Сергей Саканский - Разбег и пробежка (сборник)

И вдруг он увидел следы Лидочки… Это были те самые шипастые кроссовки, которые он подарил ей на Новый год. На тропинках было множество разных следов, туда и обратно, но у следов Лидочки сегодня была одна интересная особенность: они всегда шли в паре с крупными мужскими. Наконец, этот счастливый тандем свернул с тропинки в снег, исчез в туманном ельничке.

Ченчин расчехлил заточку и вошел в чащу. На полянке лежал «космонавт» Лидочки. От него, дальше сквозь ельник, уходили следы: спортсмены прервали пробежку на несколько минут и опять возобновили ее.

На снегу было что-то расстелено, потом снято, с крупными складками и отпечатками швов, наверное, мужское пальто: но даже через эту пальтовую ткань пропечатались ее ягодицы, чужим мужчиной глубоко вбитые в снег.

В то утро Ченчин запомнил ее дрянную шутку: два яйца на тарелке вкупе с эклером символизировали хуй. Он обхватил эклер губами и представил, как Лидочка делает минет. Она всегда норовила отказаться от утреннего секса: если он просыпался раньше, она успевала увернуться и убежать. Ей якобы была нужна энергия для пробежки. Теперь он знал, что на самом деле, она просто не хотела портить любовника мужем. Свежего снежного человека – кислым, протухшим, вялым…

– Останься сегодня дома! – сказал Ченчин.

– У меня кросс через неделю, – сказала Лидочка, непроизвольно глянув на часы. – Надо тренироваться.

– Я всё знаю, – строго сказал Ченчин.

Он стоял над ней – маленькой, одинокой возвышаясь – грустный, суровый и злой.

– Ты чё? – изумилась Лидочка и вдруг, всё осознав, завопила:

– Не-ет!

Ченчин схватил заточку обеими руками, размахнулся и вонзил ее в Лидочку сверху вниз. Заточка вошла в темечко, пронзила мозг и остановилась над колодцем горла.

Ченчин крякнул и сделал второй рывок. Заточка легко прошла через пищевод, пронзила розетку Карди, желудок и кишечник. С третьим рывком заточка вышла наружу через анальное отверстие, блеснув красно-коричневой каплей на острие. Таким образом, заточка почти полностью скрылась внутри Лидочки, легко пройдя через все ее пустоты, и Лидочка была как бы посажена на кол, только наоборот, сверху вниз – это ли не достойная казнь за прелюбодеяние?

Ченчин отпустил заточку. Некоторое время Лидочка стояла перед ним, прямая, как палка. Она жалобно смотрела на мужа большими голубыми глазами и ничем не отличалась от живой, разве что, только из темечка у нее торчала пипочка.

Потом глаза Лидочки налились кровью, и ее тело плашмя рухнуло на пол.

– Так, – пробормотал Ченчин. – Теперь надо сосредоточиться…

И в этот момент раздался настойчивый звонок в дверь. Ченчин подкрался, прислушался. Звонок повторился. Затем перешел в решительный стук.

– Откройте, – послышался взволнованный мужской голос. – Я пришел проверить газовые вентили.

У Ченчина затряслись поджилки.

– Мы вас не вызывали, – прохрипел он пересохшим горлом.

– Плановая проверка, – настаивал голос. – Газовые вентили. У меня с собой газовый ключ.

– Газовый ключ, – грустно повторил Ченчин.

Он подумал, что лучше бы впустить мастера, плотно затворить дверь в комнату и проводить его на кухню: ведь надо еще как-то спрятать труп, или даже расчленить его, а вдруг потом этот случайный свидетель… Но вот только запах… После убийства почему-то остается какой-то странный запах на весь дом. Теплый говняный запах убийства… Ченчин заметил, что все еще держит в руке окровавленную заточку.

– Шел бы ты лесом! – вдруг завизжал он. – Может честный человек, наконец, трахнуть с утра свою жену или нет?

Ченчин услышал удаляющиеся шаги. Вернулся в комнату. Лидочка все еще лежала на полу. Действительно – куда же ей деться? Кровь уже впиталась в ковер.

Ченчин положил заточку на пол, рядом с Лидочкиной головой. Прошел в ванну, вымыл руки, глянул на свое лицо в зеркале. Оделся, вышел на улицу. У подъезда околачивался какой-то тип с чемоданчиком, наверное – тот, из газовой службы. Ченчин где-то видел его суровое лицо: он был похож на товарища из Спорткомитета, который в прошлом году повесил Лидочке на плечо ленту, руку ей уважительно пожал… Он недобро посмотрел на Ченчина и скрылся в дверях подъезда.

Ченчин вошел в лес. Он пришел на то место, где впервые встретился с Лидочкой, постоял, посмотрел на снег, попытался вспомнить, что происходило здесь, и не смог. Потом он пришел туда, где обнаружил вчера следы Лидочки. Исколотый заточкой «космонавт» был на месте. Это поразило Ченчина. Лидочка уже час, как умерла. А ее «космонавт» ебется, как ни в чем не бывало. Ченчин с неожиданной легкостью представил, как это свершалось здесь. Оказывается, гораздо легче было представить, как это делал с Лидочкой не он, а кто-то другой…

Они бежали то рядом, хитро поглядывая друг другу в глаза, то гуськом, жадно рассматривая друг друга в движении, и, наконец, на поляне, защищенной густым ельником, он грациозно снял пальто, плавно опустил пальто на снег, словно волшебник скатерть-самобранку, и на этой скатерти сразу возникли удивительные яства: лакомые бедра Лидочки, неистово машущие вверх-вниз, Лидочкина голова с далеко высунутым языком.

Ченчину захотел еще раз убить Лидочку. Оставалось лишь непонятным: почему этот спортсмен выходит на утреннюю пробежку в пальто.

Ченчин вернулся домой. Дверь не открывалась, что-то стряслось с замком.

– Газовщик! – подумал Ченчин. – Никакой он не газовщик. Он замаскировался под газовщика, а сам пришел грабить квартиру. Сломал замок. И он сейчас там, у Лидочки. Это он убил Лидочку – газовым ключом. И это он ответит за всё. Это его будут судить и сажать.

Если бы принять этот вариант бытия за основу…

Но, увы – всё оказалось не так.

Ченчин вошел в свой дом, справившись, наконец, с заевшим замком. Лидочка по-прежнему лежала на ковре, надетая на заточку, как съедобное животное на вертел.

Ченчин потрогал ее. Тело было холодным.

Он даже обиделся на реальность. Входя, он был почти уверен, что Лидочки и след простыл…

Но почему всё так? Почему реальность хоть раз не может пойти нам навстречу?

Вот и пять лет пролетело. Обновленный Ченчин вернулся в свой город, который был сверху похож на подкову, брошенную в траву или в снег. Всюду в этом городе был лес и лес…

Ченчин поселился в квартире матери, потому что старую квартиру у него отобрало государство. Вместе с жильем уплыла в небытие и памятная африканская маска. А собака, когда-то резвившаяся в снегу, за эти годы состарилась и умерла.

Ченчин шел лесом. В тот день только что выпал тонкий снежок на февральский наст, выпал и успокоился: лишь редкие мохнатые снежинки еще кружили перед глазами, мешая жить…

И вдруг он увидел следы. Это были следы Лидочки: те же самые шипастые кроссовки, тот же широкий бегущий размах… Ченчин опустился на колени и присмотрелся к следу, даже зачем-то понюхал его, словно гончий пес.

След еще сохранил запах женщины: менструальная кровь, моча, бутерброды с крупно порубленной колбасой. Ченчин тихо, хищно зарычал, вскочил на четвереньки и крупной рысью побежал по следам. Повернув на восток, Ченчин перешел на отчаянный галоп.

Следы скрылись в густом ельнике, Ченчин нырнул за ними, заснеженные лапы хлестнули его собачью морду, обсыпав ее мелкой снежной мукой.

То, что увидел Ченчин на поляне, повергло его в изумление и ужас. В самой середине был небольшой вытоптанный круг, словно здесь танцевала ведьма, а в центре этого круга покоилась твердая, как глина, куча говна.

– Лидочка, это ты. Лидочка, ты жива, – нежно прошептал Ченчин.

Ему и в голову не пришло, что эти шипастые кроссовки существуют не в единственном экземпляре, и что следы-лодочки вовсе не следы Лидочки, никогда ими не были и быть не могли.

Откуда же ему знать, что в таких же точно кроссовках по тем же самым тропам, только в другое время, с утренним сдвигом на полчаса, вечерним – на час бегала другая спортсменка, гораздо более счастливая, чем Лидочка, бегала и наслаждалась природой, писала и какала в лесу…

Начнем теперь эту историю. Впрочем, не стоит, ибо еще не закончена старая.

Ему и в голову не пришло, что и тогда, пять лет назад, не Лидочка бегала тут, а другая, неведомая избранница…

Следы-лодочки не могли быть следами Лидочки по той простой причине, что последний год своей жизни Лидочка не бегала по лесу. Местом ее тренировок стали городские улицы.

Легко и весело было бежать, лавируя между прохожими, спешившими на работу в этот утренний час… Не думать о страшном лесном маньяке… А думать о том длинном, порой в несколько лет длинной, эротическом шлейфе, который остается за бегущей женщиной в порочных мозгах прохожих мужчин… И о том сказочном, неописуемом удовольствии, которое ждало ее в конце пути.