось несколько человек, которых Я. Носитель Зла, не мог совратить, обычными способами. Их не удавалось склонить ни к убийству, ни к плотскому греху, ни к воровству. Не мог я даже оторвать их от изучения Закона. Пробудить низменные страсти в этих праведных душах можно было только через честолюбие.
Зейдель Коэн был как раз такой праведник. Начать с того, что он был под покровительством своих славных предков: чего стоил один Раши,[89] чья родословная восходит к царю Давиду. Во-вторых, он был ученейший муж по всей Люблинской провинции. В пять лет он уже изучал Гемару[90] и Комментарии; к семи годам знал наизусть все брачные и бракоразводные законы; в девять — произнес проповедь с цитатами из стольких книг, что потряс старейших мудрецов. В Библии он ориентировался, как в собственном доме, в грамматике иврита ему не было равных. Он посвящал занятиям все свое время — зимой и летом поднимался с утренней звездой и садился за книги. Так как он редко выходил на свежий воздух и не занимался никаким физическим трудом, то редко бывал голоден и мало спал. У него не было ни желания, ни терпения видеться и беседовать с друзьями. Зейдель любил только одно: книги. Едва войдя в синагогу или просто к себе домой, он немедленно бросался к книжным полкам и начинал перелистывать стоящие на них тома, с наслаждением вдыхая пыль древних страниц. Память его была такова, что достаточно ему было глянуть на параграф Талмуда или незнакомое толкование в Комментариях, как он запоминал их навсегда.
Не мог я завладеть Зейделем и через плотскую оболочку. Руки и ноги его были безволосы; к семнадцати годам и яйцевидный череп полностью облысел; разве только на подбородке росло несколько волосков. Лицо было длинное и бесстрастное, на высоком лбу всегда блестели капли пота, крючковатый нос казался голым, как у человека, обычно носящего очки и лишь на минуту их снявшего. Под красноватыми веками скрывались меланхолические желтые глаза. Руки и ноги были маленькие и белые, как у женщины; поскольку он никогда не посещал микву, никто не знал, евнух он или, быть может, гермафродит. Однако же отец Зейделя, реб Сандер Коэн, человек очень богатый и тоже довольно известный, позаботился, чтоб он вступил в брачный союз, приличествующий их высокому роду. Невеста была из богатой варшавской семьи и очень хороша собой. До самой свадьбы она не видела жениха, а когда увидела — перед самым наложением покрывала,[91] было уже поздно. Она вышла за Зейделя замуж, но забеременеть ей не было суждено. Все дни она просиживала в комнате, отведенной ей свекром, вязала чулки, читала сказки, прислушивалась каждые полчаса к бою больших стенных часов с золочеными цепями и гирями — казалось, терпеливо ожидала, пока минуты сложатся в часы, дни — в годы, и придет ей время отправляться на покой, на старое Яновское кладбище.
Дух Зейделя был так силен, что накладывал отпечаток на весь дом и всех окружающих. Хотя прислуга убирала в его комнатах, мебель была всегда покрыта пылью; окна, занавешенные тяжелыми портьерами, никогда, казалось, не распахивались; полы были застелены толстыми коврами, так что он ступал по ним, словно бесплотный дух. Зейдель регулярно получал от отца деньги на личные расходы, но никогда не тратил на себя ни копейки. Он едва ли знал, как эта копейка выглядит, однако был большой скряга и ни когда не приглашал бедняков разделить с ним субботнюю трапезу. Завести друзей он тоже не позаботился, и ни он, ни ею жена никогда не приглашали гостей, поэтому никто не знал, как выглядит его дом изнутри.
Свободный от страстей и от необходимости зарабатывать на жизнь, Зейдель усердно занимался наукой. Сначала он всецело предался изучению Талмуда и Комментариев. Затем погрузился в каббалу, стал вскоре знатоком оккультных наук и даже написал трактаты "Об Ангеле Разиеле" и "О Книге Мироздания". Разумеется, он был отлично знаком с такими книгами, как "Наставник колеблющихся", "Кузари"[92] и другими философскими сочинениями. Однажды ему попал в руки том Вульгаты.[93] Он быстро выучил латинский язык и начал жадно читать запретную литературу, одалживая книги у ученого священника, жившего в Янове. Словом, как отец его всю жизнь копил золотые монеты, так Зейдель копил знания. Когда он достиг тридцати пяти лет, во всей Польше не было человека, равного ему в учености. И вот именно тут я получил приказ склонить его к греху.
"Склонить Зейделя к греху?", спросил я. "Но к какому? Он не гурман, к женщинам безразличен, ни разу в жизни не занимался коммерцией". Ересь я уже испробовал раньше, но безо всякого успеха. Я помнил нашу последнюю беседу:
— Предположим. — Ответил он на мои доводы, — что, не дай Боже, Бога не существует. Ну и что? Тогда Его несуществование само по себе является божественным. Только Бог, Причина всех Причин, обладает властью не существовать.
— Но если Творца нет, зачем ты молишься и предаешься наукам?
— А что мне еще делать? — ответил он вопросом на вопрос. — Пить водку и плясать с яновскими девками?
На что, сказать, по правде, у меня ответа не нашлось, и я оставил ею в покое. Тем временем отец его скончался, и теперь мне нелепо было заняться им снова. Я прилетел в Янов с тяжелым сердцем, не имея ни малейшего представления о том, как приступить к делу.
IIЧерез некоторое время я обнаружил, что Зейделю все же присуща одна человеческая слабость — тщеславие. Честолюбия у него было гораздо больше, чем та малость, что дозволена ученому Законом.
Я придумал план действий. Однажды ночью я оторвал его от сна и сказал:
— Известно ли тебе, Зейдель, что во всей Польше не найдется раввина, более сведущего в тонкостях Комментариев, чем ты?
— Конечно, известно, — ответил он. Только кому еще это известно? Никому.
— Известно ли тебе, Зейдель, что своими познаниями в иврите ты превосходишь всех величайших грамотеев? — продолжал я. — Сознаешь ли ты, что приобщился тайн каббалы глубже, чем реб Хаим Витал?[94] Знаешь ли, что как философ ты мудрее Маймонида?
— Зачем ты говоришь мне все это? — изумленно спросил Зейдель.
— Я говорю это тебе затем, что ты, великий человек, знаток Торы, энциклопедия познаний, сидишь в Богом забытом местечке, где никто не обращает на тебя ни малейшего внимания, где жители грубы и неотесанны, а раввин невежествен, и даже собственная твоя жена не знает тебе цены. Ты, реб Зейдель, как жемчужина, затерянная в песке.
— Ну? — спросил он. — А что мне делать? Расхаживать по округе и петь самому себе хвалы?
— Нет, реб Зейдель. От этого толку мало. Местечко решит, что ты спятил, только и всего.
— Что же ты советуешь?
— Обещай не прерывать меня, и я тебе скажу. Ты знаешь, что евреи никогда не ценили своих предводителей, они роптали на Моисея, бунтовали против Самуила, они бросили Иеремию в яму и убили Захарию.[95] Избранный народ терпеть не может выдающихся людей. В каждом великом человеке евреи подозревают соперника Иеговы, а потому любят только посредственность и заурядность. Их тридцать шесть праведников[96] все подряд сапожники или водовозы. Еврейские законы пекутся лишь о том, как бы в горшок с мясом не попала капля молока, да как бы кто не съел яйцо, снесенное в праздник. Евреи намеренно извратили свой древний язык и опошлили старинные тексты. Их Талмуд превращает царя Давида в местечкового раввина, к которому женщины ходят советоваться насчет месячных. По их понятиям чем мельче, тем величественней, чем уродливей, тем прекраснее. Они следуют правилу: чем глубже человек сидит в грязи, тем он ближе к Богу. Не удивительно, реб Зейдель, что ты для них, как заноза ты — с твоей эрудицией, твоим богатством и высоким происхождением, блестящим аналитическим умом и необыкновенной памятью!
