Вальтер Флегель - Случай в Бергхайде
— Один момент, — сказал Манфред, — и будет тепло. Френч и брюки, с которых капала вода, он снял и развесил на стульях. Оставшись в одних трусах, присел у железной печки и, пододвинув к дверце ящик с дровами и углем, начал растапливать печь.
Ливень лил такой, что, кроме шума воды, ничего не было слышно. Лишь иногда монотонный шум воды заглушался раскатами грома.
— Раздевайся и повесь свое платье сушить, сама закутайся вот в это, — Он подал ей одеяло, которых здесь оказалось несколько.
Железная печурка быстро загудела, распространяя вокруг животворное тепло.
Рената закуталась в одеяло, следя за каждым движением Манфреда. А он, пододвинув к печке два стула, развесил на них всю одежду, затем осторожно, будто уже не раз занимался этим, выжал ее одежду и также развесил на спинках стульев. В печку подбросил новую порцию угля. Порыв ветра открыл входную дверь. Манфред захлопнул ее, затем пошел к Ренате. Однако она, не дожидаясь его, сама бросилась ему навстречу. Одеяло упало с ее плеч. Не чувствуя ни стыда, ни угрызений совести, они обнялись.
* * *
Рената спустила ноги с кушетки на пол, а сама прислонилась к Манфреду, быстрым движением руки провела по его груди.
После долгого молчания Хут предложил новый тост:
— За наших детей.
Все выпили до дна и на этом тепло распрощались.
— Вы правы, — сказала при этом Рената Хуту, — семья, конечно, играет главную роль.
— Вот и стремитесь ее создать, — полушутливо посоветовал майор.
Раздеваясь в своей комнате, Рената размышляла, случайно или нет начал майор разговор о семье, но так и не решила, а спрашивать Манфреда об этом ей не хотелось. Ее отчужденность к майору постепенно превратилась в любопытство и легкое беспокойство.
Рената подняла вверх руки, шелковая ночная рубашка скользнула по телу. Босиком она подошла к Манфреду, он обнял ее и поцеловал.
«Хорошо, что все так случилось, — думала она. — Здесь я пробуду еще пять дней». Слегка оттолкнув Манфреда и тут же снова обняв его, она попросила:
— Знаешь, Великан, брось курить, хорошо? По крайней мере, пока я не уеду.
— Хорошо, моя Тучка.
3
Утром Манфред проснулся раньше Ренаты. На улице шел дождь. Сквозь щели в жалюзи в комнату проникал утренний свет. Манфред осторожно сел на постели и взглянул на спящую Ренату. Она спала так, что даже не было слышно ее дыхания. Волосы разметались по подушке, по плечам и груди. Правый уголок рта Ренаты чуть заметно вздрагивал во сне.
Манфреду с первой встречи запомнилась Рената. Его милая Тучка. Собственно говоря, это прозвище не шло к ней. Никакая она не тучка, которую может сдуть ветер. Она человек волевой и хорошо знает, чего хочет. Единственное, чего Манфред не мог предвидеть, — это того, как она поступит, но зато он хорошо знал: как она решит, так и будет.
После вечера и ночи думалось лучше, и проблема, казавшаяся еще вчера неразрешимой, сегодня таковой уже не казалась. Теперь, видимо, и говорить об этом будет легче.
— Эх! — выкрикнула вдруг проснувшаяся Рената и шутливо ударила Манфреда в бок.
Он сделал вид, что испугался и, упершись одной рукой ей в грудь, прижал к стене и держал так до тех пор, пока Рената не сказала:
— Сдаюсь! — И, тяжело дыша, она снова повалилась на подушки. — Я за тобой подсматривала. Где ты сейчас находишься?
— В Бергхайде.
— Ага.
Он лег, взял ее руку в свою. Оба смотрели в потолок и разговаривали.
— А помнишь, что ты мне сказала, когда мы в первый раз остались наедине? «Я с тобой и в этой землянке согласна жить».
— А вчера вечером, когда ты затеял этот разговор, ты тоже имел в виду землянку?
— Да, конечно.
— Видишь ли, тогда была совсем другая ситуация.
Несколько расстроенный, он повернулся к ней лицом и увидел ее в профиль.
— До сих пор я считал, что ты знаешь, чего хочешь.
— Манфред, богатырь ты мой! — прошептала она, сжимая его руку.
Они немного помолчали. Потом Рената пощекотала его под мышками и, рассмеявшись, выпрыгнула из постели. Разговор о самом важном снова был отложен на другое время.
Манфред сегодня был свободен от службы, и они во всем доме были одни. Около одиннадцати часов дождь перестал, кое–где проглянуло чистое небо. Манфред и Рената вышли прогуляться, или, как они выражались, понюхать, что и как.
Командовала Рената. Она диктовала Манфреду, что он ей должен показать. Сначала шли так называемые социальные учреждения.
Школа и детский сад оказались на одной улице — два длинных каменных здания с большими окнами, сквозь которые на улицу доносился детский гомон. В одном из классов ученики хором разучивали русские слова: книга, доска, рука, ложка, шапка…
— Очень милая школа, — сказала Рената, — но вряд ли она в состоянии вместить всех учеников, которых я видела в поселке.
— Ученики пятых — восьмых классов ездят в школу в соседнее село.
— А почему здесь не построили большей школы?
Этого Манфред не знал. Не смог он ответить на вопрос Ренаты и тогда, когда они зашли в продовольственный магазин, где оказалось полным–полно покупателей, в основном женщины. Они бойко разговаривали, шутили и смеялись. Однако, едва увидев Манфреда с Ренатой, они, словно по команде, замолкли, внимательно оглядели их с ног до головы, а потом тихо зашептались, делясь, по–видимому, впечатлениями.
Рената сразу же потащила Манфреда из магазина, спросив с удивлением:
— Неужели они все не работают?
— А где же им работать? — вопросом на вопрос ответил Манфред.
— Эх ты, наивный!
Возвращаясь домой, Рената никак не могла забыть женщин, которые с любопытством разглядывали ее, а потом о чем–то перешептывались.
До отъезда Ренаты Манфред успел показать ей Дом культуры, построенный неподалеку от военного городка, а затем и свою комнату в общежитии для холостых офицеров.
* * *
Затем они съездили в Торгелов. Бродя по узеньким улочкам маленького городка, Рената чувствовала себя намного лучше, чем в Бергхайде. И хотя это был далеко не Дрезден, но все–таки в этом городе, со множеством магазинов, оживленным уличным движением и большим количеством людей, на них никто не обращал ни малейшего внимания.
На обратном пути Рената всю дорогу молчала. Вспоминала Дрезден, город городов, в котором она прожила всю жизнь. Она видела Дрезден в ранах, нанесенных войной, помогала городу залечивать их, и теперь он стал еще краше.
Чем ближе они подъезжали к Бергхайде, тем беспокойнее становилась Рената.
Глядя на нее, Манфред растерянно улыбался. «Уж теперь–то, побывав в Бергхайде, Рената наверняка примет решение», — думал он, но спросить ее не решался, понимая, что у Ренаты большие запросы к жизни, а маленький поселок Бергхайде так мало может дать ей.
Молча они шли по безлюдной улочке к дому майора Хута. Взявшись за руки, они переплели пальцы и шли, прижавшись друг к другу. Рената старалась идти в ногу с Манфредом, который делал широкие шаги, Заметив это, он пошел медленнее, чтобы ей было легче.
— Мой Великан!
— Моя Тучка!
На улицах шумели детишки, они стайками носились вокруг деревянных домиков с пестрыми ставнями. Дома стояли стройными рядами, как солдаты на параде. Только палисадники перед домиками и заборчиками в какой–то мере говорили об индивидуальности хозяев. Рассматривая эти палисадники, Рената пыталась угадать, что представляют из себя их владельцы. Это была своеобразная игра, которая в другое время развеселила бы и ее и Манфреда, но сейчас оба лишь натянуто улыбались.
После обеда они не знали, чем заняться. Немного отдохнули, почитали, затем взялись разгадывать кроссворд. Однако ничто не могло отвлечь их от мыслей, которые мучили обоих.
Фрау Хут сидела и проверяла тетрадки с сочинениями, а потом пошла навестить некоторых учеников, чтобы поговорить с их родителями.
Манфред ждал решения Ренаты, а она ждала, что он потребует наконец от нее ответа. Все остальное было для них второстепенным. Они почти не говорили друг с другом, а когда их взгляды случайно встречались, оба как–то неестественно улыбались. К вечеру решение созрело у обоих.
Манфред не хотел больше мучить свою Тучку. Он смирился с тем, что она уедет в Дрезден, а он навестит ее во время отпуска.
Рената тоже решила больше не мучить своего Великана. Она боялась смотреть в его глаза, потому что в них застыла такая печаль, что ей хотелось плакать. Она уже была согласна ради него уехать из родного Дрездена. Отказаться от всего: и от города, и от его реки, и от знаменитого зоопарка, и от друзей, и от своей школы, и от детей, которых она учила. Нет, об этом лучше и не думать. Отказаться от всего этого, и только ради него одного?!
Они старались не вздыхать, пытались улыбаться. Однако ни он, ни она почему–то не высказывали своего решения. Сидели на кушетке, понурив головы, и молчали.
На улице снова пошел дождь. Сгущались сумерки. Ветер выдувал из печных труб яркие искры, и они гасли на лету.
