Борис ШТЕЙМАН - Ночная пуля

Она слегка отодвигает воротник халата. Видна большая глубокая ссадина. Мажу ее йодом. Эн кричит от боли, слезы те­кут по ее лицу.

- Разве у троянского коня... уж скорее кобылицы может быть такая рана? - жалобно спрашивает она.

- Не знаю... - в замешательстве дую на ссадину, касаюсь губами нежной кожи...

2. Не родной

Валентин Ильич отчаянно сражается с Серегой, у того железная семерная, и он может оставить Ильича без виста. Мы отходим с Михалычем в сторону.

- Он мне не родной! - шепчет Михалыч.

- С чего ты взял? - отвечаю на всякий случай.

Я не спрашиваю, о ком речь. Ясно, что он говорит про Женьку. Меня все это начинает раздражать. Мне не нравится, что Ильич как-то двусмысленно приобнял Женьку, мне кажется, что его воодушевление, с которым он перебирает карты как-то с этим связано. Я недоволен, что понимаю Михалыча с полуслова. Ведь не стал бы он делиться своим бредом, скажем, с Серегой? Не стал!

- У нас в роду ни у кого не было зеленых глаз и тем­ных волос! Скажешь, он похож на меня?

- Ну, знаешь... - пытаюсь уклониться от ответа, Михалыч напряженно буравит меня взглядом. - Не обязательно же должно быть сходство с тобой. Возможно, у Эллы был кто-ни­будь в родне с такой мастью.

- Чепуха! - решительно возражает он. - Никого! Это она мне отомстила! Не удивляйся! Это такая б...! Хотя не призна­ется! Клянется и божится, что мой!

Элла - б...?! Я чуть не подавился. Чопорная, манерная Элла, высокая, статная, с томными большими грустноватыми гла­зами... Неудивительно, с Михалычем загрустишь! Когда она робко улыбается, открывается небольшая щель между передними зубами, что ее несколько портит. Сейчас, пожалуй, она пред­ставляет интерес, скорей, как антикварная ценность... Я ей симпатизирую и сочувствую. Наверное, из-за того, что мне ка­жется, будто я ее понимаю. На самом деле это, по-видимому, не так... Когда я встречаю ее изредка в подъезде без свиде­телей, она довольно старательно покачивает бедрами... В этом нет ничего удивительного. Желание нравиться - в природе жен­щин... У Михалыча есть еще два взрослых сына. Кажется, они уже давно живут самостоятельно и имеют свои семьи. Женька очень хорош собой. Сейчас ему, наверно, двенадцать. Недавно я встретил его у подъезда. Он подошел ко мне, поздоровался и спросил:

- Вы иностранец?

- Разумеется! Швед, - пошутил я в ответ. - Как ты опре­делил?

- Но перчаткам! Такие шикарные рыжие перчатки могут быть только у иностранных граждан!

- Что ж! Ты прав, малыш! Твоя феноменальная наблюда­тельность делает тебе честь! - похвалил его я тогда.

Женька всегда приветлив, вежливо здоровается. Не по го­дам рассудителен и задумчив. Когда есть свободная минута, при встрече всегда стараюсь с ним поговорить. Его высказы­вания зачастую бывают, неожиданны и весьма глубоки.

- Ты не представляешь, какие фокусы устраивает в этом плане природа-мать? - ухожу я от окончательного приговора и возвращаюсь к столу. Ильич отыграл все свои висты и довольно тасует карты.

3. Элла или скоро конец света

- Выменяла картошку на сигареты, - неожиданно говорит Элла.

В подъезде полумрак. Она держит в руках две огромные сумки, с трудом сохраняя горделивую осанку. Предлагаю помощь, она охотно доверяет мне свой груз. Мы тащимся вверх по лест­нице. Лифт уже давно отключен из-за отсутствия энергии.

Элла возится с ключами. Открывает первую, обычную, оби­тую темным дерматином дверь. За ней вторая. Стальная, внуши­тельная, покрытая молотковой эмалью.

- Вот это да! - выражаю я свое восхищение. - Настоящий сейф!

Элла, улыбаясь, кивает головой и приглашает зайти в квартиру. Я никогда не бывал у Михалыча дома. Обставлено все со вкусом и на широкую ногу. Старинная мебель сочетается с модерном. На стенах много картин. Поражают роскошные рамы.

- Все его? - интересуюсь я.

- Его! Его! - подтверждает Элла. Благодарит за помощь и предлагает не стесняться, проходить и смотреть творения великого мастера. Последнее произносит с недобрым сарказмом.

Я вообще-то шел на толкучку. Но любопытство берет верх. Каков же мой карточный противник вне игры? Останавливает внимание большое полотно. Три русских богатыря расположились на траве под сенью большого, как водится, дуба. На коленях, ка­жется, у Добрыни Никитича обнаженная женщина. С некоторой неловкостью узнаю в ней хозяйку дома.

- Мастер проникает в суть женской натуры, - язвительно комментирует Элла.

Как ни крути, а Михалыч человек со вкусом.

- Здорово! - произношу с чувством.

- Здорово? - переспрашивает она.

Понимаю, что говорю что-то не то. Она явно на взводе. А в начале так спокойно, с юмором рассказывала, как торгова­лась на базаре.

- Ну, я, конечно, не специалист, - пытаюсь дать задний ход.

- Он - мерзавец и негодяй! - чеканя слова, говорит Элла. - Падла и сволочь!

Я не верю своим ушам. Аристократичная, сдержанная Элла начинает выражаться, как базарная торговка. Может быть, на нее так подействовал базар? Происходящее незаметно теряет свою обыденность и реальность.

- Вы знаете, где он сейчас? - глаза ее сверкают. - Он с этой вашей сучкой Эн! В кабаке!

- Почему с моей? Она вовсе не моя! Она - общая! - не­ловко стараюсь разрядить разговор.

- Может быть, это я притащила ее в дом?! У вас что, ком­плекс? Геройствовать хочется? Жену с детьми отправили и те­перь свобода? Война все спишет?!

"Вот это темперамент! А всегда такая сонная, задумчиво-меланхоличная... кроткая..."

- Вы знаете, что она теперь живет у нас? - наступает на меня Элла.

"Называется, сделал доброе дело! Помог поднести женщи­не тяжелые сумки..." - думаю я.

- Мне, пожалуй, пора! - говорю неуверенно, отодвигаясь на всякий случай к выходу.

- Нет уж, подождите! Полюбуйтесь! - неожиданно она по­ворачивается и задирает юбку.

Я вижу стройную ногу. Ажурное отличное белье. Красные следы на белой прекрасной ягодице. Видимо, от ремня.

- Он что, садист? - спрашиваю в растерянности. Неволь­но трогаю рубцы рукой. "Ну и фрукт этот Михалыч! А все на жалость бил со своим хвостом..."

- Бедненькая! - осторожно притягиваю ее к себе...

Мы лежим в изнеможении на ковре. Она была поразительно умна... в любви.

- А если Михалыч сейчас заявится? - спрашиваю вяло.

- Нет... Он придет поздно... с этой шлюхой! - отзыва­ется она. - Они у него в студии. Он теперь без конца ее малюет.

- Не исключено, что скоро конец света... – предполагаю глубокомысленно.

- Не исключено, - охотно соглашается она и тихо спраши­вает: - Ты меня любишь?

- Да! - моментально подтверждаю я.

Она довольно смеется, мы тесно сплетаемся и начинаем кататься по ковру.

- Ты славный... - шепчет она. - Нет, правда, без смеха! Он что, всегда выигрывает?

- Ну, это некоторое преувеличение... - отвечаю, замяв­шись. - Игрок он, разумеется, сильный. Но если брать в сред­нем, то мы все окажемся в нуле. Вот такая у нас команда!

- Так я и знала! А мне говорил, что всегда... Мы, на­верно, скоро уедем...

- Все когда-нибудь скоро уедут... Не ждать же, когда прихлопнут!

- У меня есть пистолет. Если он когда-нибудь еще подни­мет на меня руку, я его прострелю! - угрожающе говорит Элла. Глаза ее сверкают. - Показать?

Она встает. У нее все еще великолепная фигура. Чуть на­чинает полнеть. Возраст... Может быть, пистолет лишь пред­лог? Просто хочется продемонстрировать свои достоинства?

- У тебя превосходная фигура и изумительная татуировка на груди, - замечаю я.

- Нравится? - кокетливо оборачивается она. - Этот него­дяй сделал! Для секса!.. Мне тоже нравится! Ее можно смыть специальным раствором... Но я пока не хочу!

Иду за ней в спальню. Она роется в шкафу. Ищет пистолет. Наверняка, рукоятка инкрустирована перламутром. Эдакая изящ­ная дамская безделушка. Убить - не убьешь, но покалечить можно. Рассматриваю фотографию на тумбочке. Группа на фоне загородного дома. В центре импозантный пожилой мужчина с де­вочкой-подростком. Рядом молодые люди в рубашках с коротким рукавом.

- Лолита, - комментирую я.

- Похожа? - смеется Элла. - Нет, это я с отцом. Краси­вый, правда?

- Правда, - соглашаюсь я. - Догадывался, что ты не из детдома. И с корнями у тебя все в порядке! Видна порода, вид­на...

- Почему-то все принимали его за врача... Он преподавал, в университете... Куда же подевался мой "Смит энд вессон"? Пря­мо чудеса! Ладно, в другой раз!

Подозреваю, что его и не было никогда.

4. Сны и страхи

Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревож­но колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на боль­шую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у са­мого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Де­вочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать тому назад. Мужчины с ручьями, женщины с детьми, старики, старухи - все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны...