Тибор Дери - Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале
Хотя единственным героем нашего повествования является причисляемая к предметам роскоши и для общества совершенно бесполезная собака, супруги же Анча служат лишь дополнением к ней, выступая как незначительные, второстепенные персонажи, и следовательно, изображение душевных состояний инженера отнюдь не наша задача, мы все же должны отметить, что мужская его душа обуреваема была двумя противоречивыми чувствами: с одной стороны — человеколюбивым стремлением оберечь спокойствие его робкой супруги, избавив ее от кровавого зрелища растерзанного зайца, с другой стороны — диким, откуда-то из самого нутра рвавшимся желанием, чтобы Ники-охотница догнала преследуемую дичь, вцепилась ей в горло, распростерла на земле, прокусила хрипло дышащую гортань и, наступив передними лапами на труп зайца, прямо из разинутой пасти поверженной жертвы лакала кровь красным своим языком. Эта неприличная, чисто мужская страсть, разумеется, лишь мимолетно и почти незаметно вспыхнула в его душе без каких-либо последствий, не оказав воздействия на нравственное его поведение, подтверждением чему может служить хотя бы то, что, когда заяц у самых ног его перемахнул через крапиву и мгновенно исчез в канаве, он дважды судорожно сжал руку жены, испытывая, надо полагать, истинное облегчение.
Молодая собачка не сладила со старым, бывалым зайцем, предсказание инженера, разумеется, исполнилось. Правда, два легких, грациозных животных некоторое время еще продолжали соревноваться в беге по другую сторону дорожки, являя глазу на диво отточенные, словно продолжавшие друг друга телодвижения, как если бы то были балетные па, а не жестокая схватка, борьба не на жизнь, а на смерть. Однако вскоре заяц неожиданно получил такую фору, что собаке было его уже, видимо, не догнать. Достигнув густого кустарника, заяц вдруг сделал петлю, метнулся назад мимо продолжавшей лететь по прямой Ники, не сумевшей затормозить вовремя, и, высоко подпрыгнув, скрылся в кустах. И хотя еще долго был слышен удалявшийся сердитый лай Ники, которая опять пустилась по следу, стало ясно, что старый хитрец окончательно провел глупышку. Лишь добрых полчаса спустя она, задыхающаяся, опять присоединилась к супругам Анча, свесив длинный язык, прихрамывая на заднюю лапу, с обалделым выражением на белой морде от постигшей ее неудачи.
Однако мрачное состояние неловкости, которое правильнее назвать, пожалуй, физическим и душевным изнеможением, длилось у Ники недолго. Не прошло и нескольких минут, как из бездонных запасов своей молодости она вновь впитала в себя так много физической и душевной радости, что поле вокруг нее поистине ожило, словно всей своей микрокосмической жизнью, каждой живою частицей возжелало пуститься с Ники в игру. Здесь сверкающий смарагдовой зеленью хвост ящерицы влек за собой ее жадно принюхивающийся черный нос, там быстрый шелест стрекозиных крылышек заставлял взвиться в воздух или гуденье шмеля — настороженно приподнять ухо. Теплый ветерок летнего дня то шевелил шерсть на хвосте у нее, то задувал в открытую пасть, под обильно потеющий длинный язык. Вот вокруг носа собаки стала виться пчела, и под ее тоненькую джазовую мелодию собачья морда смешно заплясала, то и дело яростно щелкая челюстями. Потом наступила тишина, такая жаркая летняя тишина, что слышно было даже скольжение тени по траве, и в этой тишине раздался вдруг неуловимый для ушей человека звук, который внезапно остановил Ники на бегу, взъерошил шерсть на ее спине и выдавил из горла долгий жалобный вой, словно то была хроматическая гамма самого небытия. Эржебет испуганно на нее оглянулась. Но уже в следующий миг собака вновь вернулась в свою беспечную молодость и, изогнувшись в прыжке, ринулась за взмывшим наподобие геликоптера майским жуком.
Здоровье всегда завораживает человека, в какой бы будничной форме нам ни являлось. История Ники, собственно говоря, есть не что иное, как точный рассказ о здоровье. Сейчас мы видим ее в той поре, когда здоровье, прекрасное и само по себе, сочетается с очарованием молодости и когда нравится именно то, чего пока нет — не обретенное еще зрелое совершенство души и тела. Неловкие, нерасчетливые движения, то и дело забавно попадающие мимо цели, жадное любопытство, с каким мы суем нос в каждую дырку, а потом, отфыркиваясь и чихая, испуганно шарахаемся прочь, нападающая по временам робость, какой-то нескладный и чумазый вид — залог той гладкости и силы, что придут позднее, — все это так весело, вызывает такое доверие, что способно, пожалуй, даже всезнающую горькую старость убедить в нелепости пророческих ее рыданий. Теплый летний день, уже склонявшийся к вечеру, окунул холмистый пилишский край в яркие зеркально отсвечивающие краски и еще приумножил здоровое жизнелюбие собаки. Обнаружив родник, она, громко лакая и хлюпая носом, утолила жажду, прохладные капли воды, жемчужно сверкая, стекали с ее бородки. Ники тявкнула несколько раз на воду, как бы выражая ей тем свою признательность. С вершины Надькевея слетел вниз прохладный ветерок, пошевелил листочки по краям кустарника. Ники замерла на бегу, склонив голову набок, напряженно прислушалась и вдруг громко облаяла листву. Она ко всему присматривалась, все изучала, ее неутомимое мускулистое тело ни секунды не пребывало в покое: даже когда она неожиданно останавливалась и, грациозно приподняв переднюю лапу, вслушивалась в окружающий мир, ее чумазые ноздри шевелились так взволнованно и быстро, словно она вознамерилась составить опись всех запахов и ароматов Пилишских гор. Нельзя было не видеть, что жизнь радовала ее безмерно.
Инженер тоже чувствовал себя хорошо. Нынешний этап его жизни несколько схож был с тем, что переживала молодая собака: хотя и с седеющей, даже лысеющей уже головой, он с некоторых пор постоянно делал для себя все новые открытия в окружающем мире и наматывал все на ус — не только себе в поучение, но и на пользу людям. Работа давала ему удовлетворение, и, несмотря на бесчисленные технические трудности и еще большие психологические препятствия, перед ним встававшие, его по-мужски хладнокровное одушевление росло вместе с растущими задачами. Построение нового общества в равной степени разжигало и любовь его к людям, и инженерную фантазию.
Чувство удовлетворения, испытываемое Анчей, еще усиливалось при виде этой явно блаженствующей собачонки, инженер с улыбкой наблюдал, как она резвится, упивается игрой. Решив, что пора возвращаться, он свистом позвал ее — первый раз в жизни! Охотившаяся вдали на взгорке собака тотчас замерла и, напружив ноги, чуть сбочив голову, глянула вниз, на извивающийся по долине проселок. На второй свист она уже мчалась сломя голову по склону холма и закончила стремительный бег неистовыми прыжками, на радостях едва не сбив инженера с ног. Он, успокаивая, положил руку ей на голову и вот тут-то назвал по имени. Ники ответила ему снизу долгим благодарным взглядом, устремленным инженеру в лицо, — тем и закончилась, словно заключительным эмоциональным аккордом, эта дивная летняя прогулка.
* * *Мы говорили уже о том, что совместное житье с четою Анча открыло в жизни Ники новую главу. Относится это прежде всего к эмоциональному и интеллектуальному ее развитию. Молодая сучка явно имела уже кое-какие обрывочные представления о взаимоотношениях собаки и хозяина, свидетельством тому была проявленная ею готовность повиноваться свисту. Но как знать, не внушил ли ей ее первый грозный хозяин, умевший только командовать старый полковник, — не внушил ли он ей, с ее чувствительными нервами, привычку к противоестественному истерическому повиновению? Не пострадала ли нежная женственность Ники от самодурства сурового вояки? Анча назвал ее однажды наглой втирушей, и мы знаем, что, когда речь шла о жизненно важных ее интересах, о завоевании сердца новых хозяев, она, как вообще женщины, с ласковым упрямством настойчиво добивалась своего, — но сохранила ли она и в обычной жизни чувство собственного достоинства, присущее животному? Ее неожиданные беспочвенные страхи, то, как иной раз она вдруг прижималась к земле, заслышав где-нибудь вдалеке бурную ссору или громкие крики, свидетельствовали о том, что она была несколько запугана. Однажды полковник с компанией, громогласно беседуя, прошел мимо их ворот; услышав его голос, собака прижала хвост и, жалостно ссутулясь, скрылась за домом.
Мы уже знаем явно не имевшую себе оправдания точку зрения инженера, следуя которой он не удовлетворялся сознанием своей ответственности перед прочими людьми, но распространял ее также на животных и даже на доверенные его попечению растения. Если он вносил в комнату горшок с пеларгонией, то ей полагалось хорошо проветриваемое солнечное место, нужное количество воды, профессиональный уход. Если в его семье появлялось животное, то заботился он не только о физическом его благополучии, но уважал также его личность. Потому-то и крохотная, ничем не примечательная личность Ники с первого дня испытывала на себе самое тактичное обращение. Известно, что поддержание порядка дело полезное вообще, причем в революционные времена — еще более, нежели в стабильные эпохи, однако супруги придерживались того мнения, что злоупотребление послушанием человека ли, животного ли даже самому порядку пользы не приносит. Ники так и не узнала, что из-за чьей-то глупой упоенности властью ее самостоятельность может быть в любой миг подвергнута оскорблению. Никто по пустому капризу или из низменной жажды мести не вторгался грубо в скромный круг ее жизни. О недоброжелательности в этом семействе не могло быть и речи. Ники, в сущности, и не довелось испытать, чтобы те, кто стоял над нею — иными словами, ее хозяева, — по легкомыслию либо умственной лени принудили ее к чему-то такому, что не было бы оправдано интересами их маленького сообщества. Злоупотребление властью — эта язва, поражающая всякого короля, вождя, диктатора, всякого управляющего, начальника отдела, секретаря, всякого пастуха, овчара, свинаря, всякого главу семьи, всякого воспитателя, всякого старшего брата, всякого старца и всякого юнца, под чью руку попадают одушевленные создания, эта исключительно человеку присущая болезнь, зараза, вонь, не известная, кроме человека, никому на свете, даже самому кровавому хищнику, эта анафема и проклятие, война и мор — в доме Анчи было неведомо. Свободу Ники излишне не стесняли. Мягкие рамки дисциплины, в которые тактично ввели Ники в интересах их маленького союза, были ясны и постижимы, в каждом пункте своем открыты широкому миру познаваемых необходимостей.
