Нина Катерли - Курзал
Губин заглушил репродуктор. Вот этого как раз и не хватало! Влип.
Сказав вслух, на всю каюту, что он думает о плавучих сумасшедших домах, Губин лег опять, перебирая про себя причины, по которым мог очутиться в проклятом списке. «Клуб интересных встреч»? Но он ведь не ветеран восемьсот двенадцатого года, не поэт и не артист эстрады. Разве уж у них тут такое безрыбье, что главный инженер завода — персона? Интересно все же, кто остальные? База? Вот он-то, в самом деле, мог бы такого порассказать в детективном жанре, что оптимисты попадали бы со стульев. Но позвали, небось, не его, а величественного старика, занимающего одноместный люкс. Очень знакомое лицо у этого старика, где-то Губин его видел. Может, у Машки в клинике? Какой-нибудь консультант. Вид у него, во всяком случае, профессорский. Вот теперь Алла Сергеевна его «расколет», и будет он, бедняга, весь рейс давать консультации по спазмам мозговых сосудов или депрессивным состояниям на базе стрессовых ситуаций.
За обедом выяснилось, что соседки уже знают и о надвигающемся вечере, и что Губин приглашен туда персонально. «Как — откуда? Она же назвала имя-отчество», — это сказала Катя, а Лиза, округлив глаза, чуть слышным голосом добавила: «И номер каюты. У вас триста пятнадцатая, я вас сколько раз за окном видела — сидите один, сами такой грустный…»
Пришлось объяснять, что вот — собирались вместе с женой, а тут дочь заболела, а сдавать ее путевку не стал.
— Но это же деньги! — ужаснулась Ирина. А Лиза только вздохнула:
— Хорошо вам.
— Чего ж хорошего? Один, как собака.
— Мужчина один никогда не будет. Если сам сильно не захочет, — убежденно возразила Ирина. — Мужчины класс привилегированный, хозяева жизни. Независимо от возраста, семейного положения. И здоровья. Потому что — дефицит.
Катя молча ела рассольник. Александр Николаевич тоже взялся за ложку, таких разговоров он терпеть не мог.
— Мне бы так… — ни с того ни с сего, прервав затянувшуюся паузу, сказала Лиза. — Совсем одна! Это же сказка! Я одна никогда не бываю, ни дома… никогда. А здесь уж вообще…
Оказалось, Лиза едет в трюме, в трехместной каюте.
— Думала, будут две девушки, подружимся. А тут — муж с женой. Они, конечно, недовольны, можно понять, но я же не виновата. Особенно она… Он мне нижнюю полку уступил, так она — вообще… — Лиза замолчала, быстро допила компот и ушла, прошептав свое обычное «до свидания».
— Жалко ее, — медленно проговорила Катя, проводив Лизу взглядом. — Они ее там жутко травят. То не сюда поставила, это не так положила… Противные такие, особенно тетка. Главное, на лицо даже ничего, а присмотришься: толстая, выражение тупое, того гляди замычит и давай бодать.
— А он-то! Копия — козел! — хихикнула Ирина. — Важный такой, все башкой трясет и глядит в упор.
— Может, нам с ними каютами поменяться, Ирка, а? — предложила вдруг Катя. — Мы туда, к Лизе, а они…
— Ага. Разбежалась. Еле выбили путевки, отпуска год ждали, а теперь — в трюм? Там духотища и окно с пятак, — Ирина поджала губы и еще больше выдвинула подбородок. — Нет, как хочешь, я не согласна.
— Лизу жалко! Разве это отдых? Надо же, чтоб такие соседи достались. — Катя вздохнула. — Вы их не видели? — Она повернулась к Губину. — Увидите, сразу узнаете. Точно: козел с коровой.
— Да вы видели! Она за него ухватится, мертвой хваткой держит, чтоб не увели, вышагивают по палубе, как… по ферме. — Ирина опять развеселилась. — А тут — представляете? — рядом молодая-интересная. И днем и ночью.
— Думаю, все можно уладить, — рассеянно заметил Губин. — Пойти к здешнему начальству, сказать… По-моему, это против правил — селить чужих мужчину и женщину в одной каюте.
Во время «тихого часа», пока все остервенело отдыхали, Александр Николаевич писал жене. Сообщил, как выглядит его каюта, даже план начертил, указав, где его место, а где Машино. Особо подчеркнул, что на теплоходе есть бар, но подают там только соки, мороженое и кофе. А жаль, иначе он бы непременно запил и, пойдя вразнос, закрутил роман. С одной роковой красоткой по прозвищу Корова. «Самый мой идеал, я ее, правда, ни разу не видел, но сегодня непременно увижу, сегодня у нас тут серьезное мероприятие, «Вечер-сюрприз», и я приглашен почетным гостем. Буду, возможно, петь и читать стихи. В общем, втравила ты меня. А теперь еще, кстати, заставляешь волноваться. Если в ближайшие день-два от вас не будет вестей, ей-Богу, брошу к чертовой матери эту баржу и прилечу домой».
Больше подробных писем Александр Николаевич жене не писал ни разу. Посылал радиограммы и открытки с видами, где умещалось несколько фраз. Еще звонил.
«Сюрприз» заключался в том, что из корешков путевок старательная Алла Сергеевна выписала даты рождения тех своих туристов-оптимистов, кому повезло появиться на свет в июле, вернее, в те три недели июля, которые им предстояло провести на теплоходе, и собрала народ в кинозале, дабы торжественно поздравить именинников. Александру Николаевичу Губину двадцать восьмого числа исполнялось пятьдесят три года, вот он и влип в эту историю вместе с массой народа — с какими-то грузинскими девушками, величественным стариком, похожим на профессора; с семилетним Аликом, а также хмурым мужиком, наряженным в черную пару и в любое время производящим впечатление круто пьяного… Накануне Губин стал свидетелем принципиального пари: База с каким-то молодым пижоном спорили на бутылку коньяка.
— Ни в одном глазу, — вельможно цедил База, — я нарочно вплотную подходил и вдыхал. Ни малейшего амбре, в чем и распишусь.
— Эка хитрость, — кипятился пижон. — А мускатный орех? Или просто чаю пожевать? Нет, выкушал пол-литра бормотухи, пари, ставлю бутылку конины.
— Не жалко? Я, милый мой, только армянский приходую.
— А хоть «Наполеон», покупать-то не мне, вам. Да вы только на него взгляните, на красавчика, рожа синяя, глаза мутные… Ну! Спорим?
— Спорим, — кивнул База.
— А истину как будем устанавливать?
— Опросом клиента.
— Ага. Так он вам и раскололся. Читали — возле ресторана? Приказ: «За нахождение на судне в нетрезвом виде турист незамедлительно списывается на берег».
Тем не менее спорщики двинулись к мужику в черном, подошли с двух сторон и взяли того «в клещи». О чем они там говорили, Губин не слышал, но вдруг вздрогнул от хриплого хохота, похожего на ржание носорога (если, конечно, носороги ржут).
— Ну ты, парень, и залетел! — гоготал предмет спора. — Заложился, да? На коньяк, да? Ну — спец… Папаша! — обратился он к Базе, выглядевшему моложе его по крайней мере лет на десять. — Прими поздравления, папаша, повезло тебе, понял? Подшитый я, а не поддатый. Меня уж тут, конечно дело, и к капитану водили, и в медпункт на проверку. А как же? У нас народ сознательный — враз настучат. А хрен им! Не пил ни грамма, скоро уже два месяца будет. За что и путевку дали. А ты, папаша, этому фрайеру своему тоже ни грамма не давай, понял? И п-привет…
На «Вечере-сюрпризе» «подшитый» владелец черной пары чинно восседал в президиуме вместе с остальными именинниками. Вид у него был по обыкновению смурной. Рядом с ним расположился старик профессор. Александра Николаевича усадили с краю — «вместе с молодежью», то есть с двумя девицами из серии «бледная немочь». Президиум и битком набитый, радостно улыбающийся зал с любопытством разглядывали друг друга.
Сперва Алла Сергеевна своим кровельным голосом поздравила «всех наших юбиляров, хы, целиком и полностью» и, бодро дирижируя небольшим, но горластым хором добровольцев, исполнила вместе с ним уже полюбившееся (Губин — не в счет!) «Мы желаем счастья вам». В зале зарокотали аплодисменты, и тут начавший различать лица Александр Николаевич увидел на многих из них искреннее умиление. Да, да, черт побери, растроганы были и гости, и сами именинники, а больше всех Алла Сергеевна. В первом ряду Губин вдруг заметил сидящих рядом Катю, Ирину и Лизу, принаряженных, сияющих, точно на зависть всем в стране присутствуют на юбилее родного дяди-академика.
Алла Сергеевна между тем приступила к персональному чествованию. Каждому имениннику вручала открытку и подарок. Получив подарок, поздравленный должен был произнести ответную речь и сообщить в ней краткие сведения о себе.
Губин, когда очередь дошла до него, честно признался, что работает главным инженером завода, живет в Ленинграде, семейное положение — дед, отсюда и год рождения — 1933-й.
— Не верим! Приписка! — в три голоса крикнули из первого ряда. Громче всех звучал голос Кати, мгновенно подхваченный встрепенувшейся Аллой Сергеевной: «Да. Каждый имеет тот возраст, которого, хы, заслуживает, а товарищ — такой интересный, что заслуживает вечной молодости!»
В зале аплодировали. Все доброжелательно смотрели на Александра Николаевича, он чувствовал себя довольно глупо, но тоже улыбался, облегченно понимая: с ним покончено, сейчас возьмутся за следующего.
