Леонид Бородин - Киднепинг по-советски
С последнего закрытого пришел по брови полный возмущения в адрес как раз этого самого, что на фотографии. Как посмел он, паршивец, порочить, клеветать! Ему — нате то-то и то-то, что душенька пожелает, дачи, машины, квартиры, а он… И берутся же откуда-то такие, ведь не один уже, расплодили нечисти в Москве и цацкаются. Мать всей своей небогатой мимикой изображала единомыслие и страстное сочувствие отцовским тревогам, этой ее душевной напряги хватало, чтоб достойно выдержать испытующие взгляды своего идейного мужа, когда же он взглядом переключался на другого члена семьи, она мгновенно расслаблялась и опять превращалась в добрую хлопотунью, каковою и была на самом деле.
Игорь, хотя и имел свое «хи-хи» в адрес идейной упертости отца, но знал зато, что папаня его — работяга, что на таких, как он, держится четырнадцатая дистанция пути, где он старший дорожный мастер, что вообще — и власть тоже держится на таких, как он, не на жуликах же и сачках, и если на таких только, значит, и сама она…. Недостатков, конечно, до хрена… А где без? Да и вообще! Жить можно! И все зависит от тебя самого. Никто не виноват, что месяц пробегал по Москве, вместо того, чтобы, как другие, зубрить и зубрить. Но вот получилось так, что ошалел от столицы. Ему, жителю провинциального городка, столичный ритм упал на душу, как песня — каждая клетка ходуном заходила — заплясал, заплясал и проплясал! Позорно проплясал. И ничьей вины в том, кроме его, нет.
Где-то и как-то слышал он, конечно, что есть люди, которые шуршат на власть, и понимал это как обратную сторону отцовской упертости. Когда в жизни столько интересного, в политику могут соваться те, кому интересное недоступно по возрасту или по каким-либо другим причинам, над которыми не стоит голову ломать, короче, это их личные проблемы. Самое последнее, чем бы он мог заинтересоваться, это политикой — в отцовском ли варианте, в другом ли, противоположном, — скукота! Понимание никчемности политического шуршания мешало ему сейчас по достоинству оценить этих двух бородатых, которым, как он уже догадывался, будет обязан гораздо больше, чем случайным спасением и гостеприимством. Будь они обычные нормальные мужики, здорово задружить можно. Это он умеет — дружить. Проверено. Но ведь полезут в душу. А который на стенке, как икона, ну, не хамло ли, ведь писателем сделали, упаковали, а он харкнул за плечо и дал деру.
Рука, меж тем, разболелась, сидел, левой держал правую, морщился и даже не было сил вслушиваться в реплики, которыми обменивались мужики, суетясь у двухконфорочной электроплиты на тумбочке в миникухне. Куда больше его занимала раненая рука. В технологии карточных манипуляций правая рука ведущая и направляющая, как КПСС… Подумал, что, если б вслух высказал это сравнение, угодил бы хозяевам дома. Попытался вспомнить какой-нибудь политический анекдот, полно таких, но на уме одна похабщина бомжевская, наслушался за три месяца. Покормят его сейчас и скажут — ну, давай топай, — куда топать-то безрукому, в кармане две трешки, даже до дому не доехать. И надо же, как все сошлось — тупик! Маманя-плакса увидела бы его сейчас или лучше часом раньше, с пером у подреберья, с рукой окровавленной и мордой перекошенной, — откинулась бы!
Вроде бы и не вслушивался, но понял, что мужики пользуются домом по очереди. Что Илья заправится и отвалит на неделю, что у них тоже проблема с работой, какими-то рефератами занимаются, за что платят терпимо. Аркадий новости всякие сообщал, что у кого-то шмон был, у кого-то уже виза в кармане, а кто-то где-то колется, как сухое полено, и валит всех подряд, на что Илья чуть громче, чем следовало, проворчал: «А народ, как ему и положено, безмолвствует!» Аркадий со смешком ответил: «Народ ранен и голоден, оставь его в покое».
Поздний завтрак или ранний обед был представлен салатом, отваренной картошкой, соленой рыбой и маринованными груздями. От «стакана» Игорь отказался было, но получил разъяснение, что воля не в отказе от спиртного, а в том, чтобы пить и не заклиниваться, что обе крайности вредны, что принципиально непьющий человек такой же урод, как сизоносый алкаш, что вообще вино и женщины — суть атрибуты мужского бытия, бытие сие собой, однако же, не определяющие, но лишь сопутствующие. Им легко было говорить, а у Игоря, только заглотнул, внутренности сладостно застонали, стон переполз в мозг, все извилины выпрямились, напряглись и потребовали повтора. И без того вилкой в левой руке много не наковыряешь, а тут еще и дрожь подлая, не скрыть состояния. Но Илья вдруг взглянул на часы, ахнул, вскочил, засуетился. Последняя электричка перед перерывом. Игорь наизусть знал пригородное расписание, уточнил деловито, что еще двадцать минут, до платформы пятнадцать, не более, успеет. Илья, однако ж, усомнился, побросал в сумку какие-то книги и бумаги и, прохлопав дверями, исчез без прощания.
2Два года спустя все это вспоминалось как приключение с предопределенно счастливым концом. Шрам на ладони уже не был следом раны, но знаком-памяткой, взглянув на которую, можно было только улыбнуться загадочно, а если кто спросит, так же загадочно ответить, дескать, бандитский нож… Но неделю, ровно неделю пребывал Игорь в роли больного и немощного — все это время, как за ребенком сопливым, ухаживал за ним его спаситель. Было в этом ухаживании-обхаживании нечто непонятное Игорю, родная мать не сделала бы большего. Бородач словно некий обет дал во спасение, только что из ложки не кормил. Перевязывал, обстирывал, откармливал, даже выгуливал — заставлял утром бегать по дачным тропам, а вечерами уводил за пару километров на высокий берег речки Вяжи и убеждал в небывалости подмосковных закатов. И ни слова о политике. Игорь ждал, ждал, не дождался, заговорил сам, про книгу одну с подозрительным названием спросил, о чем, дескать. Аркадий посмотрел на него внимательно, спокойно, без иронии сказал: «А тебе это надо?» Сказал как ответил. Совсем без этой темы, конечно, не обошлось. Так или иначе, за один проговор или за несколько Игорь усвоил, что существуют люди с пониженным и с повышенным порогом болевой чувствительности, точно так же с порогом социальной чувствительности. У кого-то, в силу разных причин, от него не зависящих, он также повышен, чем и вызывается социальная активность. Что это всего лишь тип людей, а вовсе не тип поведения, как многие думают. Это ни хорошо, ни плохо, это факт и только. Что правота всякой социальной активности относительна и зависит от уймы обстоятельств, в которых проявляется. Семья, образование, среда — все корректирует степень правоты. Что Илья, к примеру, этого не понимает и не признает и потому необъективно требователен ко всем, кто живет иначе, и обижаться на него не следует, если иной раз ковырнет.
Из прочих проговоров Игорь догадался, что между бородачами особой дружбы нет, что, похоже, кроме дома, который арендуют на паях, их ничто не объединяет. Но тут уже начинались какие-то идейные тонкости, к которым он допущен не был, да и не жаждал… У Аркадия была жена и сын трехлетний, но там тоже не все в порядке, и эта тема закрылась с самого начала.
Однажды не удержался, спросил:
— Чего возишься со мной? Не вербуешь? А вдруг подойду?
Как раз на закат пялились. Редкостный закат, ветровой, четверть неба в алых всплесках застыла, чтоб налюбоваться успели. Вдали деревушки справа и слева, посередке куполок церкви алым фонариком, внизу под ногами речка тихая лентой извилистой…
— Ты думаешь, вот это вокруг все, что это? А? Прежний русский человек ответил бы — мир Божий. То есть истинный, правильный, хороший. Но ведь и я прав, если скажу — мир человечий, а только с определениями не поспешу. Правильный? Истинный? Так как же? Два верных суждения об одном предмете, а характеристики суждений не совпадают. И знаешь, что страшно? Во всем так! Во всех мелочах. Правильно и неправильно, истина и неистина. Не усекаешь? — Рассмеялся, по плечу хлопнул. — И не надо. Сопли интеллигентские. Ре-ля-ти-визм! Самый худший из «измов». А с тобой все просто. Ты хочешь правильно жить в человечьем мире, который, заметь, правильным я не называю. Ты даже не подозреваешь, какой сложный эксперимент задумал. Я не шибко-то верю в твою удачу, но желаю ее тебе, как говорится, всей душой. Помогу, чем могу. А вдруг ты меня опровергнешь. Так что имей в виду, я далеко не бескорыстен.
Игорь, конечно, тогда сыграл под простачка, сделал вид, что не понял. Но понял! Не велика мудрость. Присмотрелся уже да и книжки кое-какие полистал, когда Аркадий видеть не мог. Просто все. Дескать, если власть плохая, то при ней порядочным человеком стать невозможно, обязательно на чем-нибудь скурвишься. Запросто опровергнуть! Предки, маманя, положим. Если она мать что надо, при чем здесь власть, она при любой власти такой же была бы. С отцом сложнее, мозги ему слегка запудрили, с тем бородачом на фотографии он, конечно, фраернулся, выперли его насильно, оказывается. Но честным работягой отец оттого не перестал быть. Да о чем разговор? О накладках, противоугонах, шпалах, о бригадирах-сачках, о бюрократах-начальниках. С тем, что плохо в его работе, он сражается, дай Бог каждому. И поезда ходят и ходить будут, пока папаня землю копытом роет. Татаро-монгольское иго триста лет тянулось, так что, до Куликовской битвы на Руси ни одного честного человека не было? А потом, и Аркадий как-то сказал, что нет такой плохой власти, хуже которой быть не может. А отец говорит, какой власти быть, то от людей зависит. Так что посмотрим!
