Галина Щербакова - Неснятое кино
То, что он появился у окна и стал на нее смотреть, было совершенно естественно. Иначе зачем бы она сюда пришла?
– Ты сидишь на моем месте, – сказал он.
– Ну, знаешь! – ответила она, резко двинула стулом и ударилась коленкой.
– Я тоже всегда здесь бьюсь, – сказал он.
Бесконечность совпадений, угадываний. Их руки всегда протягивались за одним и тем же, их губы произносили одни и те же слова. Они не назначали друг другу встречи, а оказывались одновременно в одном и том же месте. Она брала телефонную трубку за секунду до того, как звенел звонок.
– Я боюсь, – сказал он ей.
– Чего? – спросила она.
– Так не бывает, – ответил он.
– Но есть же! – закричала она.
Он смотрел на нее как на чудо и как на дьявола.
Ее командировка закончилась. Съемки должны были начаться через три месяца. Он дал ей адрес деревни, откуда была родом его прабабка.
Ее провожала группа, ее саму было не видно за цветами. Время от времени она тоскливо смотрела вокруг, но они уже простились, и она его не ждала.
Вошли в самолет, сели, стюардессы обиходили ее цветы, и она сняла туфли на каблуках и вытянула ноги. Вот и все. На этот раз. Теперь ей предстоит летать часто. Надо же! Такое счастье, а он боится… Дурачок суеверный…
Самолет мертво стоял, задраенный, попискивающий от нетерпения.
– Пора бы, – сказал ее сосед. – Так во всем теряется время.
Она посмотрела на него внимательно, он приосанился. Самолет стоял.
– Ну, что там у вас? – громко спросил сосед стюардессу. – Заело?
Стюардесса по-стюардесски улыбнулась и ничего не сказала.
Тогда она встала и прямо в колготках пошла к летчикам.
– Мальчики, – сказала она им. – Выпустите меня на секунду.
Они обнимались на виду всего аэропорта. Это была ошибка, потому что уже через час режиссеру фильма было предложено найти другую актрису, менее экстравагантную, не останавливающую самолеты.
Дочки были потрясены пустыми чемоданами.
– Чем ты там занималась?
– Ну что? Будешь камбалой на песке? – спросил приятель.
– Буду, – ответила она и положила трубку.
– Почему невежливая? – спросил он, перезвонив тут же.
– Окамбливаюсь, – ответила она. – Не отвлекай – это процесс.
Вечером она села в поезд и поехала в его деревню.
Был автобус, потом грузовик. Потом паром. За всю дорогу она произносила только нужные слова – куда? Во сколько? Она была в очках, ее не узнавали, но оглядывали внимательно: кого-то напоминала.
На взгорочке той самой деревеньки, светясь всеми маковками, стояла церковь, та самая, из ее сна. Она дошла до нее, был уже вечер, села на лавочку. Что это все значит? Думала. Так не бывает, и так есть…
Подошла старушка, пригласила в дом. Она пошла, все равно к кому-нибудь пришлось бы проситься ночевать.
На стене увидела себя. Нет, не знаменитую актрису, а женщину в подвенечном платье, с красивым обвязанным платочком в руках.
– Он был розовый, – сказала она.
– А кто его знает, – ответила старушка. – Не помню, я малая была. Это тетя моя. За поляка вышла, он нашу веру принял, а уехала она за ним. Красивая была, сил нет… Вот как ты… Только волосы погуще да глазом потемней. Статная.
– Я на свою мать похожа, – сказала она сердито, – у нас сроду никаких поляков…
Всю ночь не сомкнула глаз. Концы с концами не сходились. Она не могла быть похожа на его прабабку, не могла. Хотя почему нет? Что она знает о предках, что мы вообще знаем о себе? Но ведь случилось это с ней. Для чего-то? Не с бухты же барахты. Из глубины корней выросла любовь одна на двоих. И такой оказалась сильной, что самолет остановить ей – раз плюнуть!
Фильм заморозили. Не нашли денег. Режиссер юлил по телефону.
Однажды после такого разговора она в клочья разодрала сарафан. Потом зашторила окна и легла лицом в подушку.
Звонил телефон – не поднимала трубку.
Звонили в дверь – не открывала.
Но в какую-то секунду резко встала и пошла к выходу. Открыла. Прямо возле двери стояли «козлы», девчонки-малярки хихикали и красили стены. Они замерли, увидев ее, она же остолбенело смотрела на свою заляпанную, выгвазданную дверь, на которой ни звонка, ни номера видно не было. Другие двери на площадке были аккуратно закрыты газетами.
– Давно так? – спросила она.
– С утра, – сказали малярки. – Мы вам звонили, звонили…
Она захлопнула дверь и вышла на балкон. Она сразу его увидела. Он сидел согнувшись в детской песочнице.
Начало и конец, смерть и бессмертие, горе и счастье сразу оказались в одной точке. И этой точкой всего сущего было ее сердце.
– Ура! – прошептала она. – Ура! – и села на ящик из-под пива, который она все время хотела выкинуть и не выкидывала. Что бы она сейчас делала без него, на чем бы она плакала, почти высунув голову между перил и размахивая, как флагом, куском порванного сарафана?
