Юрий Нагибин - Рассказы
— Держи сдачу. — сказала она и в ответ на протестующий жест добавила: — У нас такой устав. Перевоз пятерка, ночлег — трешка, егерю четвертной в сутки… Слышь-ка, попробуй вон в ту избу стукнуться. Спроси Дедка, может уговоришь…
Воронов поблагодарил и двинулся кочкастым берегом к указанному дому.
Ему открыла старуха, до странности похожая на его перевозчицу. Молодая фигура и маленькое сморщенное личико с темными, живыми бусинами глаз. И одета она была так же: защитного цвета ватник, кирзовые сапоги, ушанка с угольчатым следком от звездочки. «Похоже, здешние старухи еще ведут какую-то свою войну», — с улыбкой подумал Воронов.
— Нет, милый, Дедок не пойдет, занемог, — сказала она. — Вчерась с Великого без ног приполз.
Все-таки она пропустила Воронова в избу, где на постели с высокими подушками, под ворохом шуб, лежал заболевший хозяин. Самого Дедка видно не было, торчал лишь седой, в желтизну, обкуренный клинышек бороды.
— А если я хорошо заплачу? — сказал Воронов.
— Слышишь? А, мать? — донесся из глубины постели слабый голос, и седой клинышек задрожал.
— Нишкни! — прикрикнула жена. — Паром изо рта дышит, а туда же! Видите, без пользы мы вам, дорогой товарищ, — строго сказала она Воронову.
— Так где же мне найти егеря? — настойчиво спросил Воронов.
— Где ж найдешь, коли их нету. Нету, и все тут! — сердито сказала хозяйка..
Случись подобный разговор несколько лет назад, на том бы и кончилась, не начавшись, мещерская охота Воронова. Раньше он был склонен преувеличивать противоборствующие силы жизни, каждое, даже незначительное, препятствие казалось ему неодолимым. Но с годами выработалась в нем счастливая уверенность, что в жизни нет неразрешимых положений, что спокойная и трезвая настойчивость способна смести любое препятствие. Голос его прозвучал почти весело, когда он спросил:
— Так где же все-таки мне найти егеря?
Старуха испуганно вскинула редкие ресницы.
— Да где же его, милый, найдешь, — проговорила она, но уже не сердито, а растерянно.
— Вот я и спрашиваю вас, — сказал Воронов.
Старуха повела глазами вправо-влево, будто егерь и в самом деле мог скрываться где-то поблизости, о чем доподлинно известно этому московскому человеку.
— Уж не знаю, чего тебе и сказать… Может, Молодожена уговоришь?
— Так тебе Молодожен и пойдет! — послышалось из-под вороха шуб.
— Пойдет, — ответил за старуху Воронов. — Где он обретается?
— Крайняя изба по леву руку от нас, — пояснила старуха. — Ступай к нему, милый, может, убедишь. А только он, как оженился, егерское дело бросил.
— Не пойдет, — снова послышалось из-под шубы. — От жены не пойдет!
— Как его зовут, Молодожена-то? — спросил Воронов.
— Да Васька, — ответила старуха. — Как его еще звать?
— Не пойдет, — донеслось до Воронова уже в сенях. Он решил, что стойкость Молодожена перед соблазном легкого егерского заработка принадлежит к числу мещерских достопримечательностей, которыми гордятся местные люди.
Воронов забыл спросить, по какую сторону улицы стоит Васькина изба. Из двух крайних изб он выбрал ту, которая выглядела почище и была украшена железным петухом на коньке крыши с резными ставнями в свежей побелке. Молодоженам пристало жить в этом опрятном, с некоторым притязанием на нарядность жилище. Толкнув дверь, Воронов вошел в большие, сумрачные сени, пахнувшие теленком, подпревшей соломенной подстилкой и куриным пометом. Этот обычный дух сеней припахивал горьковато и волнующе чуть тронувшимся утиным мясцом. Посреди сеней на веревочной захлестке висела порядочная связка крякв и чирков с пучками травы в гузках. «Значит, он не вовсе бросил охоту», — отметил про себя Воронов. Кудрявый широкоплечий парень в галифе и белой сорочке с закатанными рукавами, поднявшись с колен — он обтесывал колуном какое-то полешко, — спросил Воронова, кого ему надо.
— Вас и надо, — ответил Воронов.
Парень вонзил колун в полено и первый прошел в избу. Воронов последовал за ним. В дверях он посторонился, пропустив мимо себя маленькую женщину с полной бадейкой в руках. Жилище молодоженов было внутри таким же приветливым, как и снаружи. Насвежо побеленная печь, пестренькие обои, подоконники заставлены горшками с геранью, на стенах множество картинок из «Огонька». В углу буфет, прикрытый кружевной скатерткой, на нем стаканчик из дешевого цветного стекла, две большие, тяжелые раковины, из тех, в которых «шумит море», поставец с фотографиями, посреди, как водится, карточка молодых.
На лавке около двери сидела старуха в ватнике и кирзовых сапогах, видимо обязательная для мещерских домов, — решил Воронов. Но тут он узнал в старухе свою перевозчицу и сообразил, что она была матерью молодожена Васьки. На другой лавке, у окна, сидела молодая женщина в спущенном на плечи платке. Ее большая, крепкая грудь туго и тяжело натянула ситец кофточки.
— А я, собственно, по вашу душу, — обратился к ней Воронов, — отпустите со мной хозяина?
Женщина удивленно повела глазами на Воронова и опустила взгляд. Глаза у нее были красивые с выпуклыми голубыми белками.
— У нее еще нет хозяина! — с мягкой усмешкой заметил Васька. — Это сестренка моя.
Воронов досадливо закусил губу; он должен был догадаться, что это не хозяйка. Она сидела церемонно, как сидят деревенские гостьи, а кроме того, разительно была похожа на брата: те же вьющиеся каштановые волосы, смуглый румянец лица, те же влажные, с поволокой, с голубыми белками, глаза.
— Ну, а вы что скажете о моем предложении? — спросил он Ваську.
— Незачем ему идти!.. Баловство одно! — это сказала маленькая женщина, встретившаяся Воронову в дверях. Она стояла на пороге, много не доставая головой до низкой притолоки и прижимая к бедру опорожненную бадейку. Воронов с разочарованием отметил невидность молодой жены красивого Васьки. Ростом невеличка, она не взяла и лицом: маленькое, усиженное веснушками, с бутылочного цвета глазами. К тому же молодая не была особенно молода, ей было за двадцать пять, а то и больше. На ней было старенькое, узкое и короткое платьице, на ногах стоптанные чувяки. Но характер в ней чувствовался, и Воронова не удивило, что в ответ на резкое замечание жены Васька лишь молча улыбнулся и развел руками.
— Бабушка, хоть бы вы меня поддержали, по старому знакомству, — повернулся Воронов к старухе.
— Я тут не хозяйка, — ответила Васькина мать. Это прозвучало без обиды и вызова, простое утверждение всем известного и справедливого факта.
Теперь Воронов знал, что ему делать.
— Можно вас на два слова, — обратился он к Васькиной жене.
Они вышли в сени. Воронов неторопливо и обстоятельно объяснил маленькой женщине, что заберет ее мужа всего на три-четыре дня, что мещерские порядки ему известны и заплатит он ровно вдвое против обычного, потому что человек он занятой и слишком редко позволяет себе охоту, чтобы скупиться. Наконец, в отличие от других московских охотников, он не запрещает и самому Ваське стрелять…
Маленькая женщина слушала его, шевеля губами. Видимо, она подсчитывала про себя, сколько это им принесет. Подсчет ее удовлетворил: она улыбнулась, блеснув своими бутылочными глазами, и задорным, не лишенным изящества движением протянула Воронову руку.
— Договорились!
В отпахнувшемся рукаве мелькнуло ее круглое, хорошей формы пястье и округлый локоть, и Воронов, которого удача настроила снисходительно, отметил: в ней что-то есть.
— Василий, собирайся! — крикнула она решительным голосом. — Пойдешь с товарищем на охоту.
Мягкие, девичьи губы Васьки поползли.
— Надо бы спроситься у председательши…
— Я сама ей скажу. Она и то намедни говорила: чего это все мужики отпрашиваются, один твой, как привязанный. Да и надо мне убраться, полы вымыть, грязь тут от тебя!..
Васька поглядел на жену, вздохнул, затем, что-то пересилив в себе, стал собираться.
Сборы егеря были недолгими. Подложив в резиновые сапоги сенца, он намотал теплые байковые портянки и туго натянул сапоги на свои крепкие ноги; набил кошельковый патронташ старыми потемневшими патронами и опоясался им, затем увязал в заплечный мешок резиновые и деревянные чучела. Воронову нравилось следить за его широкими, небрежными и вместе с тем очень точными движениями. При этом Васька что-то насвистывал сквозь зубы, видимо сам нисколько не ощущая своей живописной ладности.
— Рад, что из дому вырвался! — ревниво заметила жена, стиравшая за печью.
— Хочешь, не пойду? — с готовностью откликнулся Васька.
— Не пойду! Богач какой выискался!
Воронов опорожнил свой рюкзак, оставив лишь самое необходимое: хлеб, масло, консервы, термос с крепким чаем, запасные носки и одеяло. Василий принес со двора плетеную корзинку, в которой покрякивала подсадная.
