Дэвид Лодж - Горькая правда
— Ну да… Мне и в голову не пришло, что человек, который так дельно судит о моей работе, может написать такое… — Сэм качает головой, словно и сейчас не верит, что Фанни Таррант способна на подобное коварство. — Еще и ленчем ее угостил. Сам все готовил: суп-пюре из шпината, пошированная семга под майонезом, причем не под дрянью какой-нибудь из баночки, вроде "Брилкрим", а растер собственноручно. И к этому бутылка "Pouilly-Fuisse" — пятьдесят кровных за ящик.
— Бедняга, — сочувственно вздыхает Элинор.
— Черная неблагодарность, да и только, — вторит ей Адриан. — И это после домашнего майонеза и всего такого прочего!
— Остришь, да? — накаляется Сэм.
— Нет, что ты, — оправдывается Адриан. Сэм смотрит на него недоверчиво. — Нет же, — повторяет Адриан, энергично мотая головой, но его губы предательски подрагивают от смеха.
— Пойду-ка переоденусь, — решает Элинор. — Ты еще побудешь у нас, Сэм?
— С полчасика.
— Вот и чудно. Я мигом. Ты так давно не приезжал к нам.
— Был нечеловечески занят. Со всеми связь потерял.
— Кроме Фанни Таррант, — язвит Адриан. Элинор уже вышла из комнаты.
— Это ж в интересах дела, — не сдается Сэм. — Если ты сам, Адриан, махнул рукой на огни рампы, нечего смотреть свысока на нас, грешных, которым все еще приходится крутиться в этих лучах.
— Крутиться в лучах огней рампы…? Боюсь, Сэм, у тебя из-за голливудских контактов страдает стиль.
— Во вторник у меня как раз была одна встреча — чрезвычайно важная. Молю Бога, чтобы "Sunday Schadenfreude"{9} не попало на телестудию.
— Не надейся — отыщется добрая душа.
— Благодарю за дружескую поддержку.
— Таков мир, в котором мы живем. Вернее, мир, в котором живешь ты.
— И что же это за мир такой?
— Мир, где бал правят массмедиа. Главный движитель культуры — перемывание косточек.
— То есть зависть, хочешь ты сказать, — уточняет Сэм. — Есть люди, которым просто дурно становится от чужого успеха. Если ты вкалываешь по-черному, делаешь себе имя, зарабатываешь деньги какие-никакие, они просто из кожи вон лезут, лишь бы тебя опустить.
— Но ты сам предаешь себя в их руки, когда соглашаешься на интервью с Фанни Таррант и ей подобными.
— Тебе легко говорить — она тебя ни о чем не просила.
— Ну почему же! Просила, — заявляет Адриан.
— Кто, Фанни Таррант? Когда?
— Несколько недель назад.
— И что ты ответил?
— Ответил: "Благодарствую. Не стоит труда".
— С чего это ей взбрендило тебя интервьюировать?
— Понимаешь, я не совсем забыт как писатель, вот в чем штука.
— Да нет, само собой. Я не то хотел… имел… — Сэм путается в словах.
— "Укрытие" включили в программу выпускных школьных экзаменов.
— И очень правильно сделали, — оживляется Сэм, вновь обретая почву под ногами. — Но "Укрытие" вышло чуть не двадцать лет назад. Воскресные газеты обычно нацеливаются на что-нибудь посвежее. В чем тут фишка?
— Фишка?
— Ну да, смотри, — Сэм терпеливо объясняет Адриану, как малому ребенку, — информационный повод для моего интервью — предстоящая телепремьера "Тьмы".
— А, понимаю.
— Но вряд ли Фанни Таррант захотела бы интервьюировать тебя потому, что на прилавках появилось "Все лучшее о крикете" — так вроде называется твоя новая антология?
— Нет, самая новая — "Завещание и последняя воля", — поправляет Адриан. — Я и сам не знаю, почему ей вздумалось меня интервьюировать. Это получилось как-то между делом. Она ведь звонила, чтобы задать мне несколько вопросов о тебе…
— Надеюсь, ты ей ничего не сказал.
— Ясное дело, нет.
— Но кто-то сказал. Кто-то сказал ей о моей…
— Накладке? — подхватывает Адриан. И поскольку Сэм гневно вперяется в него, тут же спешит добавить: — Это не я!
Сэм вроде бы верит.
— Попадись мне она сейчас, своими бы руками придушил сучку, — вырывается у него.
— Ну, чего ты так злишься? Именно этого она и добивается. Не доставляй ей удовольствия. Посмейся.
— Ты бы так не говорил, если бы дочитал до конца.
— Что ж, значит, надо прочесть. — Адриан забирает у Сэма газету. Находит нужную страницу и читает про себя. Через несколько мгновений начинает сопеть, еле сдерживая смех. — А ей не откажешь в остроумии, правда? — обращается он к Сэму.
— Ты находишь? — гневно выпаливает тот.
— Какого она типа? — спрашивает Адриан, продолжая читать.
— Сексапильная, но фригидная. Хорошие ноги. Сиськи толком разглядел — жакет мешал.
Адриан со вздохом отрывает взгляд от газеты.
— Да нет, в социальном плане.
— Ну, — Сэм ненадолго задумывается, — типичный пригородный кадр — девица из Эссекса{10}. С апломбом. Кончила Базилдонскую среднюю, в Кембридже специализировалась по английскому. Называет себя постфеминисткой.
— Вот именно. Адриан зачитывает вслух:
Сэмюэл Шарп сказал: "Никогда не понимал, что значит это слово".
Я объяснила: "Это значит, что я феминистка, но без фанатизма". Он ответил, плутовато улыбаясь: "О, в таком случае я тоже постфеминистка". Я возразила, что не могу в это поверить, зная, как достается женщинам в его сценариях. Он взвился: "Что вы имеете в виду?" Я объяснила, что посмотрела все его телефильмы и телесериалы на видео и в каждом полно женщин в чем мать родила на фоне одетых по всей форме мужчин. В "Сухом остатке" — это стриптиз-клуб, в "Мазке" — мастерская художника, в "Температурной кривой" — операционная, в "Долгих вам лет" — пип-шоу, в "Стремнине" — сцена изнасилования, в "Полагаю, вы доктор Ливингстон" — невольничий рынок…"
Адриан подымает взгляд на Сэма, который во время этого перечисления начинает нетерпеливо ерзать.
— По-моему, она на совесть выполнила домашнее задание, не находишь?
— Она вырывает из целого кусочек и раздувает его значение до небес, — возмущается Сэм. — Каждую из этих сцен нужно рассматривать в контексте.
Адриан продолжает читать вслух:
В последнем его фильме, "Тьма", который он режиссировал самолично, тоже есть сцена, где юная героиня долго расхаживает по квартире в обнаженном виде, пока готовит ужин для своего с головы до ног одетого партнера.
— Она же думает, что он слепой! — восклицает Сэм.
Адриан в ответ читает вслух:
"Она же думает, что он слепой!" — воскликнул Сэмюэл Шарп. Словно это что-то меняет. Я возразила: "Но нам-то известно, что он зрячий. И это лишь усиливает возбуждающий эффект, не правда ли? Разве не таковы фантазии школьника: стать невидимкой, чтобы забраться в девчоночью раздевалку?" Тут глаза Сэма Шарпа забегали и стали устремляться в сторону зеркала с прямо-таки пугающей частотой.
— Достаточно, тебе уже все понятно. Продажная писака, — говорит Сэм, протягивая руку, чтобы отнять у Адриана газету, но тот продолжает читать вслух. Похоже, это доставляет ему удовольствие:
Я сказала, что мне известно, какой шум он поднял, когда за сцену изнасилования в "Стремнине" его исключили из закрытого клуба. Он заявил, что он тут ни при чем и что "это исполнительница роли устроила бучу, словно до этого никто ее не видел без трусиков". Я спросила, что бы он почувствовал, если бы с него сорвали исподнее на глазах у кучки мрачно молчащих мужчин с железными прутьями в руках. Он возразил: "Актерам приходится иногда выставлять на всеобщее обозрение свою задницу. Выставляю же я напоказ свою душу каждый раз, когда касаюсь пальцами компьютерной клавиатуры".
Адриан отрывается от газеты и вскидывает глаза на Сэма.
— Неужели так и сказал: "Выставляю напоказ свою душу каждый раз, когда касаюсь пальцами компьютерной клавиатуры"?
— Может, и сказал, — в голосе Сэма слышно смущение. — Но все остальное — сплошное вранье и передергивание. Я напишу письмо в газету.
— Напиши. Напиши непременно. Только не посылай, — советует Адриан, откладывая газету в сторону.
— Почему?
— Потому что это признание в собственной слабости.
— Но должен же я что-то делать.
Оба некоторое время молчат и размышляют.
— Можно вывести Фанни Таррант в твоем следующем сериале в виде отпетой нимфоманки, расхаживающей в дезабилье, — предлагает Адриан.
Сэм мотает головой.
— Я уж думал об этом. Не удастся прорваться через адвокатов.
— Тогда можно просто улыбнуться и проглотить пилюлю.
Сэм смотрит в упор на Адриана:
— Было бы больше толку, если бы отпор дал не я, а кто-нибудь другой…
— Ну уж нет, уволь, — отмахивается Адриан.
— От чего?
— Хочешь, чтобы в "Сентинел" написал я?
— Нет, у меня есть идейка получше, — загорается Сэм. — Положим, ты соглашаешься на интервью с Фанни Таррант…
— По-моему, это идейка хуже некуда, — прерывает его Адриан.
