Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

Когда-нибудь будет момент, когда по радио объявят: «Господин Манкин из такой-то каюты — на выход». Ну и что? Будет такой момент, будет и другой.

Спичрайтер посмотрел на босса.

— Так все будет? — сказал Уд с улыбкой.

— Будет точно. Но так или немножко иначе с точки зрения конечного результата особого значения не имеет, шеф.

— Это понятно. Но лучше всего ты придумал про этих, которые сидят там, в трюмах в черных перчатках. Но будь я на твоем месте, я бы внес в твою веселенькую вещь маленькое изменение. Я бы поменял у этих… как их назвать?., у этих приемщиков, этих служек скорби их черные перчатки на белые. Они не кочегары. У них элегантная работа. Они скорей официанты.

— Спасибо, шеф. Я старался нарисовать правдивую картину. Но ваша картина, возможно, правдивее.

— Я давно, шеф, собираюсь доложить вам о своей идее, — сказал Юджин, отойдя от окна. — Мне кажется, пришло время подумать о следующей ступеньке вашего восхождения.

Уд сделал язвительное лицо:

— Что, барону пора становиться графом?

Манкин проглотил выпад.

— Я, конечно, имел в виду другое. Вы давно, шеф, созрели для того, чтобы занять свое место в системе второй власти.

— Вторая… это что, прокуроры, что ль?

— Нет, судебная власть — это третья. А вторая — это законодатели, Госдума. Четвертой властью называют прессу.

— А власть мафии? Какой у нее порядковый номер? — Боссу нравилось сегодня поддразнивать спичрайтера.

— С мафией все в порядке, — нашелся Юджин. — Она входит во все другие номера как впередистоящий индекс.

— Неплохо, Юджин, но ты же прекрасно знаешь, что у меня проблемы с анкетой. Мне нельзя светиться во всяких там избиркомах.

Юджин преданно посмотрел в глаза Уду.

— Я все продумал, босс.

Он вынул блокнот.

— Для опросного листа и избиркома мы с Лапиковым сделаем вам нормальную биографию, и диплом института физической культуры имени Лесгафта. Это в Петербурге.

— Лесгафт? Что такое Лесгафт? Это не еврей?

— Кажется, нет. Это физкультурный дореволюционный деятель. Я все вам потом объясню. Обстоятельства складываются как нельзя лучше. Освобождается место депутата Госдумы — он одномандатник — по Волгоградскому избирательному округу за выбытием…

— А что там?

— Убили при невыясненных обстоятельствах. Заказное убийство.

— Ничего себе!.. Хорошее ты мне местечко присмотрел, Юджин…

— Ерунда, босс. Ваш предшественник был настоящий гангстер, и его убрали. Вас это касаться не будет. Выборы намечены на июль. Все технические вопросы мы с Лапиковым берем на себя. Сложнее с другим: вам предстоит всерьез овладеть политической риторикой.

— Демагогией… — сказал с улыбкой Уд.

— Ну, в какой-то мере и этим. Мы с вами много занимались вопросами общего развития. Успехи очевидны. Но на новом поприще надо вникнуть в кое-какие политологические тонкости, научиться правильно и бегло произносить термины из лексикона практикующего политика.

— Ну так стань моим политическим логопедом, — сказал Уд.

— Охотно, — оживился Юджин. — Повторяйте за мной, только быстро. Ненатужно. Играючи. Поехали? Итак, повторяйте — электорат.

— Электорат.

— Хорошо. Меморандум.

— Меморандум.

— Отлично, шеф. Декларация прав и свобод гражданина.

— Ну, это легко, Юджин.

— Ладно. Повторяйте! Только быстро! Индекс Доу Джонса.

— Индекс Джоу Донса.

— Ошибка!! Потом!! — наращивал темп Юджин. — Повторяйте! Неокапитализм!

— Неокапитализм.

— Быстро!! Инаугурация!! Политический эксгибиционизм!!!

— Инагурация… Политический эксбици… экс-гибици…

Манкин резко откинулся на спинку стула, так что Бобо даже выскочила из-под ног хозяина.

— Что, не так? — спросил босс. Юджин терпеливо объяснил ему ошибки, сказал, что наговорил на аудиокассету специальный набор нужных слов и выражений.

— Я сейчас работаю над текстами ваших речей и выступлений.

— Каких речей?

— Ну как каких? Тех, что вы должны будете произносить в разных аудиториях в Волгограде. Там вам предстоит сложная предвыборная борьба. Этот регион — красный пояс, цитадель коммунистического влияния. Надо серьезно готовиться.

— Да, да. Хорошо, Юджин. А сейчас оставь меня, Юджин. Лапиков! Но где ты?! А, ты здесь?.. Лапиков, ты не знаешь, что значит на латинском языке «Conulo ergo sum»[5]?

— Нет, босс.

— Эх ты, Лапиков. Учи языки, Лапиков!

— У меня зародилась пьеса!.. — объявил он торжественно… Мелодичным голосом, с гибкими интонациями, Бык Маллиган принялся зачитывать свою скрижаль:

Каждый сам себе жена или Медовый месяц в руке.

После короткого сна в комнате отдыха офиса Уд решил пройтись по Чистопрудному бульвару, немного размяться. Лимузин ехал медленно по проезжей части, держа его в зоне видимости. Уд был не в духе, ему приснилась Афродита, которая выхаживала его после операции по перемене пола, и то ли этот дикий сон отразился на нем, то ли его возбудил утром в музее вид обнаженных статуй, то ли, добиваясь выразительных поз, его слишком перетрогал во всех местах тугообтягивающих брюк юркий француз, но только Уд, выйдя на бульвар, стал проявлять признаки своих характерных аномалий. Лейкопластырь на темечке едва сдерживал внутренние пульсации, под нашлепкой что-то все время хлюпало-булькало-клокотало, силясь вырваться наружу. Багровеющие пятна пошли гулять за ушами и дальше, по всей площади затылка. Жила наливалась кровью, выгибая корпус.

За несколько мгновений до приступа Уд сам ощутил фиалковый привкус пагубы: на душе его стало как-то панически хорошо. Не разбирая дороги, он двинул резко вправо по пустырьку, где стояла будка метрополитеновской подстанции, та, что всасывает воздух для подземных туннелей. Не успели охранники что-то предпринять, как босс в своем сомнамбулическом состоянии оказался перед торчавшей вентиляционной трубой, раструб которой был защищен мелкой сеткой рабицы от птиц, кошек и крыс. Услышав гул, исходивший из отдушины, Уд вдруг с разбегу воткнулся головой в трубу, пробил защитную решетку и, сложив руки вдоль туловища, винтообразными движениями стал втискиваться внутрь полости целиком, производя там верткие конвульсивные подергивания. Ему удалось ввинтиться туда вполтуловища, потом он замер, ноги его торчали из трубы, как два загашенных окурка, стоймя прикипевших к днищу пепельницы.

Тут уж, конечно, телохранители подбежали, вытащили его за ноги наружу, он сильно окарябался о внутреннюю полость жестяной трубы, к тому же, закупорив туловищем, как пробкой, отверстие в полметра диаметром, он на несколько секунд лишил себя доступа свежего воздуха, словом, его едва привели в чувство. Пришлось отсекать толпу любопытных и принять меры к тому, чтобы люди не узнали босса в лицо, лимузин в нарушение всех правил сбил ограду и подъехал вплотную к подстанции прямо по пешеходной дорожке. Уда в темпе занесли в салон, «линкольн» рванул, включив все свои проблесковые маячки.

Боссу срочно оказали помощь из автоаптечки, промыли ссадины на черепе, заменили сорванный лейкопластырь, забинтовали на ладони бугор Венеры: он у босса вздулся, как волдырь.

Сложнее всего оказались травмы лица: оно у Уда было исполосовано, как у дикаря Новой Гвинеи в праздник. Лапиков принял решение срочно везти босса к знакомому хирургу в пластический центр. Пока Уду налагали швы и обрабатывали порезы под небольшой дозой наркоза, он погрузился в шаткое состояние укрощенного психоза: плоть его страдала, неутоленное либидо корчилось, трепыхалось и требовало своего, а мозг был усыплен наркозом и ничего не чувствовал, не сострадал. На этом противоходе при сшибке разнонаправленных эмоций часто зарождаются психические аномалии, всякого рода феномены телепатических резонансов.

Только этим, господа, я могу объяснить, что Уд — здесь, в Москве, в пластическом центре, под наркозом, и Коля — там, в Реутове, совершенно трезвый, по дороге в больницу, где лежала его тетя Лена, в одно и то же время вспомнили одно и то же давешнее событие, вспомнили, конечно, по-разному: один через неохоту и с сожалением как минутную стыдную слабость, другой — предаваясь смакованию деталей и как бы заново переживая миг одновременно и обиды, и торжества… Проносилось это все перед их, так сказать, мысленным взором у каждого в своем роде и под своим углом, что вполне естественно, поскольку они, хотя и участвовали оба в одном и том же событии, но в разных ипостасях; мне же остается передать это давнишнее воспоминание усредненным слогом протоколиста, без личных красок каждого, не беря ничью сторону. Так, думаю, будет справедливо.