Владимир Кравченко - Не поворачивай головы. Просто поверь мне
Этот грот долго служил объектом паломничества революционно настроенной молодежи. Студенты собирались на сходки в гроте, получившем название Ивановского в честь убитого, приносили живые цветы, пели песни, ежегодно в годовщину трагедии устраивались поминки. Ритуализованная тяга молодых к любви и смерти канализировалась вожаками и приобретала красный, революционный оттенок, образ жертвы, жертвоприношения молоху тьмы и смерти, — этот ключевой образ человеческого сознания переплетался в возбужденных умах с религиозным чувством, сакральное место радений молодежи мифологизировалось, а брачные пляски подменялись спевками на тему «вы жертвою пали».
Чтобы заманить Иванова в парк и грот академии, литератор Прыжов употребил весь свой талант сочинителя и придумал повод, перед которым Иванов не смог устоять. Там, в гроте этом, скрыт настоящий клад, с жаром убеждал Иванова литератор. Подпольная типография, зарытая то ли «ишутинцами», то ли «каракозовцами». Целая наборня — печатный станок, шрифты, типографские литеры. Откопаем и создадим тайную типографию, наладим печатанье прокламаций, брошюр, журналов, будем печатать все, что захотим, и распространять среди студентов академии. Вдохновленный идеей самиздата, студент Иванов своими ногами пришел к месту своей гибели и, не подозревая о ловушке, вступил в темноту грота, в котором затаились убийцы. Угодивший на каторгу в том числе за самиздат (Письмо Белинского к Гоголю) писатель Федор Достоевский сто лет назад шел по следам самиздатчиков и конспираторов Нечаева и Прыжова, как мы с женой теперь шли по его следам с ворохом запрещенных ксероксов в заплечном мешке, без которых русских мальчиков и девочек, видимо, не бывает…
LOVE STORY.DOС
Поезд шел через Карпаты, грохоча в туннелях и вырываясь из теснин в зеленые долины, пролетая над мостами, внизу рыбиной мелькал поток, нестрашно клокочущий в промытом ложе из камней, земли и вывернутых с корнем деревьев, кроткий, невидный, вспухающий стремительно после ливней, как прижатая вена на руке, сумрачные ели, буковые леса, уходящие террасами от теплых долин с их лиственничным раем к полонинам и хвойному сумраку горногопредполярья...
Мы с женой были в поезде. На руках свежие дипломы, пахнущие бумвинилом и государством, в головах неопределенность полная, ни перспектив, ни каких-либо планов, бездомные, безработные, бедные, как собаки. Поезд загрохотал по мосту; пробудившись от полудремы, я рванулся к окну — выбрал место по ходу, долго пас его, а захватив, уселся плотно, чтоб не заняли, и все для того, чтоб успеть разглядеть за окном «дружбинскую» трубу над речкой и свою давнюю надпись на трубе, сделанную десять лет назад: «Будьте бдительны к проискам врагов социализма!».
В тот день выехали в командировку в Карпаты, запасшись вином и мясом. Гнали «газон» от моста к мосту, от трубы к трубе, чтоб успеть обернуться засветло; складная стремянка устанавливалась в бегущую по камням мелкую речку, я поднимался к трубе и, помогая себе гибкой линейкой и натертой мелом бечевой, закреплял трафаретку с буквой, тампонировал ее губкой. Мужики на берегу разводили костер, жарили мясо, запивали его «билым мицным» и подавали советы, как лучше красить. В списке утвержденных лозунгов были и другие — например, «В дружбе и единстве народов наша сила!», но про бдительность была самая дурацкая, в том и был прикол.
Со странным чувством готовился к встрече с прошлым, — за эти годы прожил целую жизнь, пережил многое. Когда поезд разбудил поющую конструкцию моста и меня вместе с ней, я выглянул в окно. Жена прочитала вслух: «Будьте бдительны…», остальное закрыли разросшиеся на мысу кусты тальника. Я успокоенно откинулся к стенке вагона — природа не стояла на месте и подредактировала видимый текст: всего лишь призыв к бдительности, не разводить там костров в лесу, беречь природу, быть внимательным и аккуратным. Одним словом: берегите себя!
Протянуть рельсовый путь сквозь горы — вот задача, решенная кем-то задолго до нас с помощью нивелира и теодолита, уровня и компаса. Горизонталь несущей конструкции дороги вступала в сражение с вертикалью ландшафта, чтобы донести в сохранности бренные тела людей до конечного пункта прибытия, транспортируемые с осторожностью, бережно и ровно, чтобы и чай не расплескать, и заснувшего ребенка с полки не уронить. Перестук колес, дорожные мысли, дорожные слова с особой траекторией полета и системой рикошетов о стекло, дерматин, железо поручней, заоконный пейзаж. Дорожные мысли, как и разговоры, — особый жанр. Не в том ли тайна дальнего пути, Что ты и спрятан и храним дорогой От жизни позади и впереди, От испытания покоем и тревогой, как писал один мой приятель, которого уже с нами нет.
Впервые шестиклассником приехал в пионерлагерь под Свалявой. С тех пор протянулась эта любовь к Карпатам, неизживаемая, дремлющая под спудом. Приезжая зимой во Львов, всегда норовил съездить в Славск с его знаменитой на всю страну горой Тростян, на «черных» трассах которой гибло по десятку лыжников в год, как сейчас — не знаю, говорили, целое кладбище из горнолыжников на местном кладбище, кладбище на кладбище, на надгробиях фамилии — австрийцы, поляки, чехи, мадьяры, украинцы, русские, сраженные гибельной страстью к катанию с заснеженных горок.
Когда тебе шестнадцать, кровь стучит в кончиках пальцев, и ты стоишь наверху, готовясь к полету по самой «черной» из них, впервые решившись померяться силой с мастерами горы, последним (прощальным?) взглядом втягивая в себя это сосущее голубое и белое пространство, а потом летишь вниз, объезжая, как слаломные вешки, пятна чужой крови, еще не покрытые снежком, плохая примета — переехать через кровь, присыпать тоже нельзя, все должно происходить по мановению небес, подсыпающих порошу, покрывающую все ровным безгрешным слоем, а у подошвы горы что-то с тобой происходит, на короткое, правда, мгновение, но догадываешься и что-то про себя понимаешь. Альпинисты ловят кайф на пике, лыжники — у подошвы.
Стоя с женой у окна в тамбуре, вспоминал, что у меня в Москве от Карпат. Что удалось вывезти, кроме дюжины фотографий и резных поделок. Да, кроме щепного товара, только этот обрывок колючей проволоки, обвивший, словно венец терновый, угол книжной полки с поэтической библиотечкой жены, разнородной, где сплелись случайно и соседствуют такие разные, любимые и не очень, от Марины до Беллы, вызывающий неизменный интерес у гостей, — а это еще что у тебя, господи? Метровый обрывок колючей проволоки из окопов Первой мировой, вот что. Ржавый, но еще крепкий, диковинной конструкции, сплетенный в три жилы с острыми треугольниками-растопырками, ритмично повторяющимися, как шипы на стебле розы. На гуцульском хуторе Николы вышел на эти оплывшие окопы, поросшие земляникой, окопы Первой мировой, присел на бруствер и долго просидел, корзину с боровиками и лисичками поставиврядом. Румыния на горизонте, за голубыми горами близкая граница, в транзисторе разноплеменный говор, хорошо ловилась «Свобода» на Гуцульщине, один подъем на этот хутор занял четыре часа под водительством Игоря Кл-ха, неосмотрительно запустившего в свою йокнапатофу компанию тоже пишущих друзей, настоящий гуцульский хутор в поднебесье, — ночевали на сеновале, пили невообразимо сладкое, пахнущее альпийским разнотравьем молоко, собирали грибы, ходили в офэни (черничник), жарили шашлыки, дули местный самогон в компании еще двух-трех соседей-гуцулов, слушали разбитую, трудную речь Николы, понимая с пятого на десятое, в которой наследили и мадьяры, и немцы; Никола протянул от горного источника трубку водовода, долго тянул свой акведук, зато теперь на хуторе свой водопровод — кристально чистая вода, и днем и ночью бьющая из трубки; этот гуцул, задубевший и онемевший от одиночества на своей полонине, получил от гостей давно вымечтанный подарок — бинокль, чтобы видеть сверху все, весь свой мир, умещающийся в окоем — от магазина до школы, куда внуки ходят, распознавая их на переменках по кептарям(гуцульский расшитый жилет) домодельным; хорошо и покойно жить, когда все под тобой ходят — стоит только взгляд скосить и бинокль поднести к глазу, чтоб убедиться в правильности и порядке: бабця с дочерьми сидит на крыльце и вяжет-нанизывает накидки для автокресел с буковыми ролами, внуки на уроке, а между Богом и тобой — никого, облака бредут по колено в травах, шорох звезд, перемигивающихся и мешающихся с далекими огнями соседнего хутора... Кусок проволоки торчал из бруствера, колья давно сгнили, я потянул за конец и извлек с усилием этот обрывок, о который рвали шинели русские или австрияки. Век начался с колючей проволоки и перестрелок между народами, европейские династии решали свои субинтересы — экспорт границ как имперский вид спорта, не подозревая, что час их пробил; стены отБерлинской до железного занавеса пролегли через Европу; у Второй мировой мог случиться иной исход, если б не отчаянный героизм русских, рвущихся к горлу врага, — Берлин и Гамбург вместо Хиросимы и Нагасаки, — интересно, как бы немцы повели себя, получив на головы такой подарок, много подарков? Альтернативная история нынче в моде. Хорошо, что не получили. Ходили бы мы все сейчас шестипалые, незаросшим родничком принимали радио Бизнес FM.
