Галина Тертова - Полыни горше
Два дня «красоты» обозревали: речка грязная, со скотного двора запах невыносимый, с дороги пыль столбом. Наташа бабушкину козу гладит, обнимает, Лиличка отворачивается и носик зажимает. По малину пошли — все ручки ободрала, слепни ножки покусали. Наташа каждый день просит пойти с ней Виктора навестить — он же всё один лежит, ему скучно, а Лиличке это так тяжело — просто казнь какая-то. И Лиличка каждый день тайком плачет: везде мухи, в горенке спать холодно, матрас шишковатый сеном набит, из подушки колючие перья лезут, ночью комары, на завтрак картошка с салом, туалет во дворе, ванны вообще нет (!), и все вокруг матерятся.
Четыре дня Лиличка мучилась, на пятый Наташа чемодан до катера поднесла, и Лиличка одна уехала.
А через неделю от Виктора письмо пришло. Потом ещё. Виктор писал каждую неделю. Нескладные, жалкие письма, с ошибками, со стихами:
Лиля дорогая!
Ты моя мечта!
Красивая такая,
Как с небес звезда.
Скоро я поправлюсь,
Буду я ходить
И к тебе приеду,
Чтоб с тобою быть.
Два письма Лиля прочла и плечиками пожала. Остальные, не распечатывая, двумя пальчиками брала и в мусорную корзину выбрасывала.
После института Лиличку распределили в какую-то Тмутаракань, на химический завод. Папа побегал, поколотился и устроил в свою лабораторию — пробирки мыть. Через месяц Лиля все пробирочки побила, пальчик розовый порезала и перевели в другой отдел — бумажки писать. Лиличкин стол у окошка. Она цветочки польёт, за стол сядет, ладошкой нежную щёчку подопрёт и на небо, на облака, на верхушки шелестящих лип любуется. Не то спит, не то — мечтает. Какой документ ни заполнит — всё с ошибками: то слово пропустит, то циферки перепутает. Начальник вызовет — ругаться; Лиличка оленью шейку нагнёт, тонкими пальчиками золотую прядку плетёт, нежно и смущённо улыбается. Полюбуется начальник и рукой махнёт: «Идите, Лиличка, я сам сделаю.»
А в середине сентября Валя приехала. Всё в том же спортивном костюме, только косу остригла — под мальчика. Лиля испугалась — вдруг ночевать останется. Разговаривать-то особо не о чем. Но Валя и в квартиру заходить не стала.
— Ты не боись, я на три дня на соревнования приехала. Нас в гостинице поселили. Пойдём, на лавочке посидим, поболтаем.
В соседнем дворе в маленькой беседке сели, друг против друга. Валя Лиличку разглядывает: шёлковый светло-зелёный костюм, бежевая кружевная блузка, золотые тоненькие босоножки, ногти перламутровые, серёжки с жемчужинкой. Валя из спортивной сумки бутылку дешёвого портвейна достала. Умело зубами пробку сняла. Лиличке протягивает. Лиля испугалась:
— Нет, что ты, Валя, я не пью!
Валя сама отпила и сигарету закурила.
— Может, ты и не куришь?
— Нет, конечно. От курения кожа портится.
— А, ну да, конечно, — кожа, рожа — это ж у нас главное!
Валя ещё выпила. Встала. Лиле было неприятно, она не знала, что сказать. Валя пристально посмотрела ей в глаза.
— Виктор повесился. Ты знаешь?
Лиля замерла, ротик открыла, тихо прошептала: «Нет.»
— Не знаешь и знать не хочешь, — Валя хмыкнула.
— Как же он?.. ведь.
— Как паралитики вешаются — на спинке кровати.
— Валя, ты.
— Ж…ой нюхаешь цветы!!! — закричала Валя, подавшись вперёд так, что Лиля подумала, что сейчас ударит. — Ты его письма получала?!
— Да, но.
— Говно!!! Ответить тебе трудно было? Хоть раз! Ему бы и этого на всю жизнь хватило! Он картинку на стене попросил повесить — «Рождение Венеры» и на неё целый год молился. На тебя, дуру! «Лиличка моя, Венера, Афродита моя!»
Валя бутылку отшвырнула, с ненавистью и презрением взглянула на Лилю.
— Сучка ты, а не Афродита.
Лиля молчала. Слёзы навернулись на глаза и алмазами сверкали под тёмными ресницами. Валя долго на неё смотрела, что-то поняла и, успокоившись, спросила:
— А ты вообще-то хоть раз кого-нибудь любила? Лиля ротик приоткрыла и растерянно ресницами похлопала.
— А как ты думаешь, зачем Бог тебе такую красоту дал?
— Валя, ну Бог-то тут причём?
Валя долго молчала, потом встала и повесила сумку на плечо.
— Бог, возможно, и ни при чём, а вот чёрт — это уж точно!.
Лиля домой вернулась, в халатик переоделась, по квартире ходила, ломала пальчики. В ушах всё Валины обидные слова звучали. В ванной воды напустила, халатик сбросила и долго перед зеркалом стояла, боками поворачивалась, пристально себя разглядывая. Нет, ну, нет же изъяна — красавица, Афродита! Только глаза больше испуганные слезами набухали, и кончик носа розовел. «А ведь Валя права: почему я ни разу не задумалась — для чего Бог такой красотой наградил? Зачем всё это было нужно: такие волосы, глаза, плечи… Для чего всё такое особенное, не как у всех, а лучше, совершеннее? В чём была моя задача? Что должна была я сделать с этим даром, как талант, редким? Что за записочка была? И ведь никакого особенного счастья мне самой красота не принесла. Жила, как все. Как страшненькая Лерка, так же. Нет, Лерка-то, пожалуй, счастливее меня оказалась: за хорошего парня замуж вышла, уже и ребёночек родился, и сама говорит, что очень счастлива. Не в красоте, значит, дело. А в чём? Ведь мне все девочки завидовали, всем красоты хотелось. Мне-то радости никакой, а другим-то и вовсе горе! Сашка, Микаэл, Виктор этот…Господи! Что же, выходит это не дар, а наказание?! За что?! За что?!»
Зеркало снизу вверх начало паром заволакивать. Лиля с подзеркальника баночку с кремом взяла, в руках повертела, слёзы брызнули, и со всей силы баночку в зеркало швырнула. Тоненькая голубая трещинка разделила наискосок, исказила прекрасное личико, и красота его, серебряно сверкнув, исчезла, раскололась и, симметрии лишившись, страшной раной разрезалась. Щека раздулась и к кривому плечу свалилась. Левый глаз выпал, оставив чёрную треугольную дыру, как злую печать, пронзившую бровь, лоб… затягивавшую, уносившую красоту в холодный страшно гудящий мрак… А через минуту густой пар и вовсе Лиличку стёр, словно и не было, и осталась лишь слабенькая тень полупрозрачного призрака, но кто он — уже было не разобрать.
А ведь и у ангелов ошибки бывают. Ну, заигрался молоденький ангелочек, сверканьем золотых крылушек залюбовался и не ту записочку в розовые кружева сунул. Спохватился, да поди исправь теперь — полжизни уже прошло, как во сне пролетело. Хотя время вроде и шло, а вроде и не двигалось с места — медленный, тягучий покой — ни горя, ни радости. Прежнее всё забылось, а нового ничего и не было. Вроде всё и хорошо, а скучно. Праздный сладкий сон и эти всё, знаете, алые паруса в голове. Розовые такие мечты, щёчку подперев; ну и принц, конечно, на белом коне. Всё, как полагается.
И вот тут-то и появился Вадик. Высокий, красивый брюнет с ярко-синими глазами. Смелый, весёлый, на Сашу Широкова похож… Три месяца Вадик под окнами стоял, цветы носил, порой в кино уговаривал. Лерка все уши прожужжала: «Дура ты, Лилька, просто дурой будешь, если такого парня упустишь! Ну и что — не любишь, потом полюбишь. Да и не это главное: будет семья, дети, смысл. Ну, что ты так вот одна всю жизнь и будешь? Выходи и даже не думай! Дурой будешь, если Вадика упустишь!»
И Лиля послушалась. Без любви, без желания, а так, чтобы, как у всех, чтоб не хуже людей, да и пора, конечно, что же?.. Родители не против: жить есть где — квартира большая, парень воспитанный, из хорошей семьи, чего же ещё?
В первую ночь Лиличка зубки стиснула, коралловую губку до крови закусила… ну, ничего, и всё же так… для семьи, для дальнейшего счастья… Ничего. ничего.
А через месяц выяснилось, что Вадик-то — алкоголик. И так зашло, что ничего уже не сделаешь. И родители бились, и Лиличка плакала — всё напрасно. Костик родился. Ну, это бабушке с дедушкой радость, их же и забота. А у Лилички послеродовая депрессия. Почти два года — как во сне. Костика на руки брать не могла — сразу плакала, и зубы болели. Лиличка много спала, в парке гуляла, в Кисловодск лечиться ездила. Вадим пил, из дома надолго куда-то пропадал, но Лиличка этого, кажется, и не замечала.
А потом мама умерла. А на сороковой день папа. И поминок не справлял и… Жизнь окончательно поломалась. Не спасала и Костикова улыбка — Лиличка ощущала, что жизнь её просто кончилась, и ничего ни хорошего, ни тёплого, ни покойного больше не будет. Не будет радости обычного воскресного утра, когда просыпалась Лиличка не по будильнику, а от папиного ласкового прикосновения — просыпайся, милая, завтрак готов, и мама в кухне поцелуем приветствовала и сразу птенчику в ротик сладкий кусочек — попробуй, Лиличка, не много сахара? твои любимые… И запах ванили, и солнце в окна, и весёлая, особенная воскресная музыка из приёмника, и белая скатерть с голубыми васильками, мамочкой вышитыми. Ничего, ничего этого никогда уже не будет. Никогда.
Костику уже лет шесть было. Вадим давно из семьи ушёл. Говорили, что к сорокалетней бабе. Пить как будто бросил, машину купил и, вроде, хорошо живут. Вадима Лиличка особо и не винила: себе она признавалась, что женой была неважной — без мамы в доме неубрано, обеда нет, да и по ночам… каждый день-то зубки стискивать не будешь. Обидно Лиличке было лишь то, что ушёл Вадим уже после того, как родителей не стало, что бросил в самое трудное время, оставил одну, не пожалел. И сына ни разу не вспомнил. Обидно было Лиличке, и гордость болела, но правда и то, что Вадим был самой лёгкой из её потерь.
