Чарльз Мартин - Когда поют сверчки
Я смотрел, как поднимается и опускается ее грудная клетка. Свежий – не больше года – операционный шрам, вдоль которого пунктиром тянулись белесые следы швов, поднимался над вырезом ее платьица почти на дюйм, немного не доставая до висевшей у нее на шее коробочки для лекарств. Мне не требовалась подсказка, чтобы догадаться, какие таблетки Энни вынуждена носить с собой.
Мыском башмака я слегка постучал по пятигаллонной бутыли из-под воды.
– А это для чего?
Вместо ответа Энни слегка похлопала себя по груди, отчего шрам еще больше вылез из ворота платья. По тротуару шли люди, но девочка явно устала и не была расположена много болтать и тем более орать во все горло, даже если это было необходимо для рекламы товара. Какой-то седой джентльмен в строгом костюме вышел из дверей риелторского агентства, расположенного через четыре дома дальше по улице. Он приблизился к нам бодрой рысцой, схватил с прилавка стакан и, нажав клапан на термосе, кивнул девочке.
– Доброе утро, Энни.
Он бросил доллар в пенопластовую чашку и еще один – в пластиковую бутылку вниз.
– Привет, мистер Оскар… – откликнулась девочка голосом чуть более громким, чем шепот. – Большое спасибо. Приходите еще.
– Увидимся завтра, милочка. – Он потрепал ее по колену.
Посмотрев на меня, Энни проводила взглядом мистера Оскара, который бодрой походкой двинулся дальше.
– Он всех называет «милочка». Даже мужчин.
Я уже положил в чашку свои пятьдесят центов, а когда Энни на мгновение отвлеклась, сунул в бутылку двадцатидолларовую купюру.
В течение последних восемнадцати или даже двадцати лет я постоянно носил в карманах или на поясе несколько необходимых мелочей: латунную зажигалку «Зиппо» (хотя я никогда не курил), два карманных ножа с небольшими, но острыми лезвиями, футляр с набором игл и ниток, а также надежный ручной фонарик. Несколько лет назад я добавил к набору еще одну вещь.
Сейчас Энни кивком указала на мой фонарь:
– У здешнего шерифа, мистера Джорджа, есть похожий. А еще я видела такой же у санитара «Скорой помощи». Вы точно не врач и не полицейский?
Я мотнул головой:
– Точно!
В нескольких домах от нас вышел из своей приемной доктор Сэл Коэн. Помедлив на тротуаре, он повернулся и медленно двинулся в нашу сторону. Невозможно представить Клейтон без Сэла: в городе он служит чем-то вроде местной достопримечательности – во всяком случае, здесь его все знают и любят. Сейчас ему далеко за семьдесят, и последние полвека он работает участковым педиатром. В его небольшом офисе, состоящем из крошечной приемной и кабинета, перебывали, наверное, все местные жители: на его глазах они росли, превращаясь из новорожденных младенцев во взрослых мужчин и женщин, а он помогал им пройти через большинство детских болезней. Да и выглядел Сэл как типичный сельский врач, какими их любят изображать в книгах и кино: строгий пиджак из плотного твида, такой же жилет, галстук, купленный лет тридцать назад, кустистые брови, кустистые усы, волосы в носу и в ушах, длинные бакенбарды, крупные уши и вечная трубка в зубах. Кроме того, карманы Сэла всегда были набиты конфетами и другими сладостями.
Шаркая ногами, Сэл подошел к киоску, сдвинул на затылок твидовую шляпу и, переложив трубку в левую руку, правой принял предложенный ему стакан. Подмигнув Энни, Сэл кивнул мне и выпил лимонад маленькими глотками. Потом отвернулся, и девочка, стараясь не захихикать, запустила руку в карман его пиджака и вытащила оттуда мятную карамель. Держа конфету обеими руками, Энни прижала ее к груди и улыбнулась так, словно стала обладательницей какой-то редкостной вещи, какой не было больше ни у кого на свете.
Сэл поправил шляпу, сунул в рот трубку и двинулся к своему «Кадиллаку», припаркованному у тротуара. Прежде чем отворить водительскую дверцу, старый врач посмотрел на меня.
– Встретимся в пятницу? – спросил он.
Я улыбнулся ему и кивнул.
– Я уже чувствую во рту превосходный вкус «Транспланта», – сказал Сэл и, облизнувшись, покачал головой.
– Я тоже. – И я действительно почувствовал, как мой рот наполняется слюной.
Сэл сжал трубку в кулаке и показал чубуком на меня.
– Займи мне место, если доберешься туда первым.
– Договорились. – Я снова кивнул, и Сэл отъехал. Он вел машину как все старики – не спеша и по самой середине дороги.
– Вы знаете доктора Коэна? – заинтересованно спросила Энни.
– Да. – Я ненадолго задумался, тщательно подбирая слова. – Мы… мы оба просто обожаем чизбургеры!
– А-а!.. Так вы пойдете в «Колодец»? – догадалась она.
Я кивнул утвердительно.
– Каждый раз, когда я попадаю к нему на прием, он или рассказывает о прошлой пятнице, или говорит, что с нетерпением ждет следующей. Доктор Коэн очень любит чизбургеры.
– Не он один.
– А вот мне врач не разрешает есть чизбургеры. Он говорит, мне это вредно.
С этим я был не согласен, но говорить ничего не стал. Во всяком случае, я не решился высказать свое мнение в достаточно категоричной форме.
– По-моему, это преступление – не разрешать ребенку лакомиться чизбургерами.
Энни улыбнулась:
– Я так ему и сказала.
Пока я допивал лимонад, Энни внимательно следила за мной, но в ее взгляде не было ни нетерпения, ни раздражительности. В ее бутылке под прилавком собралась уже порядочная куча денег, которые – я знал – были ей очень нужны, и все же меня не покидала уверенность, что, даже если бы я не заплатил Энни ни цента, она продолжала бы наливать мне лимонад до тех пор, пока я не пожелтел или пока бы меня не смыло. Увы, проблема – ее проблема – заключалась в том, что в моем распоряжении были годы, а у нее… у нее времени почти не осталось. Деньги в бутылке давали ей кое-какую надежду, однако, если Энни не повезет и в самое ближайшее время ей не пересадят новое сердце, она, скорее всего, умрет еще до того, как вступит в подростковый возраст.
Энни еще раз оглядела меня с ног до головы.
– Вы очень большой, – сказала она наконец.
– Ты имеешь в виду вес или рост? – улыбнулся я.
Она приставила ко лбу ладонь козырьком.
– Рост.
– Во мне всего-то шесть футов. Бывают люди и повыше.
– А сколько вам лет?
– Человеческих или собачьих?
Она рассмеялась.
– Собачьих.
Я немного подумал.
– Двести пятьдесят девять с хвостиком.
Энни снова окинула меня внимательным взглядом.
– А сколько вы весите?
– В английской системе или в метрической?
Она закатила глаза.
– В английской, конечно!
– До завтрака или после ужина?
Этот вопрос поставил ее в тупик. Энни потерла затылок, оглянулась по сторонам и кивнула.
– До завтрака.
– До завтрака я вешу сто семьдесят четыре фунта.
Энни посмотрела на меня заинтересованно.
– А какой у вас размер обуви?
– Американский или европейский?
Сжав губы, она попыталась сдержать улыбку, но положила руки на колени и прыснула:
– Да американский же!
– Одиннадцатый.
Энни невольно взглянула на мои ноги, словно спрашивая себя, правду ли я говорю или обманываю. Наконец она одернула подол платья, встала с кресла и выпрямилась, втянув живот и выпятив грудь.
– Мне семь лет, – продекламировала она. – Я вешу сорок пять фунтов и ношу шестой размер туфель. И еще во мне три фута и десять дюймов.
«И сердце тигра в женской оболочке!»[3] – добавил я мысленно.
– И что? – уточнил я.
– Вы больше меня.
Я рассмеялся.
– Согласен. Я немного побольше.
– Но… – Энни подняла вверх палец, словно пытаясь определить направление ветра. – Мой доктор говорит, что, если у меня будет новое сердце, я смогу еще немножко подрасти.
Я кивнул.
– Очень, очень возможно.
– А вы знаете, что я буду с ним делать?
– Со своим новым сердцем или со своим новым ростом?
Она на секунду задумалась.
– И с тем, и с другим.
– Что же?
– Я стану миссионеркой, как мои мама и папа.
Одна мысль, что человек, переживший пересадку сердца, будет скитаться по жарким африканским джунглям, вдалеке от лекарств, диет и центров профилактической медицинской помощи, а также вдали от любых специалистов, способных оказать эту помощь, представилась мне настолько невероятной, что я и на секунду не задумался о реальности подобной перспективы. Тем не менее я сказал:
– Твои родители, должно быть, очень гордятся твоим выбором.
Энни прищурилась.
– Мама и папа уже в раю.
Я было осекся, но довольно быстро справился с замешательством.
