Тюрьма - Светов Феликс
— Здесь — не курить!
— Холодно, командир!
— Счас печку затоплю, дай дров наколоть…
Шутник.
Долго стоим? Да ведь нет времени. Стоим и все.
Открывается: яркий свет, белый халат, женщина — женщина!
— Раздевайтесь, по одному, не задерживать.
— Как раздеваться?
— Тебе показать? Догола.
И свет ушел, темень.
— Да мы тут сдохнем! Холод!
— А ты попрыгай… Прекратить базар! — из коридора.
У двери уже раздеваются, белеют тела, вещи на при лавок, шлепают босые ноги… Раздеваться здесь, с ними?..
— Предбанник, мать вашу…
Опять свет, кто-то, сверкнув голой спиной, скрылся за дверью.
— Давай, мужики, однова живем, попаримся…
Снова блеснул свет:
— Следующий!
— Ну что там, показал?
— Показал, у нас просто…
— Понравился?
— Им все сгодится…
Этот что-то долго..
— Ты чего там, земляк, иль не отпускала — угодил?
— Такой угодишь, я б ее…
— Давай, давай, следующий…
И вот он входит в слепящий после темени свет. Кабинет врача: письменный стол, весы, офтальмологическая таблица… Шагает к столу по бетонному полу; женщина в белом халате поднимает голову:
— Стань у двери.
Он поворачивается, у двери резиновый коврик. Она глядит на него… На него? Так на него еще ни когда не смотрели. Ярко намазанный рот, модная стрижка, смазливая… Но глаза —глаза!
Она берет ручку:
— Фамилия…
Открывается другая дверь, из коридора. Высокий, в: меховой куртке, в лохматой шапке, очки в золотой оправе, румяный с мороза, холеный… На кого-то похож… Садится возле стола, сбоку, расстегнул куртку, шапку не снимает, ногу на ногу.
— Жарко тут у тебя.
— Околеешь.
Он переминается на резиновом коврике: две пары — тех же глаз!
— Слушай! — высокий поворачивается к ней грузным телом. Ты представляешь, вчера вечером купил… кроссовки!
— Да ты что! — роняет, ручка катится по столу. — Где?
— Рядом. Иду, народ возле универмага… Да рядом.. где столовая — знаешь?
— Ну!
— И народа немного, на час, не больше. Встал, а денег мало, на две пары, думаю, хватит…
— Что ж ты мне…
— Где б я тебя нашел, не уйдешь, народу мало, а простоял три часа: занимают, уходят, в драку…
Жжет пятки, примерзают к резине, за спиной нарастает гул из предбанника…
— Подхожу к кассе и тут…
И тут он не выдерживает:
— Может, я вам мешаю,— говорит он со своего коврика— я лучше там обожду, когда освободитесь…
Две пары глаз уставились на него… Не на него, в упор они его не видят, и юмор его впустую, ушел, впитался в резиновый коврик —тебя нет, до сих пор не понял? Не забывай об этом, вот что в глазах, что ударило, а разгадать не смог, да где ему понять.
Они уже не глядят на него:
— Подхожу к кассе, лезу в карман — трех рублей не хватает!
— Ой! И что ж ты?..
Дальше он не слышит, в нем выгорает последнее, что оставалось, что делало его тем, кем он когда-то был, но значит, еще мало встряхивало в железном ящике, мало проторчал на сборке, не понял, когда катали пальцы, «анфас-профиль», мало раздеть, поставить босым на резиновом коврике под слепящим светом… Когда поймет как они на него смотрят… Тогда, может, достаточно будет, чтоб выжечь, что еще бурлит под покрытой мурашками кожей… Может быть, достаточно — но кто знает?
— Фамилия, Статья, На что жалуешься, Повернись, Нагнись, Раздвинь… Следующий!
Что-то, чему нет еще в нем названия — мохнатое, темное, чему отдали его в полную власть — плотнит, прессует время или то, что он называл временем, его уже закрутило, он успевает с какой-то непостижимой теплотой взглянуть на милую сердцу сборку, вдохнуть, ставший привычным, смрад— ко всему человек привыкает, думает он, а он уже целую вечность здесь прожил! — только успел затянуться сигаретой, а его снова выносит и тащит по коридору, переходам — сколько их, не знает, не успел счесть, да он и считать разучился — и в шкаф, иначе не назвать, не шевельнешься, ни рукой, ни ногой, стиснуло, прижало к стене, к открытому окну, форточке, а там за столом — свежая, в ямочках, розовая мордашка, глазки, реснички, бровки…
— Не тяни, вон вас сколько —что на тебе?
— Где на…
— Что надето, спрашизаю — не поймешь?
— Шапка чер… Да, черная, кроличья, — говорит он, спотыкаясь, — куртка синяя с подстежкой, свитер, шерстяной, серый, брюки серые, рубашка клетчатая, подштанники…
— Какие подштанники, деревня. Кальсоны, что ли?
— Кальсоны…
— Еще что? Есть еще что?
— Ботинки зимние, трусы, носки две пары…
— Трусы, носки мне не надо, у меня свои есть.
— Сигареты…
— Сигареты, продукты — не надо. Следующий|..
— Халтура,— шепчут рядом,—у меня чай — пронесем!
— А говорили шмон…
— Нормально, халтура! Им возиться неохота, ночь кончается…
Весело на сборке, победа, смеется сборка, потешается, курит…
— Сейчас бы баня — и до места!..
— Слышь, браток, у тебя, говоришь, чай, дай пожевать?
— Пожуем!.. Ишь дура, моргает, так я тебе отдам, суке…
Никто уже не сидит, возбуждены — курят, галдят — уже все вместе… Как у них просто, думает он, им весело, хорошо: чай, сигареты —что им еще надо? А мне, думает он, что надо мне?.. Этого не может быть, думает он, этого нет на самом деле, я болен и мне снится, сейчас проснусь, открою глаза: «Что с тобой, Жорик?» — спросит она… Она?..
— Нормально! Перетопчемся!..
Лязгает, распахивается дверь.
— С вещами, на коридор!
Половина, человек пятьдесят, а сзади уже гремит дверь — остальных закрыли.
— Куда?
— В баню, малый, куда еще, не робей, погреемся — нормально!
Коридор, вниз, вниз, поворот, еще один, еще — в настежь распахнутую дверь…
Яркий свет, перегородка, широкий прилавок — длинный стол, у стены проход в другую половину… Человек десять встречают: веселые, ражие…
— А ну быстрей! Не тянуть! Все скидавай — догола! Из карманов — на стол! Из сумок — на стол! Быстрей, быстрей!.. Ты что глядишь — обмер? Оставишь в карманах — запомнишь!.. Очки снимай — не слыхал, а то объясню! Живо, живо!..
Шмон. Генеральный шмон!
— Быстрей! Ботинки, носки — выворачивай! Карманы — выворачивай! На стол! На стол! А ну!..
Свалка, давка, ничего не понять…
— Ты что — прятать? Я тебе счас спрячу, сука! Руки, руки — покажь! Выворачивай карман! А это что?.. Быстрей!.. Разделся — переходи!.. Присядь, присядь, сука… Открой рот!..
Один за другим, голые, босые, по бетонному полу — перетекаем за перегородку… В распахнувшиеся над прилавком форточки летят штаны, шапки, трусы, рубашки, разломанные сигареты, ботинки, куртки, сухари, кальсоны…
— Разбирай барахло! Живо! Одевайсь! Быстрей!.. Ты что, тварь, спрятать вздумал, обмануть! Чья сумка? Зачем чай рассыпал — перехитрить? Еще раз замечу — я тебя запомнил! — сгною в карцере, ясно?.. Одевайсь! Живо! Быстрей, быстрей!..
3
Странное ощущение было таким странным, что я ему не поверил, вздрогнул и оглянулся. Это мне едва ли помогло, другого я, само собой, не увидел, да и надо ли было оглядываться — ничего я не упускал: «отстойник» — называлась наша новая хата. Поменьше сборки, а та же мерзость, вонь, сортира не видать, нет его — значит, недолго, но и людей поменьше, половину увели, выдернули, а я не успел, дверь закрыли, прошляпил, сидят где-то рядом в таком же отстойнике, отмокают после шмона, и у нас тишина, проглотили языки, а из тех никого больше не увижу, жалко не поговорил с интеллигентом, а сидели рядом, чем-то он мне показался: ужас глядел в нем — а может, болен? — он его сначала иронией сбивал, ужас, к себе иронией, вот что ценно, это я отметил, разглядел, тем он, пожалуй, удержится, если удержится… что-то с ним произошло после медосмотра, я и это заметил, он там застрял, дольше всех его держали, тогда он и поплыл. И этот хромой, в шляпе тоже выскочил раньше — зверюга, таких не видал…
