Уильям Тревор - Утраченная твердь
— Сейчас они отъедут, — человек в голове колонны указал на две машины, стоявшие на пути марша. Обычно машины прижимались к воротам и выключали двигатели, чтобы дать дорогу колонне и не мешать музыке. Женщины и дети махали из окон, карапузов поднимали на руки, и их маленькие ладошки приветственно качались. — Бальзам на сердце, — проговорил один из мужчин.
День был теплый. Белые облака не двигались с места, словно их подвесили к огромной голубой крыше. Почти всегда во время июльского праздника стояла хорошая погода — в графстве не обходили вниманием этот факт, усматривая в нем знак небес. У Милтона праздничный день ассоциировался с потом, собиравшимся на спине, подмышками и на бедрах; рубашка промокала насквозь и местами прилипала, потом она становилось противно холодной. Сейчас солнце жгло затылок.
— Интересно, мы увидим девочку Киссэйн? — поинтересовался шедший рядом Билли Кэрью.
Девочка Киссэйн жила в одном из домов, мимо которых они проходили. С двумя младшими сестренками она обычно выбегала посмотреть на марш. Ее отец, дядя и брат Джордж шли с колонной. Теперь, когда сестры Милтона вышли из игры, девочка Киссэйн считалась самой красивой в округе. Она носила очки, но когда приходила на танцы в «Качалаин Инн», оставляла их дома. У нее всегда были красиво завитые волосы и аккуратно подведенные глаза, а губная помада подходила по тону к платью. И, как утверждал Билли Кэрью, во всем Ольстере не было лучшей пары ног.
— О, Господи! — пробормотал он, когда они поравнялись со скамейкой, где девочка Киссэйн сидела с двумя младшими сестрами. Она сняла сейчас очки, и была в лиловом платье с цветами вроде роз. Когда колонна подошла ближе, стало видно, что на ногах у нее белые босоножки. — О, Господи! — вновь воскликнул Билли Кэрью, и Милтон догадался, что он мысленно раздевает сейчас девочку Киссэйн, как они обычно раздевали всех девочек в церкви. Одна из сестер помахала им зажатым в руке флажком.
Милтон не чувствовал радости. Год назад он точно так же мысленно раздевал девочку Киссэйн, и это почти не отличалось от раздевания Эсме Данши в церкви. Девочка Киссэйн была старше Эсме Данши и на пять или шесть лет старше их с Билли Кэрью. Она работала на птицеферме.
— Знаешь, на кого она похожа? — спросил Билли Кэрью. — На Ингрид Бергман.
— Ингрид Бергман давно умерла.
Занятый своими мыслями, Билли Кэрью ничего не ответил. Он думал об Ингрид Бергман. Когда по телевизору показывали «Касабланку», ничто не могло вытащить его из дома. Для него не имело значения, жива она или умерла.
— Класс! — пробормотал Билли Кэрью, и по тому, каким это было сказано тоном, Милтон догадался, что с девочки Киссэйн снята последняя деталь одежды.
В десять минут первого они миновали гофрированный навес лавки МакКорта «Инструменты и сельхозинвентарь». Они прошли водонапорную башню и первые четыре коттеджа поселка. Они шли сейчас по католической территории: ни одного человека на улице, ни одного лица в окне. Поселок состоял из одной широкой дороги, в конце которой располагался магазин Вогана, пивная, продуктовая лавка Тирнана и бензоколонка, где можно было купить еще и газеты. К бензоколонке примыкало кафе О'Ханлона, затем дорога становилась еще шире, чтобы машины могли развернуться у Церкви Святого Причастия и у школы. Дома в деревне были покрашены в разные цвета: зеленый, розовый и голубой.
Чем дольше шли марширующие мимо пустых окон, тем больше страсти проявлялось в их движениях. Мышцы рук наливались силой, челюсти сжимались. Они прошли мимо Церкви Святого Причастия и резко остановились. Настал естественный момент беспорядка, когда ровные ряды распадались, чтобы колонна могла развернуться. Раздался громкий голос пастора Герберта Катчена, несколько быстрых взглядов были брошены в сторону церкви. Затем колонна двинулась в ту же сторону, откуда пришла, но музыка была теперь другой — словно причиной ее перемены стал вымерший поселок. У гофрированного навеса маккортовских «Инструментов и Сельхозинвентаря», мужчины повернули налево и другой дорогой двинулись обратно, к полю мистера Лисона.
***В награду за выполненный долг и за твердость в вере полагался пикник. Появились бутылки. Разложили сэндвичи, куриные ножки, ломти мяса и ветчины, картошку, помидоры. Мужчины по двое отходили отлить к живой изгороди, которой ничего не делалось от такого количества кислотной жидкости — это тоже расценивалось, как добрый знак. Пиджаки сняты, котелки на земле, ленты на время свалены в кучу. Произошел обмен новостями, обсуждены свадьбы, похороны и цены на акции. Пастор Герберт Катчен ходил среди рассевшихся на траве мужчин, приветствовал тех, с кем не успел поздороваться раньше, распрашивал о семьях. К пяти часам лица и шеи заметно покраснели, волосы растрепались; бисерины пота ловили лучи клонившегося к закату солнца. Царили эйфория, хмель и уверенность в присутствии Бога.
— Ты не заболел? — спросил Билли Кэрью Милтона. — Что‑то с тобой не то.
Милтон не ответил. Может заболел, подумал он. Заболел или сошел с ума. С самого утра она была с ним, но не так, как раньше, не тем спокойным и постоянным присутствием. С самого утра она уговаривала и изводила его.
— Все нормально, — сказал он.
Если он ничего не сказал родным, даже матери, то Билли Кэрью и подавно не стоило говорить; и тем не менее, все это время, пока они маршировали, что‑то словно заставляло его заговорить о ней — все время: и в вымершей деревне, и потом, когда они повернули назад, а музыка стала другой. Теперь, на пикнике, это что‑то давило на него еще сильнее.
— Черт возьми, какое там нормально, — сказал Билли Кэрью.
Милтон поднял на него глаза и вдруг поймал себя на мысли, что через много лет Билли Кэрью будет таким же старым, как старый Найп. Билли Кэрью со своими угрями и кривыми зубами будет считать свою жизнь удавшейся, как только залезет в трусы девочке Киссэйн.
— На, — сказал Билли Кэрю, протягивая Милтону ополовиненную бутылку бушмила.
— Я хочу вам что‑то сказать, — проговорил Милтон, когда у живой изгороди, где все справляли нужду, нашел пастора Герберта Катчена.
— Говори, Милтон, — остроносое лицо священника сегодня лоснилось от удовольствия. Он подтянул брюки. — Прекрасный день, мы его будем долго вспоминать, — сказал он.
— Я был тогда в саду, — сказал Милтон. — В сентябре. Я смотрел, созрели ли яблоки, и в верхние ворота зашла эта женщина.
— Какая женщина?
— На следующий день она пришла опять. Она сказала, что она Святая Роза.
— Что значит Святая Роза, Милтон?
Пастор Катчен уже шагал к толпе мужчин, но тут остановился. Он не двигался с места и хмуро разглядывал траву под ногами. Затем поднял голову, и Милтон прочитал в его тускло — карих глазах изумление и растерянность.
— Что значит Святая Роза? — спросил он опять.
Милтон объяснил и добавил, что женщина оба раза поцеловала его в губы, это был святой поцелуй, так она сказала.
— Не бывает святых поцелуев, мой мальчик. А теперь послушай, что я тебе скажу, Милтон. Слушай внимательно.
Всех молодых людей в определенном возрасте посещают определенные мысли, объяснил пастор Катчен. Они могут сбить с толку, но причина кроется в тех изменениях, которые происходят у них в организме. Священник напомнил Милтону, что тот закончил школу и встал на путь взрослого мужчины. Путь мужчины тернист и никогда не обходится без искушений. Однажды Милтон унаследует ферму и сады, поскольку Гарфилд отказывается от своей доли. Это то, к чему нужно себя готовить. Мать Милтона — воплощение добродетели, отец готов сделать для людей все, что угодно. Если кто‑то болен, и у него сломался забор, мистер Лисон первым придет на помощь. Мать вырастила пятерых детей, и если младший поражен недугом, то на все Божья воля. Божья милость — вот что превращает порок в дар: несчастный Стюарт, подумает иной, но достаточно посмотреть внимательно, чтобы понять, как это прекрасно, что Стюарту дарована жизнь.
— Сегодня замечательный день, Милтон, сегодня наш праздник. Мы выстояли, ибо мы люди. Вот о чем ты должен думать в первую очередь.
Священник по — дружески опустил руку Милтону на плечо. Он все понимает, говорил этот жест. Он неприятно поражен, но был рад помочь.
— Она меня не оставляет, — сказал Милтон.
Двинувшийся было вперед пастор Катчен остановился снова. Понизив голос, он спросил:
— Она беспокоит тебя там же в саду?
Милтон объяснил. Он сказал, что женщина уговаривала его сегодня целый день, с самого утра. Именно потому что она вынуждала его, он должен был кому‑то все рассказать.
— Не говори никому, Милтон. Ни одной живой душе. Это будет даже не между нами двумя, это умрет во мне. Эдди тоже ничего не узнает.
Милтон кивнул. Пастор Катчен сказал:
