Выдумщик - Попов Валерий Георгиевич
Солнечное утро. Пьем чай. Стол накрыт торжественно – 1 мая! Неужели снова не позовут? Всю зиму я наблюдал через это окошко, как ребята моего двора, посмеиваясь (надо мной?), с коньками под мышкой идут на каток. И сегодня не позовут? Но ведь – праздник же! И вдруг рябой светлый зайчик со скоростью, недоступной материальным предметам, проскальзывает через комнату, дрожит на потолке. Пробормотав «спасибо», кидаюсь к двери. Пятьдесят… какой год?
На солнечной стороне улицы стоят, щурясь, ребята и, возвышаясь над ними, Юра Перов с зеркальцем. Сын дворничихи. Но – какая это дворничиха! И какой – Юра! Золотой медалист, теперь уже – студент Политеха! И вот, по случаю праздника, вспомнил про «младших братьев» по двору, и про меня, самого младшего! Только ради этого дня он взял в руку такой несерьезный предмет, как зеркальце, и, улыбаясь чуть снисходительно, посылает радостные сигналы в окна друзей. Теперь и я тоже – друг! Мы теснимся вокруг Юры, заглядывая снизу. Быстро идем. Скоро выйдем на людные улицы, где первомайская толчея, крики, шум, и никто уже меня не услышит. Надо именно сейчас что-то сказать, успеть как-то отличиться, привлечь внимание Юры к себе, поблагодарить, что позвал, и чем-то обрадовать. Мысли и чувства бушуют. И это правильно. Не может же такой день кончиться ничем! Взгляд мой останавливается на застекленном щите объявлений, на стене дома.
– Смотрите! – кричу я. – Проводятся… озорные экскурсии!
Останавливаемся у щита. Оценят ли? Там, конечно, написано: «Обзорные экскурсии».
– Да… Занятно. Хотелось бы сходить, – улыбается Юра.
Ура! Я счастлив! Другие тоже стараются блеснуть. «О! День отрытых зверей!» Вместо «Дня открытых дверей». «Покража дров!» Написано – «продажа». Юра, продолжая улыбаться, качает головой: «Не-ет! Как Валера – не может никто».
Летим дальше. Это – мой день! Выход на Невский перекрыт стоящими в ряд грузовиками.
– В Летний сад! – мгновенно командует Юра, и мы мчимся за ним по ленинградским солнечным улицам. Есть ли такой праздник сейчас, такой же радостный? Прекрасный Ленинград открывается перед нами. В бегущей толпе перелетает слух – в Летний еще пускают… но скоро перекроют! Успели – со стороны Инженерного замка ворота открыты. Оказываемся в тени огромных деревьев. Не бежим, чтобы не привлекать внимания милиционеров… а просто – прогуливаемся в Летнем саду. Какая-то стая, спихнув нас с дорожки, несется вперед. Во главе ее – коренастый в шляпе.
– Шляпа в шляпе вырвалась вперед! – насмешливо и достаточно громко произносит Юра. Пренебрежения, а тем более – унижения он прощать не может. Мы же смотрим на него! «Шляпа» тормозит. Ее хозяин удивлен. Не ослышался ли? Он медленно возвращается. Юра стоит. Тот разглядывает его.
– Это ты… про шляпу сказал? – зловеще цедит он.
Можно еще отречься, слукавить.
– Да! – отвечает Юра. Потом спокойно добавляет: – Извини.
Люди, подбегая к решетке, залезают на гранитные тумбы – опоры… скоро там не будет мест.
– То-то! – крепыш в шляпе сплевывает и мчится к решетке.
– Ну что стоите, как засватанные? – усмехается Юра. – Вперед!
И мы успеваем влезть – правда, по несколько человек на тумбу. Восторг! Тяжелая гусеничная техника грохочет по брусчатке вдоль Невы… Всё! Конец!
– Ничего нового не показали, – уважительно, как понимающему, говорит «шляпа» Юре, и тот, помедлив, кивает.
Слезаем с гранитной тумбы, идем. Хорошо, что у нас такой лидер, а не какой-нибудь приблатненный, как у других. Гордые, мы садимся на скамью у пруда, в котором плавают лебеди. Мы – ленинградцы!
– В пионеры вас будут принимать в Музее Кирова, – объявила нам Марья Сергеевна, наша классная воспитательница. – Это большая честь для вас! Вы должны принести с собой галстуки. И быть в аккуратных белых рубашках. Я это уже вам говорила. Сейчас вы положите галстуки на парту, и я посмотрю их. Они обязательно должны быть куплены в магазине. Никакого самостоятельного пошива. Я предупреждала. Кладите галстуки на угол парты, в сложенном виде. Я иду.
Уши моего соседа по парте Николаева густо краснеют. И я знаю, в чем дело – у него, наверное, ситцевый галстук. Весь наш класс разделился на «ситцевых» и «шелковых». Шелковый галстук – яркий, как пламя, красиво топорщится, а ситцевый – темный и свисает, как тряпка. Дешевый.
– А я вообще эту портянку не буду носить! – гоношился перед уроками хулиган Спирин.
Так его и не собираются принимать! А «ситцевые» в основном помалкивали. Стыдились? А мне, например, было стыдно оттого, что я рядом с Николаевым и у меня – шелковый. А вдруг и у него шелковый? Пустая надежда. Я был у него дома и видел, как они живут.
Марья Сергеевна приближается. Я вынимаю из портфеля аккуратно сложенный шелковый галстук. И делаюсь такого же цвета, как он. Галстук сразу же расправляется, как живой, расширяется, как пламя. Ни складочки! И я чувствую, что он даже согревает снизу мое лицо.
– Что это? – скрипучий голос Марьи Сергеевны.
Это не мне! Она идет по проходу со стороны Николаева. А я ничего и не вижу. Отвернулся вообще!
– Что это? – повторяет она.
– Мать сшила, – сипло говорит Николаев.
– Посмотрите – что это? – она повышает голос и, видимо, поднимает галстук Николаева на всеобщее посмешище. Я не знаю, я не смотрю.
– Что это, я спрашиваю вас! – голос ее насмешлив.
Видимо, приглашает повеселиться и толпу – и толпа радостно откликается.
– Носовой платок!
– Носок!
Класс гогочет, шумит. Почему не подухариться всласть – если училка этого хочет?
Николаев хватает галстук и школьную сумку, тоже сшитую матерью, и выбегает из класса.
Неуютно в этом дворце. Шикарно, но холодно. Неужели Киров тут жил? Большой зал, но почему-то стеклянные стены. Тропические пальмы явно зябнут. И меня знобит. Родители мои не бедные, я считаю, – но бабушка нашла мне белую рубашку только с короткими рукавами. Летнюю! Уж не могли нормальную купить!.. Но на самом деле я страдаю из-за того, что нет Николаева. Неправильно это!
Нас строят. Потом, улыбаясь, входят старые большевики – и каждому из нас достается свой. Мне повязывает галстук довольно моложавая тетя. Когда это она успела поучаствовать в революции? Потом мы поднимаем руки в пионерском салюте и произносим клятву. И от этой торжественности знобит еще сильней.
– Киров здесь никогда не жил, – красивая седая женщина начинает экскурсию. – Это бывший дом балерины Кшесинской. Но здесь после революции располагались различные советские учреждения, и Киров бывал в них по служебным делам. Поэтому в этом здании решено было открыть его музей, и в 1938 году он открылся. Я – заведующая фондом рукописей Фаина Васильевна. Если будут вопросы – не стесняйтесь, спрашивайте.
Вопросов никто не задает, но шумят здорово. Раз уже приняли – можно и погалдеть. Я пытаюсь слушать, хоть что-то запоминать. Всего-то три зала. Первый – детство, старые фотографии. Второй – его деятельность. Группы людей. Высокие горы. Пароходы. Военные, строем. Слов заведующей в гвалте не разобрать, а она специально не повышает голоса. А вот – улыбающийся Киров в окружении радостных пионеров. Обиженных среди них нет. Киров такого бы не допустил.
Третий зал посвящен убийству Кирова. За что? Он сделал столько добра. Таких особенно жалко. Откуда-то течет тихая музыка. Тут народ умолкает. На фото – Киров в гробу. А вот длинная очередь трудящихся – проститься с ним.
Фаина Васильевна указывает на отдельно висящий портрет.
– Это Николаев, убийца Кирова.
И наших вдруг охватывает дикая радость!
– Теперь понятно, почему Николаева не приняли! Вот гад!
Общий хохот.
– Наш-то Николаев при чем?! – говорю я.
И все переключаются на меня.
– Понятно, почему они на одной парте сидят!
– Ти-ха! – оказывается, и она может рявкнуть.
Все умолкают.
– Экскурсия закончена.
