Марианна Язева - Кафе

Через пару минут к ним присоединился и Олег.

Гриша покачивался на стуле, потягивал теплое выдохшееся пиво. В голове у него было тупо и спокойно, а история с Ниночкой словно уплыла куда-то в далекие уголки памяти, не подлежащие осмыслению и переживанию. Было хорошо и печально, но не грустно.

"Лирика" - вдруг всплыло у него в мозгу. И это слово отчего-то обрадовало его своей уместностью, и он несколько раз повторил его про себя: "лирика, лирика... лирика", и даже вслух произнес, словно пробуя на вкус, и на вкус оно оказалось совсем замечательным, и еще очень смешным оказалось то, что он вдруг не смог в очередной раз произнести его, получалось то "рилика", то еще какая-то несуразица, и он расхохотался так, что чуть не рухнул со своего вздернутого на две ножки стула, и это было уже совсем уморительно, и он стал смеяться, - долго, громко, всхлипывая от полноты чувств, и падая лицом в сложенные на столе руки, и утирая слезы болтающимся краем липкой скатерти, и рыдая уже взахлеб, жалея и себя, и братьев-музыкантов с их дурацкой фамилией, и дуру Нинку, и ее безмозглого ухажера, этого супермена хренова, которому, по-хорошему, следовало бы расквасить его нахальную рожу, но для этого надо было немедленно встать из-за столика и идти туда, куда только что удалились в обнимку эти чертовы любовнички, пока они не спрятались где-нибудь от его, гришкиной, справедливой кары, а справедливость должна непременно наступить, потому что пил же он за нее со своими новыми друзьями... как их... с настоящими друзьями, которые не променяют тебя на первого попавшегося осла с собственной квартирой и крутым прикидом, и он пытался выбраться из-за столика, но тот не пускал его, заплетая ноги своими тонкими металлическими подпорками, и это было так обидно, что следовало со всей решимостью опрокинуть обнаглевший предмет мебели, чтобы впредь неповадно ему было ставить подножки порядочным людям, к тому же спешащим ошус... освищ... в общем, заняться справедливой карой.

И Григорий пытался объяснить это своим новым приятелям, которые тут же оказались не такими уж настоящими друзьями, потому что сразу же вступились за подлый стол и не дали наказать его по всей строгости и справедливости, за которую они сами же не так давно вместе с Григорием пили.

...Потом была холодная вода, омерзительно затекающая за воротник с мокрых волос и лица, отчаянно горящие, словно кто-то отрывал их... или действительно отрывал?.. уши, и пронзительный, как игла, вонзающаяся через ноздри прямо в нос, запах нашатыря.

Мутное мелькание вокруг замедлилось. В лицо ткнулась жесткая ткань, он подхватил ее и торопливо растер лицо и промокнул волосы. Нестерпимо засвербило в носу, он оглушительно чихнул и окончательно протрезвел.

Осознал он себя сидящем на табурете в каком-то тесном помещении, видимо, подсобке, потому что вешалка на стене была заполнена халатами, - темно-синими и белыми, причем в большинстве своем несвежими. В углу на стене обнаружилась облупленная древнего образца раковина, пол вокруг которой был обильно залит водой. Облиты оказались также брюки и ботинки самого Григория.

- Очухался что ли, герой?..

Голос принадлежал той самой суровой гардеробщице. Стоя возле двери, она стаскивала с себя забрызганный синий халат. На свет показалась черная водолазка в комплекте с джинсами. Джинсы выглядели вполне модно, при том были они заношены до белизны и просветов на коленях. Халат отправился в компанию своих собратьев на вешалке, а его владелица, не глядя на растерзанного парня, сдернула с собранных в хвостик волос аптекарскую резинку и, переместясь к раковине, над которой висело зеркало, принялась причесываться.

Григорий с удивлением обнаружил, что гардеробщица гораздо моложе, чем показалось ему вначале. И фигура, скрытая раньше под мешковатой спецодеждой, оказалась вполне даже приличной.

Он автоматически провел оказавшимся у него в руках полотенцем по влажным волосам.

- Что молчишь-то? Очухался, спрашиваю?

- Да вроде бы...

Григорий поднялся с табурета, при чем заметно пошатнулся и вынужден был опереться на стену.

- Так... ясно.

Женщина сунула в карман расческу, обошла нетвердо стоящего и борющегося с подкатившей тошнотой парню и, подойдя сзади, положила ему руки на плечи. Григорию показалось, что на него надели тяжелый рюкзак, - таким чувствительным оказалось это прикосновение. У него буквально подогнулись ноги, но он услышал властное "стой" и послушно остался стоять.

Постепенно тяжесть заметно уменьшилась, стоять стало легче, а тошнота и тупая тяжесть в голове почти исчезла. Когда Григорий совсем перестал ощущать руки на своих плечах, он повернулся. Женщина стояла метрах в двух от него, опустив руки по швам и закрыв глаза. Уловив движение, она тут же взглянула на своего подопечного:

- Ну, а теперь?..

Голос прозвучал незнакомо - хрипло и низко, и она закашлялась. Григорий неуверенно пожал плечами (ему показалось, что они чуть-чуть побаливают, как после того самого рюкзака).

- Сядь, посиди еще немного, - прокашлявшись, скомандовала женщина. Он послушно опустился на табурет, наблюдая, как она, болезненно морщась, с силой массирует себе виски, а потом затылок. Потом, вытащив из кармана расческу, она снова принялась расчесывать волосы, - долго, старательно, вдумчиво.

- Так все же оклемался или как? - совсем по-мужски дунув на расческу, в очередной раз поинтересовалась недавняя гардеробщица, оказавшаяся вдруг - кем?.. экстрасенсом?

- Да, в общем-то... пожалуй... Спасибо!

- Ну-ну, - не отреагировав на благодарность, пробормотала женщина и шагнула было к раковине, но вдруг, болезненно сморщившись, припала на правую ногу.

- О, ч-черт! - резко взмахнув рукой, она выпрямилась, взглянула в упор на Григория. - А с ногой-то что у тебя? Растяжение?

Он инстинктивно покрутил забинтованной ступней. Бинт мешал. Нога не болела.

- Ну, в общем-то, да... подвернул случайно... - почему-то извиняющимся тоном ответил Григорий.

- Ну, в общем-то, - явно передразнивая его, заметила гардеробщица, - специально-то никто ноги и не подворачивает. Именно случайно, как это ни странно.

Григорий криво усмехнулся и пожал плечами.

- Дай-ка я сяду! - скомандовала женщина, и парень торопливо соскочил с табуретки, уступая место. Осторожно ступая, она добралась до освобожденного сидения и тяжело опустилась, буквально рухнула, на него.

Григорий молча смотрел, как она, наклонившись, задирает правую штанину, осторожно снимает черный полуботинок и мягкими движениями оглаживает, ощупывает и разминает свою ногу. Постепенно движения становились все интенсивнее, резче, и скоро она ее уже буквально месила и выкручивала. Потом поставила ногу на пол, притопнула, встала, сделала несколько шагов. На ногу она наступала подчеркнуто твердо, как бы проверяя качество проведенной работы. Не хромала, не морщилась.

- Бинт-то сними уже, страдалец! - посоветовала чудо-знахарка, удовлетворившись проведенным контролем.

Григорий послушно занял освободившуюся табуретку, разулся и, стесняясь сомнительной свежести носка, торопливо смотал эластичный бинт и сунул его в карман.

Женщина цепко взглянула ему в лицо.

- Студент? - поинтересовалась она.

- Вроде того...

- Экий ты, брат... уклончивый!

Она усмехнулась, продолжая внимательно изучать его лицо. Григорий постарался выдержать ее взгляд, но далось ему это с трудом. Пауза затянулась. Надо было, видимо, что-то сказать.

- Я вам очень благодарен, - начал он неуверенно. Она снова усмехнулась. - Правда, я совсем не понимаю, как вы это...

- А это нужно?

- Что? - не понял он.

- Понимать. Как я это. Это нужно?

- Да нет, наверно... но интересно же! Я никогда не сталкивался...

- Лучше бы ты не сталкивался с коньячком, студент, - жестко перебила его спасительница. - Чем полировал, пивком? Профессионал!

- Так вышло, - Григорий почувствовал одновременно смущение и раздражение, - терпеть не мог, когда воспитывают. - Это случайно, я вообще-то никогда... Я же спортсмен...

Про себя тут же подумал, - если скажет что-нибудь пошлое про литробол - уйду. Поблагодарю еще раз - и смотаюсь. Что теперь, в самом деле, до утра ее выслушивать?

- Ну и ну, надо же - спортсмен!

Она даже головой недоуменно покрутила. Потом замолчала, и Григорию показалось, что она, не отводя взгляда от его лица, смотрит при этом куда-то внутрь себя. В молчании прошло секунд десять, взгляд ее снова стал осмысленным, и она произнесла:

- Бегаешь, оказывается? Стайер?.. Ну и молодец, значит.

И, потеряв интерес к своему недавнему пациенту, равнодушным уже и усталым тоном сказала, направляясь к вешалке:

- Так и не пей, значит, если спортсмен. Не велика беда - подружка обидела. Сколько этого еще будет... это все цветики.

Она так и сказала - не "цветочки", а "цветики".

- Надо держать удар, студент. Выносливость нужна не только на дистанции... стайер.