Марта Кетро - Вдохнуть. и! не! ды!шать!
Разбухая от вопросов, жду Марту. Та опять до полуночи шляется со своими гениальными бородачами, черт бы их побрал. Я собираюсь выпить чаю, но вода уже в третий раз выкипает.
Шур-шур. Марта не попадает ключом в замок.
— Наум обещал пристроить парочку моих рассказов, — сияет она. — Не знаю, верить ли ему. Он себе на уме, уж извини за каламбур.
И хохочет.
В спальне показываю платье.
— Нинка отрыла в нашем старье. Чье это? — спрашиваю небрежно. И вдруг срываюсь на умоляющий тон. — Скажи, ты знаешь его хозяйку?
— Знаю, — говорит она, расстегивая юбку.
На секунду мне, кажется, что все можно исправить. Что сейчас я вычеркну восемнадцать лет, негодных, некондиционных, из своей жизни. Все станет ровно, просто, славно, ясноглазо, плюшево.
— Это мое, — продолжает Марта. — Сохранила из сентиментальности. Видишь, как затрапезно я одевалась в юности. Повезло: знакомая актриса научила себя подавать. Полностью изменила мой образ. Столько труда… Ты ведь не поверишь, какой я раньше была. Глазки вниз, платье до колен, коса до пояса.
— До лопаток, — шепчу я.
Чувствую себя О. Генри. Аннушка глотает остывший чай, не сводя с меня круглых глаз.
— Я ношу кольцо, Аннушка, как напоминание. Глупо бояться, еще глупее потом сожалеть. Глупо, если идеал ослепляет. Каждый день видел Нину, любил как свою дочь, всматривался в ее лицо. И не замечал очевидного сходства. Как же, могут ли быть подобные той загадочной незнакомке? Когда я умру, возьми себе это колечко. Прошу тебя.
— Вы… на ней же…
— Кажется, ты уронила под стол способность к связной речи. Я дам тебе знать, если найду.
Закрываю за Аннушкой дверь. Ночью будет оплакивать судьбу старого соседа. Ей полезно. Все еще верит в принцев на белом коне.
Конечно, на самом деле я не нуждаюсь в кольце как напоминании. Несмотря на возраст, могу похвастаться отличной памятью.
Я не снимаю его по другой причине. Но зачем этой чистой девочке слушать бытовые мерзости?
Мой хилый Сашка спился. Изредка приходит разжиться деньгами или чем-нибудь, что можно загнать. После смерти моей матери он унес все золото из ее шкатулки. И саму шкатулку. Когда колются обломки совести, Сашка плачет.
Сними я кольцо, продаст его в первую же минуту помутнения. Я знаю своего сына. Это будет поступок, за который он, протрезвев, окончательно себя возненавидит. Тяжелейший, с его точки зрения, грех.
Не хочу, чтобы он взял этот грех на душу.
Полина Гавердовская (bilet-v-zirk)
Сменить имя
Марина была ну совершенно обыкновенная. Она имела привычку переходить улицу в неположенных местах, пересекая дорогу по частям, и приговаривала при этом: «Ну же, роднуля!» Роднуля (умозрительно-совокупный водитель) должен был, видимо, услышать ее и благосклонно притормозить. Когда приятель однажды дал ей порулить, она неожиданно решила, что не впишется между кошкой и тетенькой, и, не раздумывая, выбрала кошку. Приятель среагировал раньше, что-то громко крикнул матом, ударил по Марининой ноге и затормозил. Тетеньку слегка боднуло, она с готовностью упала, но, тут же встав, бодро потребовала денег. Сто американских рублей спасли дело, и за руль с тех пор Марине садиться не хотелось. Домой с работы она ездила на метро: по проходу непременно катается пивная бутылка; бабушка справа листает блокнот (старческий почерк, лиловые чернила); гражданин слева вкрадчиво дышит чесноком; сверху навис подросток с помутневшим взором — глаза, красные от «3D-Гон шика», а горло исцарапано чипсами. Напротив сидит смугловатый юноша Марининого возраста и улыбается ей одной стороной рта. Другая сторона, очевидно, тоже хочет уехать вбок, но красота для юноши важнее. Марина делает вид, что не замечает его, размышляя меж тем, хорош ли он в постели. Оказаться же с Мариной в постели имел возможность почти любой юноша, сумевший ее сильно рассмешить несколько раз подряд. И под настроение это получалось довольно легко.
Наступление выходных она отмечала походом в Макдоналдс. Ресторанчик располагался как бы на возвышении. Садилась одна, медленно выискивала в пакете самые длинные картофелины, возила ими в соусе и смотрела в окно. Улица была одной из центральных. В вечернем свете все прохожие казались ей иностранцами.
Lars Sundstrom: нужны две точки над буквой «о». Немного мешает сдвоенное «S» на стыке слов. Но фамилию не выбирают, а имя маме нравилось. Кроме того, это русский прочтет «Lars» как «Ларе». А на шведском имя звучит странновато, больше, похоже, на «Лош».
Дети у мамы Ларса появились один за другим, и все мальчики. Старшего назвали Магнус. Распространенное шведское имя. Младшего — Стафан. А Ларе родился средним. Ему повезло меньше всех: старший брат Магнус был всего лишь полуторагодовалым и отнимал немало маминого внимания. А молоко вскоре понадобилось младшему Стафану.
Подростком Ларе был мальчонкой, в общем-то, хилым. Квартал, в котором жила семья, когда Ларе пошел в школу, считался в те времена неблагополучным. Школа была мужская, и новеньких били. Первое, что увидел мальчишка, придя в класс, была драка между учителем и учеником. Учитель держался с трудом. Когда семья снова переехала, Ларса определили в новую школу. Директор на собеседовании спросил: «Где ты раньше учился?» Ларе ответил: «Багармоссен». Директор показал на дверь: «Я тебя больше не задерживаю. Убирайся».
В Питере швед оказался по делам. Ехал с неохотой, и предчувствия его не обманули. За два дня он все успел, еще за один — бегло насладился памятниками архитектуры. Эрмитаж посетил из чувства долга: кони, мумии, Матисс и Марке смешались в его глазах в первые же 30 минут, и он облегченно покинул храм искусства, про себя возмущаясь ценой билета для иностранцев. В холле первого этажа все же купил 19 открыток и отправил их всем, кого смог вспомнить. Текст был везде один: «Hello from St. Petersburg. Lars». Впереди ждала мучительная неделя, которую нужно было как-то прожить, а легендарный город меж тем показался Ларсу абсолютно непригодным для жизни. От одного обменного пункта до другого можно было идти полчаса. Магазины с едой внешне никак не отличались от обменных пунктов, поэтому ориентироваться приходилось, лишь заглянув внутрь. Пешеходы, как стадо баранов, ломились через улицу прямо на красный свет. Стройные официантки в пицце-хат сверкали голыми ногами. Вместо того чтобы пялиться на них всласть, он почему-то злился и размышлял о том, куда смотрит хозяин заведения.
Обменяв деньги в каком-то полуподвале, он вышел, погулял, заприметил здание с советским гербом и сфоткал его. Затем нашел Макдоналдс, тоскливо взял покрытый волдырями ягодный пирожок и чаю. Горькая мысль о поражении в Северной войне смешалась в его душе с тоской по нормальному пиву. Казалось, впервые в жизни он ощущал себя патриотом. А за соседним столиком сидела девушка и с интересом рассматривала его.
— How do you do, — непринужденно спросил Ларс.
— How do you do, — выскочило в ответ из Марины. Под свитером она покрылась испариной и зачем-то добавила:
— I can't speak English!
— Yes, you can, — изящно уронил визави и для красоты чуть приподнял правую бровь.
— What are you doing here in St. Petersburg? — неожиданно для самой себя спросила Марина. И услышала:
— I am looking for the Original Russian Babushka!
Марина расхохоталась, и судьба вечера была решена.
Руки. Очень важны руки. Ей всегда казалось, что руки мужчины способны сделать гораздо больше, чем женские. Мужские руки «умнее»: женские слабы, и быть нежной для женщины — не означает делать нечто новое. Кажется, это заложено в женской природе, поэтому руки женщины могут быть нежными «не задумываясь» или казаться такими, оставаясь на самом деле просто слабыми… Руки мужчины могут быть нежными, только если их хозяин этого хочет. Если он прикасается, думая лишь о женщине, находящейся рядом. Если все его существо сосредоточено на кончиках пальцев. Именно такие прикосновения ощущаются остро, будто кожа «видит» пальцы, прикасающиеся к ней. Прикосновение повторяет рельеф твоего тела, и, если закрыть глаза — видишь его будто нарисованным светлой сангиной на тонированной бумаге. «Ландшафт» хорошо известен, и тем не менее удивляешься, насколько он прихотлив. И чем внимательнее руки, чем они более чутки, чем тоньше они чувствуют, тем точнее получается набросок. Если продолжать держать глаза закрытыми, то можно видеть, как рисунок становится все подробнее, обретает все большее количество деталей. Одновременно с этим тело становится все отзывчивее: оно как будто делается более настоящим и чувствительность обретает дополнительное измерение там, где оно уже прорисовано.
Несмотря на внешность клерка, Ларс любил мечтать. Особенно хорошо мечталось с закрытыми глазами, соответственно — перед сном и после секса. Он откинулся на подушку, глубоко вздохнул и лежал так не шевелясь минут десять. Затем — кашлянул и нежно сказал:
