Разорвать тишину - Гаврилов Николай Петрович
— Ты, сука!.. — гнев и боль утраты горячей волной захлестнули все мысли и чувства проводника. — Говорили тебе — нельзя сейчас идти! Кто мне лошадь вернет?.. Ты?.. Или начальство твое?..
— Прекрати истерику, — тихо, сквозь зубы, сказал уполномоченный. Его рука медленно потянулась к кобуре, глаза сузились, лицо пошло красными пятнами. Но Степан уже не видел и не слышал ничего, кроме своего горя.
— На ком я теперь в тайгу буду ездить? На тебе?.. Или может мне колхоз потерю лошади зачтенными трудоднями восполнит? Что молчишь?..
Уполномоченный убрал пальцы с кобуры и вдруг резко, без замаха, ударил тщедушного проводника кулаком в лицо. Степан всхлипнул на полуслове и, закрывая лицо руками, упал на снег.
— Успокоился? — с холодной насмешкой спросил чекист, но его глаза не смеялись. Незаметно он сделал шаг к тюкам с поклажей, где лежало ружье Степана, и подчеркнуто спокойным жестом достал из кармана меховой куртки портсигар, хотя каждый видел, что его пальцы дрожат. Бездонный цвет его голубых петлиц безмолвно отражал военную мощь бескрайней страны: с трибуналами, многими армиями, самолетами и эскадрами боевых кораблей от берегов Западного Буга до самого Чукотского моря. Но чекист все равно испугался. В тайге таких людей знают и сторонятся их. Все свои проблемы они решают ударом кулака или выстрелом пули, не понимая, что на самом деле они бьют и стреляют в свой собственный страх.
Топограф и Иван Кузьмич молча засобирались, распределяя поклажу по заплечным мешкам. Проводник сидел на корточках в стороне и прикладывал талый снег к разбитым губам. Снег из белого сразу превращался в розовый. Степан прикладывал все новые и новые комки, на его бровях и бороде таяли розовые снежинки, а глаза оставались пустыми, словно вместе с лошадью он потерял часть своей жизни. Точка была поставлена, к разговорам о неудачной переправе никто больше не возвращался. Но с этого момента в отношениях между людьми пролегла глубокая трещина, которую никак уже не удастся устранить: ни сказав доброе слово, ни поделившись куском хлеба, ни сблизившись в совместном преодолении трудностей тернистого пути. Человеческая связь порвалась, как тоненькая ниточка, и, сколько бы ее потом не связывало время, узелок все равно останется.
Случай на безымянной реке заставил Кузьмича по-новому взглянуть на их будущее. В скиту, под развесистым дубом, после тяжелейшего таежного перехода по глубоким снегам и буреломам к самой границе болот, в свете костра, охотник спросил Степана:
— Как думаешь, почему такая спешка? Зачем идти по весенним топям, когда через месяц можно спокойно добраться до устья Назино по воде? Кому это надо?.. А этот?.. — Кузьмич кивнул головой в сторону избушки, где на топчане из тесанных бревен спал уполномоченный. — Важный начальник, а с нами идет… Зачем?..
Степан пожал плечами и молча подбросил в огонь новую охапку валежника. В костре зашипело, снег на сучьях мгновенно испарился, и пламя взметнулось вверх, поднимая красные искры в темное ночное небо. После гибели лошади Степан почти не разговаривал. В его слезящихся глазах читалась тоска и запредельная усталость. Потресканные, опухшие губы продолжали беззвучно шевелиться. И невозможно было понять: ругается он сам с собой или читает бесконечную молитву.
— Наверное, в Тобольске кому-то понадобилось описание устья и острова. В районе отрапортовали, а потом спохватились, — не обращая внимания на молчание проводника, продолжал Кузьмич. — Вот только почему такая спешка?.. Я слышал, что где-то в этих местах, в гражданскую, баржу с белыми офицерами затопили. Может, всплыло что…
Иван Кузьмич говорил не из пустого любопытства. Ценой ответа на вопрос легко могли стать их жизни. Вдруг на берегу они увидят то, что им видеть никак не надо. Тогда можно навсегда остаться в заснеженных камышах с пулей в затылке. Не зря же с ними уполномоченный… А он уже показал, что люди для него — мусор.
Охотник вздохнул и потянулся к кисету Степана. Как не ломай голову, ответы на вопросы могло дать только время. Жар костра нагрел мокрый полушубок, глаза слипались, накопленная усталость превращала реальность в пограничное состояние между сном и явью. Через несколько часов они проснутся от холода, постели из еловых лап и остывшие угли костра накроет снег, а впереди их будет ждать не отдых, а многие версты заболоченных владений Оби, новые тревоги и полная неизвестность в конце пути, от которой не стоит ждать ничего хорошего.
Почему-то во все времена, от создания первого человека до наших дней, люди очень хорошо знают и описывают муки ада, но многие не в состоянии даже представить, что ждет человека в раю. Образы вечного счастья не доступны нашему воображению, в то время как страдание и боль понятны и ясны.
* * *Тысячи лет назад берега Оби покрывали густые, темные леса. Стройные кедры поднимались по холмам высоко в небо, верхушки могучих крон впитывали в себя солнечный свет, не пропуская лучи под сплетение ветвей, а внизу, под кронами, в зарослях папоротника, всегда было сумрачно и влажно. Еще в этих местах было много чистых лесных озер, дно которых постепенно заполнялось миллиардами опавших иголок и листьев. Столетиями тайга жила своей неторопливой жизнью, дожди сменялись снегами, а снега дождями, растения продолжали рождаться и умирать, но каждое мгновение в природе леса проходили незаметные глазу изменения.
От порывов шквального ветра и тяжести снегов мертвые деревья с треском ложились на землю в густые, мокрые папоротники и начинали гнить, вбирая в себя дождевую или талую воду. Стволы и ветви, сгнивая, распадались на куски, все плотнее прилегая к другим гниющим деревьям, сверху на них падали новые, а ежегодные разливы Оби наносили в пустоты вязкий ил. На черной каше пластами разрастались тяжелые мхи, образуя зыбкую, ложную сушу. С веками мхи покрыли темно-зеленым ковром огромные пространства и спрятали под собой перегной густых лесов, заросшие озера и береговую линию. Теперь у русла реки на многие сотни верст простирались торфяные болота, слишком молодые, чтобы быть надежными. Весной, разбухая от талой воды, они превращались в непроходимые топи.
По утрам над болотами лежали густые туманы. В полной тишине иногда что-то булькало, трясина с шумом выпускала воздух и, казалось, что болота дышат, словно единое бескрайнее живое существо. В клубах бело-серого тумана сразу принимались на веру рассказы стариков о том, что топи оставили нетленным тело отшельника Петра, но украли и растворили в себе его душу, и теперь живут его мыслями, страхами и тоской.
Позже туманы рассеивались, и наступал серый, бессолнечный день. Покрытые снегами мхи колыхались под ногами, журчала вода, и с каждым шагом сердце замирало, а спина покрывалась мелкими капельками пота. Казалось, что именно сейчас, с этим шагом, мхи разойдутся и человек, не успев даже крикнуть, с головой уйдет в бездонную, черную, вонючую жижу. Но мысли на этом не останавливались и шли дальше. Почему-то казалось, что первое, что он увидит после смерти, когда легкие до горла забьются перегнившими листьями и грязью, будут мертвые глаза отшельника.
Как идти? Куда идти? Карта новая, знаков нет, ничего нет. Четырьмя маленькими точками они медленно продвигались в густых туманах по огромному пространству речной долины, полагаясь только на опыт и охотничий инстинкт Кузьмича. Топограф отмечал пройденный путь свежими вехами, выставляя их в створ, но каждый знал, что вернуться им будет еще труднее, чем дойти. Лед под мхами начал таять, пустоты под кочками блуждали и там, где они вчера устраивали надежный привал, завтра могла скрыться в трясине целая деревня. Тайга освобождалась от сугробов, туманы с тихим шипением растворяли многие тысячи тонн снега, и теперь даже уполномоченный понимал, что через считанные дни их возвращение превратится в иллюзию.
Унылая, безрадостная картина царства мхов, сухого камыша и снегов до самого горизонта. Иногда им попадались чьи-то метки — выцветшие лоскуты тряпок на ветвях чахлых осин. А один раз они нашли среди заснеженных кочек следы давней стоянки — ржавый котелок, такой же ржавый нож с костяной рукояткой и истлевшее ватное одеяло, не понятно как попавшее сюда, на край света. Там же кругом валялись позеленевшие стреляные гильзы от винтовки, а на стволе одинокой березы виднелась прибитая стрелка, собранная из веток. Через заросли сухого камыша они прошли в указанном направлении, но через десяток метров наткнулись на черную воду заросшего мхами озера. Когда-то здесь разыгралась немая трагедия, подробностей которой уже никто никогда не узнает. Еще они находили полузатопленные, вмерзшие в лед бревна старой гати, но все давно развалилось и сгнило, и сейчас остатки разрушенной дороги вели в никуда, в топи.
