Олег Рой - Ловушка для вершителя судьбы
Поданная таким образом история смягчила сердца судей, а уж когда адвокат в самых ярких красках расписал ужас, который испытал Матиас, осознав, что произошло, глубину его раскаяния и невыносимые муки совести, не оставляющие невольного братоубийцу ни днем, ни ночью (в этом, кстати, не было ни слова неправды), все до единого в зале суда прониклись сочувствием к несчастному. Матиасу вынесли на удивление легкий приговор – не казнь, не каторгу, а всего лишь несколько лет тюрьмы. И вышло это само собой, без моего участия. На тот момент моя уверенность в том, что Матиас – мой последний подопечный, была непоколебима. И хоть и неловко в этом сознаваться, мне было уже все равно, что с ним будет.
Я был единственным, кто понимал – причина этого страшного поступка не в ревности, а в зависти, которую мой подопечный пронес через всю свою жизнь и которая отравила всю его судьбу. Кстати сказать, я и теперь не уверен, что два этих чувства не являются одним и тем же. Это как ночь и день – одно неизбежно рождает другое. Я постоянно размышлял об этом, пока младший сын мельника сидел в тюрьме и ждал приговора. Если бы вы знали, как худо было у него тогда на душе! С тех пор я точно понял – муки искреннего раскаяния страшнее самых изощренных пыток. Особенно когда ничем уже нельзя искупить свою вину. Жена от него не ушла, ей просто некуда было податься с двумя детьми. И это делало жизнь братоубийцы совсем невыносимой, он предпочел бы полное одиночество до конца своей жизни. Его корыстная возлюбленная, теперь уже окончательно сделавшаяся мишенью для пересудов всех досужих кумушек города, так ни разу его и не навестила, но Матиаса это нисколько не расстроило, он больше не вспоминал о ней. К бывшей любимой мой подопечный не испытывал ни ненависти, ни прежней страсти. Он вообще забыл о ее существовании, и спроси его кто-нибудь, какую роль сыграла в его жизни эта красавица, он только удивился бы и ответил: «да никакой», ничуть не покривив душой. И был бы прав. Ведь главной героиней всей его жизни была зависть.
Честно отсидев положенное, Матиас в срок вышел из тюрьмы и прожил, как ему и было суждено, согласно Книге Судеб, пятьдесят шесть лет. Впрочем, прожил – это сильно сказано. Назвать его существование жизнью я бы не решился. Раскаяние не покидало его ни на минуту. «Лучше бы меня казнили!» – постоянно повторял он и вслух, и про себя. Днями он только и думал, что о брате, вечером долго не мог уснуть, ночью видел его во сне, а утром, проснувшись, плакал, хотя глаза его были сухи – слез у этой измученной души уже не осталось. Глядя на его страдания, я горевал вместе с ним и с сожалением вспоминал Палача. А я-то считал его трудным подопечным! Оказалось, что с Палачом было намного легче – его душа молчала, в отличие от души Матиаса, которая превратилась в сплошную кровоточащую и незаживающую рану.
Выйдя из тюрьмы, он больше не пил и все свое время уделял лавке. Жена его возблагодарила Господа. Дело их не то чтобы процветало, как было когда-то у брата, но денег на сносную жизнь хватало. Так и жил мой подопечный – ни с кем помногу не разговаривал, потихоньку работал, жалел о прошлом и не признавал будущего. Кое-как поднял детей на ноги и ни разу не изменил жене. Даже не смотрел на других женщин. Впрочем, и супружницу своим вниманием не баловал. Муки совести погасили в нем все чувства – не только к жене, которую он, признаться, никогда особо-то и не любил, но даже к детям – а уж они-то всегда были ему очень дороги.
Незадолго до того момента, как ему сравнялось полвека, случилась беда. Матиас привез с мельницы муку и только хотел стащить с телеги мешок, как вдруг лошадь чего-то испугалась и попятилась назад, толкнув телегу прямо на хозяина. Моего подопечного покалечило так сильно, что весь остаток жизни он пролежал в постели. От боли и безысходности у него начались видения – ему казалось, что его брат приходит и разговаривает с ним. Бедняге было невдомек, что вместо Лукаса с ним говорит собственная совесть, и он денно и нощно вымаливал у убитого прощения.
Это продолжалось шесть лет, и однажды я не выдержал. Я представил себе все происходящее как сюжет книги и понял, какой у нее должен быть конец. Именно мне предстояло его написать – пусть даже на этом закончится моя карьера хранителя человеческих душ. Ночью, когда боли у Матиаса немного поутихли и он впал в забытье, я послал ему яркий и светлый сон, сюжет которого сам сочинил от слова до слова.
Проснувшись утром, больной вдруг улыбнулся, чего не случалось с ним уже много лет.
– Представляешь, он простил меня! – поделился он с уставшей, измученной его болезнью женой. – Сегодня ночью Лукас сказал, что не держит на меня зла и хочет меня видеть. Никогда я еще так хорошо себя не чувствовал! Раскройте все окна, я хочу увидеть солнце.
«Пора, – понял я с тоской. – Похоже, мой бедный Матиас, свой экзамен ты сдал и тебе незачем больше тут оставаться. Должно быть, сегодня ты покинешь мир людей».
Признаться, я очень не люблю этот момент. Как бы ни был плох, грешен или неразумен человек, которого мы охраняем, его уход – это всегда очень печально. Во-первых, тяжело видеть горе людей. Чем больше у человека родных и близких, чем сильнее они были привязаны к нему, тем горше они убиваются, оплакивая его смерть. Лишившись дорогого человека, люди редко думают о том, что его существование на самом деле не прекратилось – он лишь избавился от земных страданий и ушел жить в иной мир. В минуты смерти близкого люди горюют искренне – большинство от того, что думают о собственной неизбежной кончине, но многие и потому, что для них тяжела наставшая вечная (как они думают) разлука. И это вторая причина, почему мы, ангелы, тоже не любим смертей. Ведь в отличие от людей, у которых есть немалый шанс встретиться с теми, кто им дорог, в другом мире, ангелам встретиться со своими подопечными практически не доводится. Это я могу сказать даже о себе, а ведь я всегда старался не привязываться к тем, кого охранял. Что уж говорить о других ангелах! Иные бывают любвеобильнее матерей и отцов. Проводят почившую душу к залу Суда, а сами чуть не плачут…
Меж тем Матиас с удовольствием позавтракал приготовленным женой бульоном, и вид при этом у него был умиротворенный и довольный. Он позвал к себе детей и долго говорил с ними, а потом попросил пригласить священника. Святой отец исповедал его и отпустил все грехи, включая самый страшный, смертный грех убийства.
Я оказался прав – мой подопечный умер на закате. За миг до кончины на его лице отразилось выражение такого спокойствия и такой благодати, что я понял – урок он усвоил. Чаша страданий выпита до дна, вина отпущена, и теперь ничто более не терзает его.
Глава 10
Алексей. Картина пятая
Год 1993-й
Береза эта была необыкновенной: высокая, кудрявая, она своими мягкими ветками-косами касалась земли. Издалека ее можно было принять за большой зеленый шатер, так виртуозно поработала природа над ее формой.
Многие жители Акулова и окрестностей отмеряли по ней расстояние или направление пути.
– Доедете до березы, высокой такой, вы ее ни за что не пропустите, – сверните налево, – говорили одни.
– Наш дом второй по счету за березой, – объясняли другие.
– Вот и березу проехали, – отмечали третьи, – значит, полпути уже позади.
– Князь Андрей у Толстого встречался с дубом, а я с березой. – Алексей оторвался от созерцания окрестностей, засмеялся, потянулся к Оленьке и поцеловал в ямку над верхней губой. – Мелочь вроде, а я к ней привязан всей душой. И теперь она всегда будет мне напоминать об этой весне. Нашей с тобой весне, полной счастья и…
– …и одуванчиков! – Оленька вспорхнула со скамейки и нарочно повалилась прямо на траву. Ее легкая широкая юбка, такого же цвета, как усыпавшие лужайку яркие желтые цветы, разметалась, соблазнительно открывая стройные, чуть тронутые загаром ножки. Алеша тотчас поспешил к ней, помог встать, прижал к себе. А потом подхватил на руки и понес ее, счастливо смеющуюся, в дом – тот самый акуловский дом, где отдыхал каждое лето в детстве и где прожил три таких замечательных месяца в прошлом году. Только теперь этот дом уже был его полноправной собственностью.
С первых же дней совместной работы Алексей и Оля столкнулись с важной проблемой. Им необходимо было часто встречаться и много времени проводить вместе, обсуждая будущий сценарий, но найти для этого подходящее место оказалось очень непросто. В огромных павильонах «Мосфильма», как ни странно, вечно не было ни одной свободной тихой комнаты – везде люди, везде шум и суета, никакой возможности сосредоточиться. Дома работать тоже было нельзя – Оленька жила в крошечной «двушке» вместе с родителями и бабушкой, у Алексея же был маленький ребенок, который все равно мешал, несмотря на все окрики и запреты. Стремясь помочь мужу, Вероника старалась почаще уводить его гулять, но эти несколько часов все равно ничего не решали.
