Рэй Брэдбери - Орудия радости
— Да, но он умудряется на них греть руки. Послушать его, так «все начинается с мистики и кончается политикой». Ну, да ладно. Я спрячу дубинку, если он уберет свои ракеты.
— Нет, лучше оставим все, как есть, — возразил пастор. — Лучше не прятать неистовство и особые способы передвижения в пространстве, лучше с ними поработать. Почему бы нам не забраться в ракету, отец, и не поучиться у нее?
— Чему поучиться? Тому, что большинство вещей, которым мы научились на Земле, ни на что не годятся на Марсе, Венере или куда там еще засунул бы нас Витторини? Отправить Адама и Еву в какой-нибудь новый Эдем, на Юпитер, при помощи нашей собственной ракеты? Или, хуже того, обнаружить, что нет ни Эдема, ни Адама, ни Евы, ни проклятого Яблока, ни Змея, ни Грехопадения, ни Первородного Греха, ни Благовещения, ни Рождения, ни Сына — можете сами продолжить список, ничего вообще на этих окаянных мирах! Этому, что ли, мы должны научиться, пастор?
— Если понадобится, то и этому, — сказал пастор Шелдон. — Это Божий космос и Божьи миры в нем. Мы не должны пытаться тащить за собой наши соборы, когда все, что нужно, это уложить с вечера чемодан. Церковь может быть упакована в коробку не больше, чем нужна для атрибутов, необходимых для обедни, так что все можно унести в руках. Позвольте это отцу Витторини, — люди из южных пределов уже очень давно научились строить из воска, который легко тает и принимает форму а гармонии с движением и тем, что нужно человеку. Вильям, Вильям, если вы будете настаивать на том, чтобы строить изо льда, он расколется, когда пройдет звуковой барьер, или растает в ракетном пламени и не оставит вам ничего.
— Такому, — сказал отец Брайен, — трудно научиться в пятьдесят лет, пастор.
— Однако учитесь, у вас должно получиться, — сказал пастор, прикасаясь к его плечу. — Вот вам задание: помириться с итальянским священником. Найдите сегодня способ для встречи умов, попотейте, отец.
Ну, а для начала, так как библиотека у нас небольшая, покопайтесь где-нибудь еще, разыщите эту космическую энциклику, чтобы хоть знать, из-за чего шумим.
И через мгновение он исчез.
Отец Брайен слышал умирающий звук быстрых ног — как будто белый мяч уже летел высоко в опьяняющем воздухе, и пастор торопился принять участие в волейбольном матче.
— Ирландец, да не ирландец. Хотя и не итальянец. А мы-то кто, Патрик?
— Я уже начинаю сомневаться, — был ответ.
И они двинулись в город, в библиотеку побольше, где можно было бы найти великие мысли папы по поводу открытого космоса.
Поздно вечером, когда ужин давно уже прошел, фактически, когда уже пора было ложиться, отец Келли двигался по дому, стучал в двери и что-то шептал.
В десять часов отец Витторини спустился вниз — и у него дух захватило от удивления.
Отец Брайен, стоя у неиспользуемого камина, грел руки над газовой горелкой, стоящей на решетке, и даже не повернулся на звук шагов.
На специально освобожденном месте стоял телевизор, перед ним четыре кресла и два маленьких столика с двумя бутылками и четырьмя стаканами. Все это приготовил отец Брайен, не позволив отцу Келли помогать совсем. Теперь он обернулся, потому что подходили Келли и пастор Шелдон.
Пастор помедлил в дверях и обозрел помещение.
— Чудесно, — он помолчал и добавил: — Я думаю. Дайте-ка взглянуть… — Прочел этикетку на бутылке. — Отец Витторини сядет здесь.
— У «Ирландского мха»? — спросил Витторини.
— Как и я, — сказал отец Брайен.
Витторини с заметным удовольствием сел.
— А остальные усядутся возле «Слезы Христовой», как я понимаю? сказал пастор.
— Это итальянское вино, пастор.
— Я, кажется, о нем слышал, — сказал пастор и сел.
— Вот, — отец Брайен поспешно протянул руку и, не глядя на Витторини, налил ему полный стакан «Мха», — переливание ирландской крови.
— Позвольте мне, — Витторини кивком поблагодарил и поднялся, в свою очередь, чтобы наполнить стаканы остальных. — Слезы Христа и солнце Италии, — сказал он. — Ну, а теперь, перед тем, как выпьем, я кое-что скажу.
Другие ждали, глядя на него.
— Папской энциклики о космических полетах, — сказал он наконец, — не существует.
— Мы обнаружили это, — сказал Келли, — несколько часов назад.
— Отцы, простите меня, — сказал Витторини. — Я, как рыбак на берегу, который, завидя рыбу, берет побольше наживки. Я все это время подозревал, что энциклики не было. Но каждый раз, когда я заводил разговор об этом в городе, столь многие священники из Дублина отрицали ее существование, что я пришел к мысли: должна существовать! Они не проверили, потому что боялись: а вдруг найдут. А я не проверял из-за своей гордости: а вдруг не найду. Так что римская гордость или дублинская гордость не многим отличаются. Скоро мне предстоит перевод, я буду неделю хранить молчание, пастор, и принесу покаяние.
— Хорошо, отец, хорошо, — пастор Шелдон поднялся. — У меня маленькие объявление. В следующем месяце прибывает новый священник. Я долго об этом думал. Он итальянец, родился и вырос в Монреале.
Витторини прикрыл один глаз и попытался представить себе новичка.
— Если церковь должна быть всем для всех, — сказал Шелдон, — то меня интересует мысль о горячей крови, взращенной в холодном климате, как у нашего нового итальянца; так же завораживает и обратное: холодная кровь, взращенная в Калифорнии. Нам нужен тут еще один итальянец, чтобы утрясти некоторые вещи. Ну, кто-нибудь предложит тост?
— Можно, я, пастор? — Отец Витторини опять поднялся, мягко улыбаясь. Глаза его светились, он посмотрел на пастора, на всех троих. Поднял стакан:
— Разве Блейк не сказал как-то об «орудиях радости»? То есть, разве Бог не создал природу, а потом не растревожил ее вызывающей плотью, игрушечными мужчинами и женщинами, какими мы все и являемся? И так счастливо призванные, с самым лучшим, что у нас есть, с добрыми чувствами и тонким умом, в мирный день в благодатном краю — разве мы не Господни орудия радости?
— Если Блейк сказал так на самом деле, — сказал отец Брайен, — то беру все обратно. Он никогда не жил в Дублине!
Все засмеялись.
Витторини пил «Ирландский мох» и кротко молчал.
Остальные пили итальянское вино и понемногу смягчились. Потом умиротворенный отец Брайен предложил:
— Витторини, не включить ли нам этого нечестивца?
— Канал девятый?
— Конечно, девятый!
Пока Витторини крутил ручки, отец Брайен размышлял над своим стаканом.
— А что, Блейк на самом деле так говорил?
— Фактически, отец, — сказал Витторини, склоняясь к призракам, которые появлялись и исчезали на экране, сменяя друг друга, — он мог так сказать, если бы жил в наши дни. Я написал это сам, сегодня.
Все поглядели на итальянца с некоторым благоговением. Телевизор погудел и дал ясную картину: вдалеке стояла ракета, ее готовили и запуску.
— Орудия радости, — сказал отец Брайен, — не одно ли из них вы сейчас настраиваете? И не другое ли там стоит, готовое взлететь?
— Может быть, — мурлыкал Витторини. — И если эта штука взлетит, с человеком внутри, и живой и невредимый он облетит вокруг света, и мы вместе с ним, хотя и сидим здесь, — вот и будет радость.
Ракету готовили к запуску, и отец Брайен на некоторое время прикрыл глаза. «Прости меня, Господи, — думал, — прости старику его гордыню, и прости Витторини его ехидство, и помоги мне понять, что я тут сегодня увижу, и не спать, если потребуется, не теряя юмора, и пусть с этой штуковиной все будет в порядке — взлетит и опустится с человеком там, внутри, Господи, думай о нем и будь с ним. И помоги мне, Господи, в разгар лета, когда неотвратимый, как судьба, Витторини вечером четвертого июля соберет ребят со всего квартала на ректорском газоне запускать праздничные ракеты. Все они будут смотреть на небо, как в утро Искупления, и помоги мне Господи, быть, как эти дети, перед великой ночью времени и пустоты, где ты пребываешь. И помоги мне, Господи, подойти и зажечь ближайшую ракету в честь Дня Независимости, и стоять рядом с отцом-итальянцем, с таким же восторженным лицом, как у ребенка — перед лицом сверкающей славы, и даруй нам наслаждение».
Он открыл глаза.
Голоса издалека, с Канаверал, кричали в ветре времени. На экране проступали странные призрачные силы. Он допивал остатки вина, когда кто-то тихонько тронул его за локоть.
— Отец, — сказал Витторини рядом с ним, — пристегните ремни.
— Сейчас, — сказал отец Брайен, — сейчас пристегну. Большое спасибо.
Он откинулся в кресле. Закрыл глаза. Дождался грома. Дождался пламени. Дождался вибрации и голоса, который учил глупой, странной, дикой и чудесной вещи — обратному счету, назад… до нуля.
