Перья - Беэр Хаим
Однако я забежал вперед, и нам нужно теперь вернуться в кафе «Вена», где в сонный полуденный час началась моя дружба с Ледером, которой назначено послужить стержнем этого повествования.
Чудаковатый сборщик пожертвований уже успел разобраться с экономическим либерализмом и, когда к нашему столику вернулась официантка, он как раз бичевал марксизм. Поставив перед нами два стакана воды и два блюдечка с медом, официантка успела уйти до того, как Ледер скривился, отпив из стакана. Подсластив воду медом, он заявил, что общество, желающее быть утвержденным на справедливых началах, должно прежде всего заботиться о минимальных нуждах входящих в него людей и их элементарном пропитании, но никак не о том, чтобы кто-то имел возможность наслаждаться штруделем. Ледер отпил подслащенной медом воды.
— Необходимо создать продовольственную армию, — продолжил он свою мысль. — Она будет обеспечивать населению необходимый минимум продовольствия, сырого или уже приготовленного. Одни люди смогут получить свою порцию еды и сварить ее дома, другие станут питаться в общественных столовых, как делаем сейчас мы. Но эти столовые, — здесь Ледер повысил голос, — будут находиться под общественным надзором, и стареющие венские курвы будут делать в них ровно то, что скажут им посетители.
Посмотрев на прозрачную воду в моем стакане, Ледер посоветовал мне последовать его примеру. На скатерти в зеленую клетку вокруг положенной им авторучки образовалось чернильное пятно, становившееся все шире. Прикрыв его пепельницей, Ледер буркнул, что посторонние предметы не должны отвлекать моего внимания от главного.
— Отслужив в продовольственной армии, — здесь Ледер снова улыбнулся, — молодые люди смогут жить свободно и проводить свои дни, как им вздумается.
Тут я заерзал на стуле, вспомнив, что мать, несомненно, встревожится моим долгим отсутствием и станет искать меня на улицах, но Ледер пресек мою попытку подняться и потребовал ответить, не кажется ли мне, что в его программе присутствует элемент принуждения. Я кивнул, и Ледер, как будто ожидавший именно этого, яростно прошипел:
— А в этой вашей армии — разве в ней нет принуждения? Ни одну мысль здесь никто не способен додумать до конца!
Он снова отпил подслащенной медом воды и заявил, что речь идет о деле проверенном:
— Мы обеими ногами стоим на твердой почве реальности.
Проблема, по его мнению, состояла исключительно в том, чтобы найти два десятка реалистов, которые будут достаточно разумны и решительны для создания возвещанного Поппером-Линкеусом царства справедливости.
Здесь Ледер просверлил меня взглядом и объявил, что он больше не намерен меня задерживать, но не далек тот день, когда сам он станет управляющим «министерства жизнеобеспечения», под началом которого будет создаваться и распределяться продовольственный минимум. В газетах его наверняка назовут «командующим продовольственной армией», и, уточнил в заключение Ледер, соответствующими инстанциями уже принято решение произвести меня, несмотря на мой юный возраст, в звание «первообеспечителя», как только я присоединюсь к этой армии.
— Подумай об этом, — Ледер усмехнулся бескровными губами и стал рыться в своей кожаной сумке, заполненной квитанционными книжками и настенными коробками для пожертвований школе слепых. Вскоре он извлек оттуда книгу в газетной обертке. — Вот, почитай-ка Дориона[19] с предисловиями Фрейда и Эйнштейна. Да-да, профессора Альберта Эйнштейна. Увидишь, каким человеком был Поппер-Линкеус.
Пролистать эту книгу Ледер мне не позволил. Он сам открыл мой школьный портфель, лежавший между нами на стуле, и запихнул в него том под названием «Царство Линкеуса: программа создания нового строя жизни, более совершенного и человечного».
— Вместо того чтобы бегать на переменах к киоску, обжираться там вафлями и надуваться газировкой, которую разбавляют мочой, лучше садись под деревом во дворе и читай книгу. Так оно будет полезнее.
Ледер встал и, уже уходя, вдруг обернулся и спросил, в какой я учусь школе.
5У нас дома Ледера не любили.
Раз в два месяца он заходил к нам и снимал с вбитого в стену крючка желтую жестяную коробку, на которой были изображены девочка с распущенными волосами и мальчик в берете, оба слепые.
Объявившись у нас в тот день, Ледер высыпал монеты из коробки и стал выстраивать из них на столе ровные башенки. Не отрываясь от этого занятия, он вдруг спросил мою мать, все так же ли сладка сестра ее Элка, уехавшая в Южную Африку тридцать лет назад.
— Прежде она была словно воронка для сахарного сиропа, — уточнил он.
Мать скривила рот и вышла из комнаты, а Ледер, пересыпав монеты в плотно набитый тканевый мешок, заметил, что люди, никогда не выезжавшие отсюда и не знающие, как выглядит большой мир вдали от наших краев, вообще ничего не смыслят в этой жизни.
Вечером мы пошли в гости к Аѓуве, и мать не упустила случая пересказать слова Ледера своей лучшей подруге. Аѓува сообщила в ответ, что Ледер — мерзавец, которого надлежит остерегаться даже овцам и козам, и что он не случайно работает в таком месте, где у него есть возможность прокрадываться в спальни к девочкам и незаметно для всех ощупывать гладкие ножки бедных слепушек. Мать прижала меня к себе и глазами показала Аѓуве, что та не должна говорить при ребенке подобные вещи.
— Яблочко упало недалеко от яблоньки, — сказала Аѓува и густо покраснела.
В Первую мировую войну реб Довид, отец Ледера, подвизался турецким контрагентом, а Хаим Сегаль, первый муж Аѓувы, был его помощником. Аѓува рассказывала, что турки задумали тогда завалить Суэцкий канал тысячами мешков с землей, чтобы воспрепятствовать прохождению через него английских кораблей. Ледер и Хаим Сегаль за бесценок скупали одежду у измученных голодом и болезнями людей, перепродавали ее за приличные деньги туркам, и те шили из нее мешки.
В синагогах в ту пору снимали со свитков Торы серебряные короны и продавали их по цене металлического лома, так что цена поношенной одежды едва ли была велика, но Аѓува и сорок лет спустя сохраняла уверенность, что отец Ледера обманывал несчастных.
— Злодей буквально околдовывал их, убеждая снимать с себя последнее, — утверждала она. Утерев слезу, Аѓува добавила шепотом, что старый Ледер околдовал и ее покойного Хаима, и известного торговца господина Перельмана, и даже глупого турка, которого заставил поверить, что проданные ему тряпки не сгниют в Суэцком канале.
В зиму, проведенную мною на берегах Большого Горького озера, я исходил Деверсуар[20] вдоль и поперек, причем мне много раз попадались на глаза тела вражеских солдат, долго остававшиеся в водах канала. Их одежда, изготовленная из замечательно прочной ткани, была совершенно сгнившей, и я горько усмехался, вспоминая рассказы Аѓувы о незадачливых турках.
Хаим Сегаль не расстался с Ледером и после войны, когда тот сблизился с иерусалимскими ультраортодоксами[21]. Аѓува считала, что ревнители веры презирали «старого Тераха»[22], но в своих плакатах, которыми часто бывали обклеены стены домов в религиозных кварталах Иерусалима, они уважительно называли его «нашим изъяснителем и предстоятелем», поскольку он, хорошо знавший английский язык, составлял их меморандумы Верховному комиссару[23], вел от их имени переговоры с Министерством колоний и депутатами британского парламента, состоял в переписке с журналистами лондонских газет. Довид Ледер был особенно полезен ультраортодоксам в ходе их встреч с Верховным комиссаром. Оказавшись однажды дома у Ледера-сына, я увидел единственную сохранившуюся с тех пор фотографию. Поджавший губы, в неуклюже нахлобученной на голову кипе доктор де Хаан — его убили через несколько месяцев после появления этого снимка[24] — был запечатлен на ней в обществе Ледера-отца и Хаима Сегаля у выхода из дворца Верховного комиссара. Мое внимание привлек тогда галстук, слишком туго затянутый у де Хаана на шее. Справа от него стоял реб Довид в белом костюме; гладко выбритый, он взмахом руки, в которой была зажата пара перчаток, указывал на что-то арабскому охраннику. Поодаль от них стоял стушевавшийся Хаим Сегаль с потрепанным портфелем в одной руке и с пальто, перекинутым через другую; пальто принадлежало Довиду Ледеру.
