Даниэль Кельман - PYR
Ну вот я уже слышу, как вы взываете к морали! Мыслимо ли, так бесцеремонно… чужую собственность!.. И все такое. Глупые отговорки. Тот, кто поджигает вещь, не просто ее уничтожает, он приносит ей избавление. Огонь не значит смерть, это апофеоз. Все сущее рождено из огня: ни одна клетка не выживет, если где-то внутри нее (а именно в митохондриях, уж я-то знаю) не будет происходить непрерывное сгорание, невидимое, без пламени, но самое что ни на есть настоящее и измеримое – однако дело не в этом. Огонь есть сокровенное содержание всего живого, материал, из которого – если позволите – сделаны души. Древние китайцы приписывали человеку две души: кровную и пламенную. Первая умирает вместе с телом, разлагается, превращается в прах; другая же… ну, что вы думаете? Правильно. Это первичная материя Гераклита, всемогущий элемент алхимиков; в восемнадцатом столетии ученые спорили о том, существует ли невесомая (успеваете следить?) субстанция огня и света – флогистон. К сожалению, забытая теория, но это ничего. Ибо субстанция все равно существует, пусть даже как возможность. И проявляет себя во время надвигающейся грозы, в колючем беге пламени по спичке.
Материя – и это известно каждому школьнику – есть форма энергии. Связанной, сдерживаемой, приведенной в состояние покоя. Но жаждущей свободы. История времен представляет собой путь от упорядоченной энергии к неупорядоченной; что это означает? А это означает, что все разрушается. Что Вселенная есть не что иное, как гигантский полыхающий взрыв. И все, что обладает формой, стремится навстречу своей гибели. Каждая вещь застонет от благодарности, если ее наконец-то предадут огню.
Вот этот стол передо мной, этот изгрызенный карандаш, все растения там, за окном, лелеют заветное желание – сгореть. Хотите определение? Огонь – это химический экстаз Вселенной.
А для вашего успокоения скажу: наступит день, и уже совсем скоро, когда я подожгу вот этот, мой собственный дом. Это не жертва, напротив. Я сплю и вижу, как он горит, разработал двадцать или даже больше вариантов: где – на нижнем этаже, на обоях в цветочек, на ковровом покрытии или на диванах – должен зародиться огонь, чтобы потом вскарабкаться наверх, к самой целомудренной спальне с ее белоснежным постельным бельем и к моим безупречно выглаженным рубашкам. Или, наоборот, может, лучше начать с крыши, прямо от нашей с размахом установленной телеантенны – первоклассный образец, более ста каналов? А может, огню украдкой выскользнуть снизу, из подвала, подняться наверх? Отослать ли жену под каким-нибудь предлогом из дома; может, и впрямь ей лучше не присутствовать при всем этом и ничего не видеть? Хотя мысль о ее огромных, круглых от удивления глазах уж очень соблазнительна. Видите, это все вопросы, которые еще предстоит решить. Не исключено, что этот пожар я преподнесу себе в подарок на пятидесятилетие; будет большое торжество, мне доведется наяву пережить, как огонь пожирает безвкусные декорации моих будней, моей тюрьмы. Кроме того, дом застрахован на кругленькую сумму. И на этом получится даже заработать.
Ну что, убедил? Передо мной встает вопрос: не желание ли убедить заставило меня обратиться к вам? Мне пока не известно, кто все это издаст, где, в каком жалком журнальчике или сборнике убогих рассказов. Я также не знаю, кого из писателей нужно подкупить, а кого достаточно просто припугнуть, чтобы он поставил свое имя под этими записками. Но как бы там ни вышло, уверен, именно я – тот, кто пытается сказать правду, несмотря на весь маскарад, притворство и псевдонимы (вы все еще не верите в мое существование, верно?). И завлечь прозелитов. Пусть даже одного-единственного, не беда, попытка стоила того. Так что же вы думаете? Не отводите глаза, я вас имею в виду! Это не литературный прием, не обращение во множественном числе – все совершенно элементарно: я имею в виду вас. Неужели я еще, ну хоть совсем немножечко, так что вы даже не заметили, не совратил вас? Не смейтесь так надменно; конечно же, кое-чего добиться-таки удалось. Ибо как всякая вещь втайне мечтает быть сожженной, так и каждый человек втайне мечтает что-нибудь поджечь. Разве вы не играете со своей зажигалкой? Не следите завороженно за искрами, вылетающими из-под большого пальца, а потом – со странными, не совсем внятными мыслями – за желто-коричневым пламенем, таким маленьким и спокойным?…
Тем, что любишь, лучше не заниматься профессионально. Однажды я попробовал: пошел на курсы по пиротехнике (к слову сказать, это оказалось очень полезно; прежде всего меня научили соблюдать пожарную безопасность; ведь каждое правило можно обернуть себе на пользу). Некоторое время работал в кино. Но там ждало одно разочарование: пламя выбивалось из маленьких продырявленных труб, взрывы производились мягкие и осторожные, дозированные. Формальное и неуважительное отношение к огню. На прощание я поиграл с дистанционным взрывателем, заряд разорвался на тридцать секунд раньше и смел молодого актера с добросовестно подготовленного поля битвы. Не называю его имени, вы все равно не знаете. Он выжил, но больше никогда не снимался в кино. Кажется, работает сейчас в кинотеатре или в гараже, во всяком случае там, где темно. Никто не догадался, что это моих рук дело. А я взял расчет.
Потом, уже работая у Бёрстенманна, я время от времени подвизался в одной конторе, занимавшейся сносом и подрывом зданий: сматывал запальную проволоку, проводил электрику. Это было славно, но настоящего удовлетворения не давало. Когда все приготовления завершались, взрывник – обязательно он, никто другой – приводил в действие рычаг включателя, и неподвижная конструкция с глухим треском рушилась. Постояв еще секунду (как недоразумение, как нечто такое, чего уже не может быть), она оседала под собственной тяжестью, складывалась гармошкой или веером. И потом поднималось облако пыли, накрывая нас и все вокруг. А когда оно рассеивалось, на наших волосах появлялась седина, а дома как не бывало, словно он провалился сквозь землю. Никогда никаких инцидентов, не говоря уже об огне. И я бросил это дело.
У Бёрстенманна меня ценят, следующее повышение по службе не за горами, мой доход неуклонно растет. Полиция меня не найдет; на единственном фотороботе, составленном по показаниям одного полуслепого дурачка, я по необъяснимым причинам – с лысиной и окладистой бородой. Мои возможности растут. И есть все основания быть довольным. Я много читаю, являюсь членом не одного книжного клуба, регулярно посещаю курсы в вечерней школе. Но это все второстепенное, я знаю. Я всегда это знал.
Даже восьмилетним мальчишкой. Вдруг вспомнилось, пока писал. Однажды я выбрался через окошко, заклеенное паутиной и пылью, на крышу коричневого родительского домика. Сам не понимаю зачем: в детстве я, к слову сказать, не отличался смелостью. И вот я оказался наверху. А потом?…
Простите, карандаш сломался, слишком сильно надавил. Странно. Не хочу точить, нет времени. Возьму новый. А потом… да, что же, собственно, потом? Да ничего. Стояла прекрасная погода, очень ясная, может, даже дул теплый ветерок. На небе тонкие ажурные волокна облаков.
Было тепло. Вокруг раскинулись дома, дома, дома, все с трубами, и из одной поднимался дым, несмотря на жару. Жирные белые, чуть прозрачные клубы висели в воздухе спокойно, почти без движения. А высоко-высоко болталось солнце. Наверное, был как раз полдень.
Рычали моторы, и слышались голоса, но как-то слабо, словно за завесой из теплой вибрирующей тишины. Я затаил дыхание. Бушующее пламя – уж его-то я потом повидал – не шло в сравнение с этой тишиной. В домах подо мной тлели маленькие бережно хранимые огоньки, поддерживавшие жизнь. Надо мной сгорала звезда, так ярко, что даже не посмотреть. Под землей, глубоко (хотя не очень-то) в ее недрах, находилось жидкое ядро из красного расплавленного в огне камня. Стены источали жар, пропитанный им горячий воздух рябил. И вдруг я все осознал и заглянул далеко-далеко вперед, в будущее…
До настоящего момента.
Я повернулся, осторожно сделал шаг, левой рукой крепко ухватился за параболическую антенну, только что мной же установленную. Сверкающую, белую, в которой отражалось маленькое и круглое солнце. Я спрятал отвертку, вытер правой рукой пот со лба; и тут меня охватило странное чувство: dejä vu, вам оно знакомо? Чувство, что некогда ты уже пережил подобное, или видел во сне, или сейчас видишь. Так я какое-то время стоял, обливаясь потом, на крыше, которая совсем скоро превратилась в пепел. Это было вчера. Я спустился вниз в твердой уверенности, что должен обо всем написать. Теперь понимаете?
Или все еще нет? Тогда попрошу вас взять спичечный коробок. Никаких отговорок, коробок у вас в руке. Откройте, возьмите спичку, черкните ее головкой по намазке. Иногда получается только со второго раза. Зато потом, шикнув, рождается – в первое мгновение еще совсем неопределенное – маленькое облако света. Смолкает и разрастается в пламя. Принимает форму, которую не имеет больше ни одна вещь в мире; у основания оно голубоватое, чуть повыше красно-бурое, а самый верх, кончик, чисто желтый. Пламя движется спокойно и быстро по коричневой, чернеющей и корчащейся спичке. Величественно и жадно. Слабо колыхаясь, под тихий, едва слышный шепот. Осторожно, пальцы! Еще одну секунду, пожалуйста. Вы чувствуете жар: поначалу еще приятный, щекочущий – нежное и живое прикосновение; но потом все резко меняется – огонь жалит, превращая все в сплошную болевую точку… Ах, вот вы и задули ее! Маленькое пламя убито. Только через секунду от черной скрюченной спички, в некоторых местах еще тлеющей и вот наконец совсем потухшей, отделяется дымная ниточка. Поднимается вверх, ветвится, исчезает. И потом уже доносится запах: не скверный, а даже приятный, почти душистый. Если вам мешает, откройте окно. А теперь попробуйте вспомнить, что вы видели: эти редкие мгновения будто вне времени, не замечаете? Назовите это Pyr. Или Fyrr, или Pahhur. Огонь – тоже в самую точку. Слова не случайны. Именно это я, наверное, и хотел сказать. Может статься, мы встретимся, и тогда я посвящу вас. Вам не узнать меня, но я-то вас вычислю. Вероятность не так уж мала. Мне приходится много колесить.
