Аллен Гёргенус - Четырнадцать футов воды у меня дома

Моя Джин оказалась остроумной собеседницей, «мужней женой»: регулярно выходила со мной на этой самой лодке ловить сибаса. Хоть в чем-то меня вкус не подвел: я правильно выбрал ту, которая выбрала для меня Джин.

Женщина на дереве казалась безволосой — настолько вымокли ее локоны. С тех пор как нам было по тринадцать, я ни разу не заставал ее без косметических прикрас. А теперь, если не считать оранжевых нейлоновых трусиков, бедняжка была мокрая и нагая, словно только что на свет родилась. Белый мрамор ее тела, прилипшего к сосне с шершавой корой, обернулся творогом.

— Ой-ей-ей. А старая леди голая, — заметил один парнишка.

— Все нормально, — сказал я. — Я ее знаю.

— Бог ты мой, Митч. А я-то надеялась, что меня выручит прекрасный незнакомец, какой-нибудь бравый янки. Но между тобой и мной какие могут быть секреты — пуд соли вместе съели, правда?

— Дайана, — кивнул я ей, точно мы повстречались в клубе.

У меня при себе был брезент, и я быстренько ее закутал. Губы у нее были синие (и соски, честно говоря, тоже). Бывали времена, когда я переживал, что все равно люблю ее больше, чем свою жену, мою тихую, умненькую Джин. Эта леди с сосны могла бы основать Организацию Анонимных Кокеток. А я — я слишком покорно смирился с поражением в долгой битве за ее руку и сердце.

Больше всего мне запомнилось, как наводнение подействовало на наших животных: одних сбило с толку, других облагородило. Соседские малыши, которых я вез, иногда держали на руках своих йоркширских терьеров, завернутых в кукольные одеяльца, или капризных сиамских кошек. Я увидел, что даже четырехлетние дети меньше нервничают, если заботятся о ком-то еще меньше себя. Штук двенадцать водяных щитомордников[8] пытались протыриться в лодку — приходилось их отваживать, но я ни одного не пришиб, просто рука не поднималась. Отпихивал их с надеждой, что им встретится какое-нибудь надежное бревно.

Некоторые птицы орали во все горло, словно бы предостерегая всех прочих живых тварей о потопе, но большинство примолкло. Рассевшись на ветках над самой водой, птицы глазели по сторонам, точно туристы.

Чего только ни носило по волнам. Желтая туфля на высоком каблуке. Портрет, скопированный с фотографии: какие-то молодожены, смеясь, размазывали друг другу по губам свадебный торт, а деревянная рама, точно спасательный круг, держала их на плаву.

На душе у меня становилось все тяжелее, когда я видел очередную мертвую собаку (нам попались боксер, а потом красавица колли), и все раздутые трупы свиней и коров, и живых оленей — эти умницы, с необычным, но не очень сильным страхом в глазах, плыли там и сям.

К половине девятого утра, обнаружив парнишек, а затем Дайану, я рассудил, что лодка заполнена. Можно лечь на обратный курс.

Когда я заложил последний вираж над бывшей Шейди-серкл-драйв, скрытой под двенадцатифутовой толщей воды, мне послышались какие-то крики. Мальчишки сидели тихо — правда, зубами от холода стучали. Обхватили друг друга руками, точно влюбленная парочка, — даже насмешек не боялись, лишь бы согреться. Дайана пряталась в складках брезента, безмолвная, как особа королевской крови, озирала бескрайние воды, скрывшие город ее юности. Она отдыхала, глядя прямо перед собой незамутненными глазами, не суетясь, — тут-то я и вспомнил, чем она меня пленила.

В торговом центре костры, журналисты, горячий томатный суп — все, как полагается. Но сначала надо сделать крюк — проверим, спасли ли Кейт Тарлтон и ее фотовыставку.

Я поразился, что, несмотря на все приливы и отливы чувств в моей собственной душе, держусь — мой рыбацкий челнок выручает. Я трудился в охотку: понравилось помогать людям. Работа почти как у продавца в обувном магазине. От сердца отлегло. Что это — истерика, благодарность судьбе или то и другое сразу? От себя не уйдешь.

Лишившись всего — я остался в чем был, плюс обручальное кольцо и моторка, — я почувствовал, что мне живется легче, проще. Впрочем, одновременно я ощущал себя беззащитным, как младенец. Мокрый зародыш — аномалия шестидесяти лет от роду — отпущен во внешний мир за хорошее поведение. Дом с девятнадцатью комнатами? Папина идея. Женитьба на Джин? Блестящая идея Дайаны, а потом и самой Джин, а потом и всего Риверсайда: нас обоих обожали, считали страшненькими, но милыми. «Правильно. Кто еще за них пойдет? По-моему, вместе они отлично смотрятся».

Наверно, теперь-то я могу начать с чистого листа.

Мы услышали душераздирающий визг. Тоскливый, но указывающий, что где-то дерутся. Я оглянулся на своих юных пассажиров. Им явно было страшно даже подумать о том, что же мы увидим, двинувшись на крик.

Я протарахтел через участок Хатчесонов, над Гретиным изящным цветником-арабеской, который скрыла и загадила бурая вода. На углу Картер-стрит и Шейди-серкл-драйв, в палисаднике какого-то нового врача из Нэшевской больницы, мы наткнулись на двух молодых золотистых ретриверов.

Они бились в воде, уже еле держались на плаву. Задыхаясь, работая лапами, двигались по кругу и видели только один путь к спасению: пытались забраться друг к другу на спину. Искусали и раскорябали друг друга до крови. Заметив людей, они громко заскулили и, слабеющие, дрожащие, повернулись мордами к нам.

И вот что нас особенно поразило: хотя глубина здесь была — самое малое, футов четырнадцать, а неподалеку торчали высокие конструкции, эти желто-кремовые псы, визжа от страха, кружили на маленьком пятачке — в пределах хозяйского двора. А ведь не было видно ни забора, ни мостовой — только дрейфующие дрова да темные жилы свободных течений, разбегающиеся в разные стороны. И все равно обе собаки держались на месте, как пришитые, и захлебывались водой, окрашенной их собственной кровью.

До детской площадки, где они могли бы спастись и отдохнуть, было футов двадцать. Вместо этого псы, точно заключенные-сокамерники, метались туда-сюда, туда-сюда, изнемогая в этой впадине с солоноватой водой. Мы позвали собак, и, еле высовывая головы из воды, они радостно повернулись и уставились на нас. Но обе, скуля, не трогались с места — жаждали спасения, но боялись устремиться к нему. За моей спиной один из парнишек спросил:

— Мистер, чего они там зависли?

Я толком разобрался, в чем дело, лишь когда начал отвечать:

— Это «невидимая изгородь». Они думают, что ток все еще включен. Так боятся какого-то слабенького удара током, что готовы утонуть — прямо в своем дворе.

Мы пошлепали по воде ладонями: «Сюда, малыши!» Без толку. К ошейникам собак были прикреплены электрошокеры — чтобы не выбегали за ворота. Забор с датчиками, которые включали устройства, скрылся глубоко под водой. Собак держала в ловушке одна лишь мысль об ударе током — а, между прочим, свет с трех часов ночи отключен. Хозяев дома нет, никто не поможет. Я заметил, что одна собака вообще освободилась от своего красного ошейника. И все равно бедняги — со двора ни ногой. Наверно, когда вода начала подниматься, они вскарабкались по стенам дома на крышу, и, наконец, доплыли до границы участка с тротуаром. И все это время плавали здесь, словно золотые рыбки, нарезая кровавые круги.

Я попытался растолковать ребятам эту систему безопасности для собак. Но мальчики лишь ошалело таращились — в районе, где они живут, такие предосторожности покажутся баловством, напрасной тратой усилий и денег. Да и в нашем районе, сказать по чести, тоже.

Дайана хранила молчание. Я порадовался, что парни не теряют присутствия духа — не то что я. Глядя, как тонущие собаки исчезают под водой, раздирая друг дружку когтями, впиваясь друг другу зубами в загривки, я почувствовал: мутит. Чуть в обморок не упал — может, бензина надышался? Или дело в стрессе…

С тех пор как я проснулся и обнаружил, что первый этаж затоплен, мной овладела сверхчеловеческая бескорыстная заботливость — сначала помоги другим, а потом уже себе. Елки-палки, сколько я уже сижу в своей моторке? Шесть часов без передышки. Даже отливаю прямо за борт, когда надо. И только теперь я сообразил, что со вчерашнего вечера ничего не ел — да и съел лишь тарелку позавчерашнего рагу.

Неужели тощий старик, которому незаметно стукнуло шестьдесят, — это я? Я самый, спору нет. И, подумав об еще одной спасательной операции — о двух молодых, обезумевших, тяжеленных собаках — я почувствовал: невмоготу. И какую же признательность я почувствовал, когда четыре крепких коричневых руки (с ладонями цвета слоновой кости) схватили одного горемыку за ошейник, а другого — за заднюю ногу и плюхнули в нашу качающуюся лодку.

Едва собаки почувствовали себя в безопасности и легли, вытянув ноги, их хвосты с почти механической размеренностью трижды, очень сильно, ударили по алюминиевой обшивке. Собаки мгновенно переглянулись. Встретились взглядом всего на долю секунды — но с общей целеустремленностью. И немедленно заснули, как убитые. Я был потрясен — а почему именно этим, как знать.