Алексей Сейл - Барселонские стулья
При более внимательном взгляде обнаруживалось, что одна стена целиком представляет собой шкаф, набитый книгами и музыкальными дисками. Вокруг царила хирургическая чистота, руперт и Элен даже телефон держали в шкафу, что, естественно, приводило к тому, что они порой пропускали довольно важные звонки — например, когда звонили из школы, куда ходил Корбу, сообщить, что швы на его ноге, разрезанной острыми стальными краями напольного покрытия в кухне, снова разошлись и его отправляют в больницу, где ему предстоит провести восемь часов в обществе заляпанных кровью алкоголиков, — но какое это могло иметь значение по сравнению с чистотой и отсутствием хлама? Потому что минимализм требовал от человека очень многого, для достижения гармонии все должно было быть сбалансировано и не сдвигаться ни на йоту, каждая вещь должна была точно находиться на своем месте, — стоило лишь чуть нарушить это шаткое равновесие, и все снова погружалось в хаос. Стоило лить вынуть из коробки один карандаш, поставить картинку под неправильным углом, бросить на пол одну–единственную игрушку, и вы с таким же успехом могли обклеить стены обоями от Лоры Эгпли и заказать велюровые диваны. И даже невидимый беспорядок был недопустим, ибо он источал телепатические волны дисгармонии, просачиваясь под дверями и заражая окружающую атмосферу чистоты. Поэтому руперт требовал, чтобы мальчики соблюдали в своих спальнях такой же порядок, как и в остальном доме, хотя сам никогда не бывал в их комнатах. Минимализм становится все более насущным требованием, однако большинство людей просто играют в него. И теперь Элен, считавшая себя не самой аккуратной особой, сообщала друзьям, что, «стоит начать так жить, и у тебя входит в привычку все убирать».
Это очень понравилось руперту, но вскоре он выяснил, что она снимает маленькую комнатку в Воксхолле, до потолка заваленную керамическими черепашками, обитыми кожей скамеечками, цветными подставками. Она сбегала туда словно к любовнику и сидела часами среди гор безделушек, раскачиваясь из стороны в сторону и лаская керамического клоуна. Он не стал кричать на нее, когда узнал об этом, но они долго разговаривали, и в конце концов она поняла, что лучше отказаться от этой комнатки. К тому же она была слишком занята чисткой флагов, чтобы у нее оставалось время на керамического клоуна.
Единственной броской деталью гостиной был квадратный кусок стекла, метр на метр, вмонтированный в пол прямо над входной дверью. Иногда руперту казалось, что он различает на кристально прозрачном стекле желтоватый налет, оставшийся после еще одной лужи, сделанной Мисом, когда тот не глядя выбежал за мячом и в ужасе застыл, словно паря в безвоздушном пространстве.
Несмотря на все приставания Элен, он отказался уродовать лестницу, заявив, что Мис без содрогания к ней теперь и близко не подойдет. К тому же, добавил он, стекло держится на акриловой основе и, даже треснув, не сможет разлететься на осколки.
Таким образом, в тот вечер, когда он получил поручение от Тони, он сидел в своем «ягуаре», блаженно откинувшись на спинку, и купался в грезах о своем грядущем могуществе, которые, казалось, просачивались в салон вместе с теплом, исходящим от печки. Длинный черный лимузин свернул на его улицу, и мощные фары, сиявшие, как голубые звезды, осветили боковую стену его любимого детища. Осветили ту самую шероховатую стену, которую пришлось драить до бесконечности, пока она не приобрела безупречную гладкость яйца, а после этого еще пять раз покрывать специальной краской, полученной из Германии. И теперь на этой стене, чистой и прекрасной, как морская дымка, когда он уезжал, на этой самой стене полуметровыми буквами было написано одно–единственное слово: «ПАТРИК».
Он вышел из машины и дрожа застыл на тротуаре. Даже если бы его отымели в задницу какие–нибудь ирландские работяги на Хемпстедской пустоши, он и то не чувствовал бы себя таким оскорбленным. Такое не могло случиться с ним, ибо он был частью власти. Его тошнило от ярости. Глупое, идиотское имя Патрик, написанное распылителем и выведенное робкой дрожащей рукой неуча. Он бы не пришел в такое негодование, убеждал себя руперт, если бы это был какой–нибудь политический лозунг, что–нибудь связанное с курдами или этим типом из Перу, который выглядел так, словно принадлежал к секте Благодарных мертвецов. Надпись не служила даже меткой, выполненной в художественной манере граффити, которая имела бы хоть какое–нибудь отношение к вонючему уличному искусству, — руперт читал в журнале, что такие метки оставляют различные группировки и компании, возвращаясь по вечерам из своих клубов и запечатлевая на стенах названия своих любимых дискотек — «Гашиш», «Свалка», «Что», — так улитки оставляют свой склизкий след по дороге к дому. Но он и представить себе не мог ничего более тупого, чем «Патрик», руперт даже вспомнил, что у него был один рисунок Кейт Херинг, выполненный пульверизатором и изображавший его торговую марку с маленькими прыгающими человечками, — вот насколько он был осведомлен в области граффити.
А следовательно, это являлось неприкрытым и откровенным вандализмом. Сначала он было решил попросить Джека прислать полицейских, чтобы те занялись расследованием данного дела, но быстро отказался от этой мысли, ибо принадлежность к власти предполагала понимание того, что ты можешь себе позволить, руперт решил, что это дело рук какого–то придурка, малолетнего подонка из трущоб, — но как он сюда пробрался? Вероятно, на такси из своего рабочего пригорода. Сюда, в этот элитарный квартал не ходили ни автобусы, ни метро, а из правительственных отчетов он знал, что ни один ребенок из рабочей семьи не может пройти больше нескольких сот ярдов, чтобы не съесть упаковку чипсов, не запить ее бутылочкой «Солнечной радости» и не принять дозу кокаина.
руперт полагал, что выражение «выть от ярости» не более чем фигура речи, однако именно этим он теперь и занимался; он выл, стоял посередине тротуара и выл. Надо было что–то делать. Даже если он позвонит своим малярам сейчас, он знал, что эти тупые английские работяги раньше утра не появятся. Жаль, что маляров нельзя выписать из Германии вместе с краской. Дрожащей рукой он открыл ключом входную дверь, оттолкнул домработницу, сбежал по лестнице в темный подвал и тут же застыл в полном недоумении. Планируя дом, он настоял на полном отсутствии каких бы то ни было дверных ручек, так, чтобы двери были неразличимы на фоне стен, чтобы повсюду были гладкие ровные поверхности. Он утверждал, что если спускаешься в подвал, то знаешь, куда идешь, а если не знаешь, то и делать тебе там нечего. Элен доказывала, что гости нуждаются в каких–то ориентирах, чтобы понять, где находится туалет, поэтому однажды вечером после многочасовой полемики руперт согласился пометить его дверь отполированным квадратиком; если захотят, заметят, заявил он, или пусть писают себе в штаны, на большее он не согласен.
И вот он внезапно перестал узнавать свой дом — тот словно закачался у него под ногами, руперт кружился вокруг собственной оси, но повсюду простирались лишь ровные стены. Ему нужна была дверь, открывавшаяся в небольшое пространство между подвалом и улицей. Он лихорадочно толкал и пинал стены, пока не раздался щелчок и он, раздирая лицо о кирпичную кладку, не влетел в узкое помещение, пропахшее мылом. Налево вела еще одна дверь к угольной яме, которая в настоящий момент представляла собой мокрую кирпичную пещеру под мостовой.
Вероятно, от сырости деревянная дверь разбухла, потому что руперту пришлось здорово потрудиться, чтобы открыть ее, причем в процессе он умудрился разодрать торчащим гвоздем свой костюм за три тысячи фунтов от Освальда Боутенга. Облепленный паутиной, ругаясь на чем свет стоит, он принялся копаться в угольной яме, пока не нашел банку, на четверть полную краской, привезенной из Германии. Он схватил с полки огромную малярную кисть и выскочил наверх, чтобы уничтожить оскорбительное слово. Он замазал его широкими мазками, закапав при этом свой костюм, но уже не обращая на это внимания. Закончив, он отошел в сторону, чтобы полюбоваться своей работой. Несмотря на одышку, физический труд наполнил его приятной усталостью, к тому же он ощущал столь желанное для каждого человека чувство победы над врагом.
Однако это длилось недолго. Видимо, пока белая краска хранилась под лестницей в угольной яме, с ней что–то случилось, потому что она приобрела гораздо более темный оттенок или просто вступила в реакцию с черной краской пульверизатора; как бы там ни было, она посерела, а поскольку руперт покрыл ею только контуры слова, то теперь оно снова проступило, лишь увеличившись в размерах.
Обед Рути подкатил к горлу, и он изрыгнул его на мостовую, окончательно приведя в негодность костюм, руперт понял, что совершил роковую ошибку, поддавшись страсти. Это то, что отличает крупных шишек от простых людей, — они невозмутимы как кисель и хладнокровны как мороженое, они никогда не позволяют эмоциям управлять собой, более того, эмоции у них, похоже, вообще отсутствуют, и они лишь изображают их перед телекамерами. А он так глупо попался. Ну что ж, впредь будет умнее. Ничего страшного, зато ему был преподан важный урок: главное — терпение и дальновидность. Теперь он знал, что пригласит профессионалов, которые перекрасят ему всю стену, что и требовалось сделать с самого начала.
