Алексей Бабий - Скучно в городе Пекине
— А если без него, — грустно сказал я, — я специалист по технологии.
— Технологии чего?
— А ничего, просто технологии. «А еще они рисуют все, что начинается на букву „М“: мальчишек, математику, множество…» — «Множество чего?» — «А ничего. Просто — множество…»[25]
— Понятно, — сказала она, — только не очень.
— Ну, — сказал я, — меня не интересует, ЧТО делать, а интересует — КАК. Приемы, рецепты, алгоритмы.[26]
И начинается интеллектуальный разговор. Ну очень интеллектуальный. Но не о том. А внутри этого разговора, на полунамеках и полуфразах, идет менее интеллектуальный разговор, но — о том самом. Так вот ты, оказывается, какой. А ты, оказывается, вон какая.
Ритуальный танец. Только танец языком. Или так: ритуальный танец на обоюдоостром языке, смертельный трюк.
И что меня особенно бесит: я распустил хвост, как последний петух — сразу, с первой фразы. Не то, что я стараюсь казаться умнее, чем я сеть (да это и трудно: я ужасть какой умный!). Но я ВЫПЕНДРИВАЮСЬ, вот что паршиво. Из-за этого и пить бросил: чуть глотнешь, и начинаешь из себя изображать, а утром невыносимо стыдно. Ну умный ты, так и молчи себе в тряпочку. Тем более, что в нашей стране это — основной закон самосохранения.
Да. А зовут ее, оказывается, не Любой. Любой, как выяснилось, зовут ту тыдру.
…Что-то у меня с логикой. Почему бы им обеим не быть Любами? Классическая загадка: у меня в кармане две монеты на общую сумму 15 копеек. Одна из них не пятак. Что это за монеты?
— Скажите, а как вас звали в детстве? — спросил, наконец, я. Исключительно умный ход. «Киса…» — застенчиво сказал Ипполит Матвеевич. «Конгениально!» — заметил великий комбинатор.
Она насмешливо косит на меня зеленые глаза. — Да так и звали. Люсей.
То есть, догадалась. Стыдобушка-то…
5
Мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико. Тетки высказали мне свое «фе», но я ихнее «фе» проигнорировал.
После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде. Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет.
Гм, сказал я себе в сердце своем. Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы[27] (кстати, немаленький ворох), и… и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а?
Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь — так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то.
И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару,[28] брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели — этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина).
Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше. Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным…[29]
6
У меня была работа.Я ее любил!Да вот только подлый кто-тоИнтерес убил…А ведь, братцы, я работалДо семнадцатого пота!А теперь —Вот:Только доИ от…
У меня была зазноба.Ох, как я любил!Да вот гад какой-то злобныйВзял да разлучил…Я ведь, братцы, с той зазнобойВек бы счастлив был, должно быть!А не такВот:Только доИ от…
У меня была идея.Я весь мир любил!Только кто-то мне неверьемДушу отравил…А ведь, братцы, с той идеейСтоек был в любой беде я!Ну а так —Вот:Только доИ от…
У меня была идея…У меня была работа…У меня была зазноба…Все теперь наоборот!И лежу лицом к стене я:Кто же, кто же эти кто-то?Я бы их довел до гроба,Кабы не был «до и от»!
…СлишкомСам себя любил.ЭтимСам себя убил.Сам себя я закопал,Да еще и написал:Мол, у меня была…[30]
7
Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если б я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну сколько можно!
Увы, я не пишу роман, а кручу его. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутит. И крутит, и крутит, но ничего нового под луной нету. Вот плохо помню Лермонтова, но у Печорина тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать.[31] А ведь явно про меня. Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался. Ну, это — по нашему. Это — мы могём.
А если подробнее, то пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей дело кончится. А чего это вы ухмыляетесь? Ну да, у нас с Люсей. Увы. Сегодня мы были на Церковке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине — шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба. Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот что-то я застеснялся…
Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца.
Петро переселился к очередной пассии, комната пуста.
Сегодня вечером танцы, тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Значит, сегодня вечером мы идем к Круглой новым маршрутом.
Диспозиция, кажется, ясна…
(К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схэме буквами «мэ» и «жо». В десяти метрах от туалэта — пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га![32])
Эх, были мы когда-то рысаками! И я подтянулся, я ощутил себя охотником, моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог.[33]
…И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу. Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова. («Не приспособлены вы, кролики, для лазания!» — говорил я, помогая ей на «катушке». — «Болтать-то вы умеете, Джим. А летать?» — отвечала она.[34])
Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход, мне его Петро показал.
Все было сделано чисто: к отбою мы не успели. Что же делать, сказала она, выход есть, сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок.
Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз. А вы-то где устроитесь, спросила она. Ну, сказал я улыбнувшись, думаю, что там же. Что, спросила она изумленно, а потом сообразила. Так для того все и было затеяно, сказала она, и все было специально, сказала она, а я-то думала, сказала она, ну и дура же я, сказала она. И заплакала.
