Евгений Гришковец - Следы на мне (сборник)
В таком его подходе к одежде не было вызова или позы. Он просто не придавал этому значения. Но коротких юбок, яркого макияжа, причёсок и, вообще, женской красоты он терпеть не мог. Он её не выносил и с ней боролся.
Все знали, что к нему на экзамен нужно одеваться, как на поминки, иначе он сразу выгонит. Но лучше было так одеваться на все его занятия и лекции. Бедные девчонки! Они не всегда могли с этим справиться. Всех модниц и всех красавиц он карал и сильно усложнял им жизнь.
Но были и те, к кому он благоволил, кого он выделял и даже о ком заботился. В каждой группе была хотя бы одна такая барышня. Чтобы понравиться Данкову нужно было в свои девятнадцать-двадцать лет выглядеть, как сельская учительница с тридцатилетним стажем. И находились такие. Такие толстопятые, в коричневых платьях, серенькая старенькая шаль на плечах, когда за окном аудитории декабрь, а в аудитории сквозняки. Такие тихие девчонки, с аккуратными тетрадями, конспектами, с очень средними оценками в зачётке по всем дисциплинам, с короткими прямыми ресницами, потупленными взорами… Утром у них такие лица, будто они плакали всю ночь. Лица у них такие потому… потому что они действительно плакали.
Вот такие могли понравиться Данкову. Правда, при условии, что они сидели на его занятиях на первой парте, всё записывали, занятий не пропускали, а главное иногда задавали ему вопросы. Как он любил вопросы! Не любые вопросы, а сложные, очень специальные, и самое главное, конкретные вопросы. Такие вопросы, которые говорят о глубоком проникновении в предмет. Но самое важное, чтобы вопрос был задан вовремя, тогда, когда ему этого хотелось, то есть, в конце занятия. Как теплел его взгляд, как изменялось его лицо, когда он слышал такой вопрос! И отвечал он всегда блестяще. В такие моменты он, наверное, был близок к радости.
В нашей группе была как раз такая барышня. Звали её, если не ошибаюсь Вера. Только её одну Данков называл по имени, остальных либо по фамилии, либо никак. Вере Данков поручал всё на свете, её он первой спрашивал, её щадил, если она путалась или запиналась во время ответа. Сидела Вера на первой парте.
А вот студентка К. Была наоборот… Ровно наоборот. (Кстати сказать, она не доучилась до конца, была отчислена с третьего курса). Нельзя сказать, что она была красавица, но юбку носила очень короткую, красилась с самого утра самым боевым образом. И даже не пыталась изобразить, что готовилась к занятиям. Занятия Данкова она посещала через раз, правда, старалась держаться поскромнее в дни исторической грамматики.
Но в тот день она выглядела лихо даже для самой себя. Юбка была такая короткая… Помню, Данков зашёл в аудиторию, мы встали, сели. Он поздоровался и вдруг уставился на К. Он долго рассматривал её.
— Вера, сообщите мне об отсутствующих, — вдруг тихо, не сводя глаз с К., сказал Данков.
— Сегодня отсутствующих нет, — встав, сказала Вера.
— А вот и есть, — сказал Данков.
— Нет, Василий Николаевич, вся вторая группа присутствует, — тихим голосом ответила Вера, через паузу.
— Нет, Вера, не вся! Не спорьте со мной. Студентки К. нет, — сказал Данков, не сводя глаз с К. — Правда, это я говорю об очень скором будущем. Кому-то может показаться, что она здесь, а на самом деле, её уже здесь нет. Встаньте, К.!
К. закатила глаза и со вздохом медленно встала.
— Спасибо, К., - сказал Данков. — Теперь мне хотя бы не видно ваших трусов. Это что же такое на вас надето, а?
— Что вы… — попыталась дерзко что-то сказать К.
— Молчать! — заорал Данков. — Как вы явились в Университет! — на слове «университет» он поднял правую руку вверх и потряс огромной своей пятернёй. — Вы не на панель здесь вышли. То, что вы не брали в руки учебники и не ходили в библиотеку, это мне ясно. Но у вас же в глазах знаете что?! Ничего!! Сколько вы провели у зеркала? А? Сколько вы смотрели на себя, чтобы так себя разукрасить? Как мне вас жаль! Видеть в зеркале такой ужас, какой видите вы! Это действительно ужас. — Он покачал головой очень скорбно. — Скажите мне честно, я не понимаю! Вот вы накрасились, оделись, посмотрели в зеркало и остались довольны? Вам нравится то, что вы увидели, А? Вера, скажите мне! Что, вот так, как она ходит — это нормально? Вот что, К.! Убирайтесь отсюда вон! Вон отсюда!
К. медленно вышла из аудитории и медленно закрыла за собой дверь.
— Кошмар! Ужас! Неужели вам всем нравится, как она одета и как она явилась в Университет? — он сделал паузу. — А вам, Вера, нравится? — Вера потупившись сидела и молчала. — Почему же вы молчите, Вера? Может быть, я человек другой эпохи. Может я не понимаю. Но вы-то, Вера? Я вот не могу вас представить в таком виде, — сказал он Вере, а потом перевёл взгляд на всех. — А вот вы можете представить себе Веру, чтобы она так вырядилась и явилась сюда в таком виде?! А?!
Аудитория молчала, но было слышно, что все вдыхают побольше воздуха в лёгкие.
— Не-е-ет! — раздался радостный, громкий хор.
Вера схватилась за лицо руками, согнулась, потом вскочила и выбежала из аудитории прочь. Данков замер в недоумении и растерянности.
Вера потом пропустила несколько дней занятий.
Данков очень серьезно относился к отправкам студентов на сельхоз работы. Он понимал, что сельхоз работы дело для студентов университета не обязательное и карать за пропуски этих работ так же, как за пропуски лекций, он не мог. Но он запугивал юных студенток, агитировал, и сам часто выезжал на поля. Осенью нас обычно отправляли на уборку картофеля, моркови или турнепса. Первые несколько дней это было весело, а потом наши ряды редели, а те, кто выезжал на работы, работали плохо, вяло и неэффективно. Зато обеды в поле проходили шумно, радостно и подолгу.
Василий Николаевич не стоял у нас над душой, не командовал и сам не работал. К нашим трапезам он также не присоединялся, даже если мы его приглашали. Сам он ничего с собой не брал. Ничего: ни бутербродов, ни термоса с чем-нибудь горячим, ни даже бутылки воды. Он приезжал, выходил из автобуса и бродил один по полям или вдоль поля по лесополосе. В своём голубеньком плаще он был отлично виден. Он очень выделялся на фоне осеннего сельского пейзажа.
Данков ходил, бросал на нас издалека укоризненные взгляды, печально складывал руки за спиной или брал комок земли, растирал его в ладонях, пробовал землю на язык, вздыхал, и медленно высыпал землю. Когда мы весело обедали, он сокращал расстояние. От его взгляда кусок застревал в горле.
Однажды, когда мы вечером, усталые и грязные, ехали после уборки картофеля домой, Василий Николаевич неожиданно заговорил. В тот день нас выехало в поле меньше половины от общего числа студентов нашего курса, и работали мы тогда ну совсем плохо. При нём в автобусе не шумели. Если кто и говорил, то только с соседом, да и то вполголоса.
— Да-а-а! — неожиданно сказал он громко. — Какая землица в Сибири. Чёрная, жирная! Какую картошку она родит! Загляденье! Руки только надо приложить. Так нет! Все поразбежались по университетам, по институтам! — он помолчал минуту. — Мы после войны только на картошке и жили. Мороженую картошку пробовали? — он оглядел нас, а потом махнул на нас рукой. — Я после войны учился в Тамбове. Всё время хотелось есть. Месяцами целыми есть хотелось. Вагоны разгружали по ночам. Нам за это картошку мороженую давали, а иногда, очень редко, хлеб. Хороший хлеб, настоящий. Так я этот хлеб не ел. Я шёл с ним на рынок и обменивал его на книги. Помню, выменял на четверть пшеничной булки том седьмый прижизненного издания Тредьяковского. Счастлив был, — он задумался, вздохнул. — В том же году выменял ещё и Паустовского с автографом. Паустовского! Хотя, что для вас Паустовский? Что для вас русский язык? Что для вас книга? Трудиться вы не умеете, не хотите, землю не любите… — он опустил голову на грудь горестно и вместе с тем совершенно по-детски. — Я-то на земле потрудился, я её держать в руках умею. Книгу так же надо в руки брать. Книгу… Да о чём с вами толковать? — больше он тогда ничего не сказал.
Мне повезло. Я не сдавал Данкову экзамен по исторической грамматике. Я бы его ему не сдал. Не сдал бы никогда и ни при каких обстоятельствах. Во-первых, я плохо знал предмет и как-то не мог себя заставить узнать его лучше, а во-вторых, Данков знал это, помнил и ждал. Своего шанса встать на моём пути к получению диплома об окончании университета он не упустил бы. Но когда пришло время этого страшного испытания, Василий Николаевич в первый раз и надолго слёг с больным своим сердцем в больницу. Он слёг неожиданно и надолго. И мне удалось сдать тот экзамен на заслуженную жидкую троечку ассистенту Данкова, которую звали мифически-символично. Ариадна Александровна, вздыхая и предвидя неизбежный гнев, громы и молнии, вывела в моей зачетке «удовлетворительно» и поставила свою подпись там, где должен был расписаться Данков, но никогда не расписался бы.
