Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед
Она перегибается через фальшборт и смотрит, как вода из-под «Одина» выплескивается на лед и как в следующую секунду курносый нос ледокола вползает на мокрую поверхность и давит на нее всей тяжестью. Тотчас по льду на несколько метров вперед пробегает трещина, но он пока не раскалывается, на его поверхности приоткрывается только небольшая рана, влажная ранка, обнажающая бирюзовое нутро. Попятившись, «Один» снова набирает скорость, наваливается всеми своими девятью тысячами тонн, и вот наконец-то — гигантская глыба откалывается и превращается в огромные льдины, неохотно расступающиеся в стороны. Они успевают показать свое стеклянно-голубое нутро, прежде чем их засосет черная вода под килем, а в следующее мгновение они появляются снова, справа или слева по борту, голые и громадные, злобные и жаждущие мести, но уже бессильные. «Один» протискивается вперед, вскрывая и взламывая то, что десятилетиями было заперто и сокрыто. В первые секунды с края льдин низвергаются маленькие водопады. Но скоро все заканчивается. Взломанный лед поворачивается к небу изломанным брюхом и замирает. Позади судна льдины смыкаются в гряду, которая всего через несколько часов окрепнет от стужи так, что пробиться через нее будет немыслимо.
Сюсанна поворачивается лицом к солнцу и закрывает глаза, наслаждаясь грохотом моторов и ледяной крупорушки «Одина», как раньше наслаждалась тишиной в своей каюте. Так вот куда она шла все это время. Вот о чем мечтала. Об упоении — взламывать лед, разбивать вдребезги безмолвие Арктики, оставляя за собой рану в ландшафте, который годами пребывал нетронутым и нерушимым. От этой мысли она улыбается. Ну, может, не совсем так. Но что-то в таком духе.
Когда она снова открывает глаза, то взгляд цепляется за желтоватое пятнышко на льду. Спустя мгновение она понимает, что это белый медведь. Первый в ее жизни белый медведь! Она поднимает и наводит бинокль. Медведь застыл с открытой пастью, чуть в стороне, неподвижно, как чучело в музее, и смотрит на ледокол, прежде чем очень медленно подняться на задние лапы.
Он смотрит не отрываясь на Сюсанну, а Сюсанна на него.
Спустя минуту палуба снова полна народа, щелкают фотоаппараты, все толпятся у борта, говорят и смеются. Медведь подошел, вперевалку и косолапя, к самому носу, но потом остановился и снова поднялся на задние лапы и теперь стоит совершенно прямо и внимательно смотрит.
— Смотрите, самец!
— Видно, молодой еще.
— Молодые самцы — самое страшное. По-настоящему опасно для жизни. Вот на Шпицбергене…
— Да. Наверняка самец, молодой и глупый и чересчур смелый.
— Хотя бывают и самки со сформировавшимся пенисом.
— Почему?
— Химия, наверное. Все это попадает сюда.
— Он что, нам угрожает? Он поэтому встал на задние лапы?
— Нет. Просто смотрит. Угрожая, они боком поворачиваются.
— И выгибают спину.
— А он этого не делает. Не понимает, что «Один» больше…
— Откуда вы знаете?
— Они так устроены. Им нечего бояться, никаких природных врагов.
— Черт, да мы же его сейчас задавим…
— Ничего, сам удерет, когда разглядит как следует.
В тот же момент медведь утрачивает всякий интерес к «Одину», становится на четыре лапы и, потоптавшись, поворачивается спиной и вперевалку уходит прочь.
— Какой симпатичный, — говорит Йон, обращаясь к Сюсанне.
— Да. — Она улыбается в ответ. — Ужасно милый.
Оба умолкают и смотрят вдаль на лед. Медведь внезапно пропал. Никто не понимает, куда он подевался.
— Как у вас дела с картой? — спрашивает Сюсанна.
— Не особо, — отвечает Йон. — Тросы затирает льдами, сложно управлять положением «рыбки».
— Рыбки?
— Локатора.
— Надо же! — удивляется Сюсанна.
Все-таки он выполняет свое обещание и проводит для Сюсанны учебную экскурсию. Сперва они стоят на шканцах и вглядываются в разбитый лед, и видят, как он трет и толкает кабель-тросы, удерживающие «рыбку» в правильном положении глубоко под водой. Йон, крепко схватившись за трос, высовывается и смотрит вниз. Вид у него расстроенный.
— Есть риск, что совсем перетрет, — говорит он.
Сюсанна кивает, но не слушает. Она пристально смотрит на ледяной гребень, остающийся позади, и на низкую, открытую корму. Тут нет даже леерного ограждения. А осадка у судна так велика, что можно с легкостью выйти, поставить ногу на какую-нибудь из этих огромных глыб и ухватиться за нее, а потом осторожно перелезть в сторонку, на нерасколотый лед. И там стоять — она стояла бы там совершенно неподвижно и смотрела бы, как судно исчезает за горизонтом.
А потом? Ну… Судно идет не настолько быстро, чтобы она не смогла его догнать. Разумеется, если только не повстречаешься с белым медведем. Улыбнувшись про себя, она поворачивается к Йону. Тот продолжает говорить, но она не слышала, что он сказал.
— …во всяком случае, на приборах.
Он уходит. Ага. Значит, сейчас они пойдут в его лабораторию-контейнер и посмотрят на эти приборы. Сунув руки в карманы, она идет следом.
Картинки еще не готовы. Пока что на экране только цифры и черточки, цифры и черточки, кажущиеся Сюсанне абсолютно непостижимыми. Кто-то из докторантов Йона пытается объяснить, но на совершенно непонятном языке. Чирп? Сонар? Многолучевой эхолот? Она тем не менее кивает, изображая полное согласие, прежде чем Йон не вмешивается. Он включил другой компьютер.
— Идите сюда, Сюсанна, — говорит он. — Вот тут можно посмотреть, как они будут выглядеть…
Картинка как будто из компьютерной игры. Ярко-желтые горы. Ядовито-зеленые долины. Пронзительно-красные горные хребты.
— Что это?
— Один залив в стокгольмских шхерах, — объясняет Йон, не сводя глаз с картинки. Сюсанна стоит у него за спиной, так близко, что ощущает тепло его тела. Она склонила голову набок и старается не выдать разочарования. Картинки показывают скрытую реальность, но совсем не ту, какая ей представлялась. Это не фотографии, а просто компьютерный рисунок. Ни растений, ни подводных существ, ни затонувшей Атлантиды.
— Цвет передает глубины, — объясняет Йон. — Красный — мелководье. Зеленый — места поглубже. А синий — это по-настоящему глубоко.
Она молча кивает у него за спиной, а потом наклоняется вперед, притворяясь, что ей интересно.
~~~
Экскурсия в лабораторию помогла разрешиться от бремени, но Сюсанна сознает это не сразу. Только войдя в свою каюту, она замечает, что фигурки у нее в голове начали двигаться. Она их видит. Ей слышно, как они разговаривают друг с другом. Она улыбается своему отражению в зеркале. Наконец-то. Можно работать. Нужно работать.
Стремительным движением она срывает резинку с хвостика и встряхивает волосами. На долю секунды в зеркале словно показывается лицо Элси — тот же цвет, та же морщинка между бровями, тот же прищур, — а потом Сюсанна отворачивается и устремляется к письменному столу.
И останавливается, замерев. Проходит несколько мгновений, прежде чем она понимает, что увидела. Что-то лежит на койке. Женское тело без женщины.
Темно-синие гольфы симметрично смотрят в разные стороны.
Над ними — белые хлопчатые трусы.
Белый лифчик, с чашечками, набитыми чем-то, тоже белым, салфетками, что ли, или туалетной бумагой…
Ремень, туго затянутый там, где должно быть горло.
И лицо, грубо намалеванное на наволочке. Лицо из комикса, с черными крестиками вместо глаз и темно-красным разинутым ртом.
Некто опять побывал у нее в каюте. Но на этот раз никакого запаха не оставил.
Зимним днем
~~~
Ночные образы по-прежнему мелькали перед его закрытыми глазами: белокурая девушка бежит по дороге, сзади на нее пикирует черная птица, из ниоткуда явилось слово «нигде» и парализовало его. Он провел рукой по глазам, чтобы прогнать эти картинки, пока вытаскивал бумажник из заднего кармана.
— Что такое? — спросил таксист.
— Ничего, — сказал Бьёрн. — Просто я не совсем проснулся.
Белокурая девушка бежала по… Он зажмурил глаза и открыл снова. Чуть улыбнулся, принуждая себя увидеть то, что он видит в действительности. Уличные фонари. Церковь Софии-Альбертины за пеленой снега с дождем. Толстого мужчину в черной кожаной куртке, который, чуть пожав плечами, ищет в кошельке сдачу.
— Да. По-хорошему спать бы еще в это время…
Бьёрн отогнал черную птицу и заставил себя ответить:
— Да все пройдет.
— Да, — сказал таксист, протягивая сдачу. — Все пройдет. Верно.
Волосы еще не просохли после душа, влага холодным шлемом сжимала голову. Слово «нигде» проплывало перед глазами, но он не позволил ему себя поймать и парализовать, только натянул капюшон, пока такси трогалось и отъезжало, потом оглянулся на порт. Паром уже стоял там, он стоял там всю ночь, но пассажиров на борт пока не пускали. Они выстроились в небольшую очередь, группа съежившихся мужчин с поднятыми воротниками. Он немного постоял, вглядываясь в них, — нет, риска никакого. Никто из них его не узнает, поэтому он наклонился, взял сумку и направился в их сторону. Никто не оглянулся. Никто не посмотрел на него. Он встал в конец очереди, поглубже засунул руки в карманы дафлкота и стоял неподвижно, как остальные, глядя в темноту. Наслаждение ощущать себя никем. И наслаждение знать, что ты все-таки не никто. А солист «Тайфунз» и звезда такой величины, какая только возможна в шведских масштабах. Вот сейчас он пересечет пролив на пароме, а дальше возьмет такси до аэропорта Каструп. И уже успеет пройти регистрацию, когда остальные ребята только прилетят стокгольмским рейсом.
