Валерий Шелегов - Пальто для Валентины
— Тимофевна, сестренка, дай стакан самогонки. Ведь помру же, — испросил он, пыля белесыми щетинками ресниц. Баб деревенских Семен не боялся и не стеснялся, так как любая из женщин принималась им иль сестренкой или «маткой», и не редко он так и звал своих сподружениц. С кем имел дело. Помогая колоть дрова. Мужики имели привычку скалиться, обижать неразумного человека. И с «браткой» он обращался редко.
— Жаних пришел! Проходи, проходи, жанишок! — Валентину всегда оживляло присутствие детей, добрых людей, никого и никогда она не обидит, не унизит, постарается подравнятся под человека, поучавствовать. И Петру как-то не представлялось: Колесень и Сеня Печенок, обещающий чулки при сватовстве — муж и жена?
— Я тута, братка, Петр Сылыч, жану твою сватал, пока ты в гуртах скот пастил. Чшулки ёй обещал. Не хотить за мене идти. Мне, говорит, Сылыч всех дороже.
— Не бреши, ботоло. Так уж и сказывала, — встряла сидевшая тут же Матрена. — Хошь бы к празднику прибрався. Ходишь лешаком, детей пужашь. — Марина спряталась за бабку. Вид у Сеньки действительно… Непомерно большие, загнутые носками, закочуренные мучной пылью кирзачи, на ширинке до самой мотни пуговиц нет, старый шерстяной костюм до того выбелел и местами потрескался, что походил больше на плеву кислого засохшего теста, чем на ткань, которая зовется одеждой. Опять же эта кепчонка в кулаке, чуб, как кабанья щетинка, глаза, вдавленные к затылку, маленькие и неразумные. Тут уж и Матрене перечить нечем.
— Дай мать, если есть, — раздумал уходить Петр, сам присел на длинную лавку, что у порожной стены. Семена пригласил. Валя ушла на кухонку, порылась в столе. Вернулась с неполным стаканом самогонки, с краюхой утрешнего хлеба, поверх которой отстружила добрую полоску сала. Сало взяло тепло из хлеба, запрозрачилось.
— На, миленькай, жанишок! Шо ж, таперь, жалко этого добра. Не умирай токо, жави долго.
— Ох, ты горе горькое… — забубнила Матрена, — и чи жись-та с людьми вытварят….
— А ты, чо ж это самое, без телогрейки-то ходишь. — Колесень приняла стакан и отступила от Семена к столу. — Али потерял, иль пожег?
— Вчоры, дровы помогал Саре резать. Мужики там с бензопилой. Ну, так и я. Напивси. Потеряв иде-то. И шапку тожа. — «Сарой» на деревне звали Шуру-бобылку. Тоже горемычная, не лучше Семена, одинокая, выпивоха. Сыночка, однако, с кем-то умудрилась прижить, растила. Гнала самогонку. Мужики часто от баб у ней пропадали. Бабы грозились спалить «Сарин вертеп». По этой причине Шуре тяжело жилось — от деревенских баб помощи не дождешься. А мужикам, известно…Валентина тоже осуждала Сару, но зла на нее за Петра не держала. И Володька, царствие ему небесное, мимо Сары не прошел.
— Сынка у Сары, яму шапку отдал, — вспомнил Семен. — Мужаки-то все под юбку, кавда выпили. А сынка ёё, видит. Шапки нет — на улку убёгнуть. Отдал яму…
— Ах Ты, Боже! Ты мой, Боже?! — Матрена заутирала щепотью рот. — Ах, люди…Убогих, обижать?..
Петр слушал речи Семена хмуро: «Пил у Сары и он. И не один, и не два раза. Сара пыталась даже своего пацана Ваитьку к нему привязать, будто отец он. А подрос Витька, увидели, кто отец: вылитый лицом — Мишка Бычков, сосед через дорогу. Еле отвязался тогда от Сары. С Валей еще ничего не решено было…»
— Тимофеевна, там, в кладовке шапка моя, в которой я пастил, фуфайка ешо добрая. Отдай человеку…
— Отдам, Петр Василич, — согласилась Валя. — И катанки старые мамины отдам. Мать-то твоя как? Семушака — горюшко, ты наше…
— А што мать? Ляжить. Умирать собралась посля праздников. Жалко, конэшно. Но рази это жисть?
— Ну, так я пошел, поднялся Петр. — Погреюсь.
Прежде чем идти до бани, Петр вышел за ворота, будто кого-то ждал. Чувство такое.
От ворот виден хорошо взволок до Зимника. Тепло в воздухе, сыро. Метель будет, решил Петр. Снег на тракте растаял и оттого сырая дорога виделась сейчас среди таёжной просеки, будто залитой кровавью, среди белого великолепия. Тракт отсыпают ежегодно дорожники дробленным на карьере красноватым пережженным известняком, геологам известным, как «аргиллиты». В дожди полотно тракта плывет, лесовозы разбивают колею так, что на мосты садятся. Как дойдет пьяненький Печенок в своих дырявых кирзачах? Надо бы хоть ему резиновые старые дать. С тем намерением он и вернулся в избу, прихватив резиновые сапоги в кладовке.
— Обувайся, — бросил сидевшему на лавке Семену. Похмелившись, убогий человек совсем осоловел. Валентина собрала Семену сумку для матери, поклала свежего хлеба пару булок, сала ломоть. Больше и дать нечего.
— Теперь все. Пошел. — Коротко подтвердил свое намерение Петр идти на жаркий полок. Без него разберутся теперь.
3. Валентина
Упарился на этот раз Петр на удивление быстро. Отдыхал же в предбаннике, как всегда. Изредка глотал, задрав чайник, настывший брусничный морс, отирал с лица ручьевой пот простынею, все было на своем кругу, но удовлетворения от бани нет. Дверь приоткрыта. Баня выстудилась, пока он сидел. За Петром собиралась Валя с матерью и Маринкой. Бабы жаркой бани не терпели. Каменку, он, правда, не выхлестал еще, поэтому не удовлетворившись двумя исхлестанными вениками, снял свежий, из висевших тут же в предбаннике по стенам. Париться все ж таки не схотел. Поддал полный ковш, обварил на опальном духу веник, забрался на полок, подложил побитые голики и свежую березу под голову, прилег и закрыл глаза. Только сейчас, хватанув горяча и с горяча, Петр ощутил: от бани тело свое взяло. Решил, домокнет последним потом и на сегодня ладно будет. Жар, сразу хлынувший с каменьев, обвял и показалось Петру баня истомным июльским березняком, парным и застойным от созревающих трав. И сразу подумалось, нарочно ему грешилось от подушек о чем-то другом, только бы не о главном.
После смерти бабушки Христины Петр перебрался в дом Володьки и Валентины. Ни дня не схотел жить больше в дедовском доме, где вырос. Добро быстро растащили дети Христины, деньги с продажи разделили на всех. Валентина посчитала несправедливо так поступать с Петром. На внуке держалось хозяйство, бабушку не оставил, как родные дети сделали. Избу топить чем-то тоже надо. В Лесхозе работает, дровами всем помогает. Оставили Петра голым. Володька помалкивал. А Петру, действительно, и гроша не хотелось иметь с добра дедовского. Сытый по горло жизнью там.
Валентина Колесень поругивала Петра за походы к Саре.
— Женится табе надо, Петр Васильевич. Распашонок у тебя среди доярок, любая ноги будет мыть. — «Распашонками» Петр звал ласково своих подруг из Зимника. За их любовью безответную, за готовность распахнуть для Петра душу, только бровью поведет. Жила в Петре какая-то внутренняя красота, не объяснимая на словах. И доярки сходили с ума от молодого и не женатого мужика. Будто мёдом для них там намазано…
— Невеста еще для меня не родилась, — угрюмился от намеков Петр. Работал он в лесу на заготовке «вагонной стойки» и получал большие деньги. Детей у Володьки полный дом, не таясь, отдавал деньги Валентине, часть зарплаты: обстирывает племянника, кормит. Нахлебником жить не согласен.
Маёвку в тот год отрядились справлять на Апанские озера. Отсеялись, отжитничали. Семьей на маёвку поехали. Петр по такому случаю выехал с лесоделяны. Хоть и не колхозник уже, но день выходной для всех. Валя принарядилась, маковым цветом расцвела: в люди шла. Дома-то вечно в застиранном платье, калоши в навозе, руки в черных трещинах от печной сажи. Орава большая, за всеми приглядеть надо, все малые еще, корми их только да корми. Не до праздников. А здесь не узнать Валентину. Кто бы мог распознать в крепкой мужичке, когда она толклась на своей усадьбе по хозяйству, такую медлительно мягкую в движениях — грацию красавицу. Подтянутая в талии, в ботиках, с кружевным платком на плечах.
Володька и ну ревновать к Петру. Будто сам он не видит. Знал, кого замуж брал. Нервничает, пьет водку без меры. Озерная гладь зеркалом умывается под зрелым днем. Солнце над головой. Жара. Устроились в холодок под тополем.
Автолавки из Абана. Народу купающегося тьма. Дети из воды не выбираются. Парит, к дождю. И как будто бы не к добру. Валентина даже вкуса спиртного не знает, зато мужик за двоих управляется. Петр тоже выпить не промах, но и он, поглядывая на расстроенную Валентину, не пьет на этой маевке, не его этот праздник. Такое с ним случалось, никакими посулами не заставишь выпить, если не захочет. Петр и не хотел. Из-за Вали поехал, с детьми помочь надо. С Володьки-то, какой прок, с пьяного.
Надумали купаться. Володька плавать не умел. Пьяный, он не управляемый был.
— Вы, мне не указ! — отцепил он от себя Валентину. А потом разбежался и нырнул на мелководье. И сообразить никто не успел, как он это сотворил. Всплыл он и остался лицом в воде. Все понял Петр, сломал Володька лен. Не жилец.
