Михаил Чулаки - ПРАЗДНИК ПОХОРОН
Мамочка всю жизнь проработала на мелких должностях в исполкоме.
Приятно, что Павлик дома. Редкий случай. Владимир Антонович прекрасно помнит притеснения, которым сам подвергался в молодости, когда должен был о каждом своем шаге отчитываться перед мамочкой, и потому сам никогда не допытывается, где был Павлик, с кем, когда вернется. Если вообще дома не переночевал — тоже не страшно: взрослый уже парень, на четвертом курсе. Сам не допытывается и Варе не разрешает, хотя очень хочется знать: где и с кем?! Поэтому и разговоры с сыном выходят какие-то дипломатические, состоящие из косвенных вопросов:
— Ну как поживает бунтующее поколение?
— Ну уж бунтующее. Реплики в публику иногда себе позволяем, не более того.
Павлик когда-то пытался поступить в театральный, потому у него мелькают иногда сценические сравнения. С театральным не вышло, но все-таки он постарался устроиться поближе к искусству: учится на киноинженера.
— Каковы же последние реплики? Твои в частности?
— Да все те же: чтобы вволю было воли!
Это означало: не лезьте в мои дела.
Варя вмешалась:
— Давай-давай, торопись: женишься, ребенка родишь — никакой тебе воли не останется.
— Намек понял: я вас держу в неволе, дорогие предки. А я-то думал, что вы меня.
— Взаимно. Все друг друга держат взаимно.
Владимир Антонович не просто нашел компромисс в лучшем дипломатическом стиле, он высказал выстраданное убеждение: действительно же, все друг друга держат, все друг с другом связаны, и чем ближе — тем теснее связаны, тем чаще мешают друг другу — и толкаются, и невольно ударяют локтями…
Кажется, Варя тоже хотела что-то сказать по тому же поводу, но Павлик вдруг привстал, прижал пальцем губы — мол, тсс! — и вышел на цыпочках. Слух у него молодой, да и сидел он у самой двери, ловил краем уха голоса из бабушкиной комнаты. Вернулся он через минуту — торжествующий.
— Слушайте новый шедевр! Начало я упустил, но все равно:
Целовался, нежность расточая,
Чуждым бедрам и чужим устам.
Ты ж всегда ждала за чашкой чая,
От забот всей плотью подустав.
"Чуждым бедрам и чужим устам", а?!
— "От забот всей плотью подустав", — возразила Варя. — Очень даже образно. Этот Жених понял женскую душу: знаете, как устаешь всей плотью от бесконечных забот!
Женщина не может не пожаловаться. Владимир Антонович не стал спорить, наоборот, как бы подхватил за Варей:
— Действительно, мамочкин Жених прав: когда своя плоть подустала, невольно обратишься к чужим бедрам!
Дорогая мамочка воспитывала его в чопорности: нельзя было не то что заговорить дома "о чем-то таком", но и подумать трудно! Потому Владимир Антонович постарался, чтобы Павлик не знал никаких дурацких табу, чтобы он-то никогда не мог подумать, будто родители нашли его уже готовым. Сделали! Вырастили из двух клеток! И это естественно, а значит — прекрасно. А сам Владимир Антонович, когда случается пошутить на "такие темы", испытывает чувство свободы: да, он шутит о чем хочет и плевать ему на ханжеские запреты!
Варя тоже любит разговоры "ниже пояса" и потому ответила с удовольствием:
— Ничего, плоть отдохнет и опять готова к употреблению. Как в анекдоте, помнишь? "Мы тоже страстные, нам просто некогда".
Как хорошо, что они смеются об этом вместе с сыном: меньше шансов, что Павлик будет когда-нибудь чуждаться их так же, как нынче Владимир Антонович чуждается своей мамочки.
Они втроем еще не отсмеялись, когда в дверях кухни замаячил Жених.
— Д-до свиданьица. Спасибо. Оч-чень душевно поговорили. Оч-чень душевная женщина. Первая меня поняла. Скоро и другие. Еще все увидят. П-поздние поэты тоже бывают. Тютчев тоже поздно. Сейчас везде выходят такие — народные. Хватит, нас душили официальные. Смешно: поэт — официальный. Везде чиновники — и поэты-чиновники. А теперь хватит!
Жених явно собрался говорить долго. Ну да лаконичных пьяниц свет, наверное, еще не видел. Владимир Антонович встал.
— До свидания. Спасибо, что заходите. Мамочка вас любит.
— З-замечательная женщина! Душевная! Хорошо вам с такой мамой! А моя в стихах ничего не пендрит. Ничего! Ей не понять.
— Да-да, спасибо.
Владимир Антонович теснил Жениха, и тот наконец оказался на площадке.
— З-замечательная женщина.
— Да-да, спасибо.
Слава богу, удалось закрыть дверь.
— "Целовался, нежность расточая, чуждым бедрам и чужим устам", — пропел Павлик. — И как только бабуля поощряет такие вульварные стихи?
— Действительно, все перевернулось, — в недоумении сказала Варя. Есть такой оттенок: недоуменное осуждение. — Чтобы раньше она потакала такому, с позволения сказать, поэту. Мало того что неофициальный, так еще ругает чиновников! Помните, как она любила жаловаться? "Ходят всякие в исполком, разводят стихийность!" Вот уж ничего не осталось от человека, если уже и стихийности не боится.
— И вульварности! — гнул свое Павлик.
А Владимир Антонович подумал о матери этого Жениха. Милая старушка, каждый день таскает тяжеленные сумки. Часто Владимир Антонович догоняет ее по пути от универсама к дому и всегда помогает донести. И вот, оказывается, Жених ею недоволен, мать, видите ли, его не понимает. Зато мамочка Владимира Антоновича для Жениха — "замечательная женщина". Владимиру Антоновичу бы такую — тихую, вечно копошащуюся по хозяйству, каждый день из последних сил семенящую по магазинам. Да, ему бы такую, наверное, Владимир Антонович искренне бы ее любил. Или закон такой, что легче любить чужую мать, чем собственную?
Никогда и никому он не признавался, что не любит свою мамочку. Ведь матерей полагается любить. Официально признанное "самое святое чувство". Во многих вольнодумствах Владимир Антонович с легкостью признается в наши либеральные времена — но не в этом.
Мамочка появилась сразу после ухода Жениха — торопилась поесть. В старости она стала много есть, весит уже сто килограммов. А до пенсии была худой и стройной, блистала офицерской выправкой в своих строгих платьях-костюмах.
— Что там у тебя? Положи мне тоже.
Мамочка обожает, чтобы за нею ухаживали. Как будто трудно самой положить себе на тарелку. Варя утверждает, что лень.
— Клади сама, сколько хочешь. Перед тобой же кастрюля.
На самом деле: Владимиру Антоновичу или Варе пришлось бы тянуться через весь стол, а мамочке только руку протянуть. Или совсем уж она не замечает ничего перед носом, или это фантастическая лень.
Мамочка наложила себе целую пирамиду макарон с мясом, сплюнула и стала поспешно есть. Редкие ее зубы не удерживали макарон, те падали обратно — в тарелку и мимо, — мамочка подбирала и снова запихивала их в рот, — зрелище неаппетитное.
А тут еще явилась Зоська, запрыгнула мамочке на колени и стала хватать мясо из ее тарелки — совсем обнаглела кошка! Владимир Антонович отодвинул свою тарелку: не мог больше есть.
С полным ртом мамочка еще и пустилась в разговоры:
— Вот видишь, не забывают меня. Приходит человек, делится. Приятно, когда еще нужна людям. Я всегда умела работать с людьми, Иван Павлович много раз говорил. Отмечал публично на собраниях.
Иван Павлович служил чином выше, занимал, кажется, даже отдельный кабинет, и в то же время мамочка "дружила с ним домами": бывала у него в гостях, да и он раза два почтил ее по случаю каких-то праздников.
— Помнишь, мне всегда были два раза в год грамоты! А грамоты зря не давались!
— "Твоих наград узор чугунный", — негромко процитировал Павлик.
Мамочка не расслышала.
Она горячилась, вспоминая, и обращалась при этом к одному Владимиру Антоновичу не потому, что хотела обидеть Варю или Павлика, — просто она не понимает значения таких нюансов: "вот видишь" сказать или "вот видите". А Варя обижается каждый раз. Павлик — нет, Павлик давно уже не принимает свою бабулю всерьез, а Варя никак не может понять, что на мамочку обижаться бессмысленно. И теперь она с удовольствием отозвалась:
— Этот ваш… — она не сказала «Жених», — этот ваш поэт, который не забывает, он алкоголик несчастный! Его из дому гонят, вот он и ошивается.
— Вы не умеете судить людей. Я всю жизнь проработала с людьми, я их понимаю с первого взгляда! Очень интеллигентный человек, стихи прекрасные пишет.
Павлик подавился от смеха. Пришлось постучать ему по спине.
Варя заварила чай и полезла в буфет доставать сладкое. И тут же демонстративно вытащила какой-то мешок, держа его, как держат нагадившую кошку.
— Я же вас сколько раз просила: если уж накупили ваших батончиков, вы их ешьте. Смотрите, черви завелись. Только вчера такой же мешок выкинула — и снова. А вообще вам вредно — и при вашей полноте, и для желудка. Мы заботимся о вас, а все заботы насмарку.
Неизвестно с чего, но в старости мамочка вдруг полюбила соевые батончики. Пока еще сама выходила, обязательно покупала, забывая, что еще не съела предыдущие. Три месяца уже не выходит с начала зимы, так напутствует всех: "Не забудь купить батоничики!" Варе однажды пришло в голову, что соя слабит, и тогда составился заговор вообще не покупать мамочке эти батончики. Но мешки с ними и до сих пор попадаются где угодно — столько она их запасла в свое время. Да и Жених на сильном подозрении, что пополняет мамочкины запасы.
