Наталья Рубанова - Короткометражные чувства
Помню, как-то ты выбежала из мастерской, а потом кинулась ко мне, стянула рубашку, а я-то, дурак, не сразу догнал, что ты просто хочешь меня трахнуть! Таким вот «глаголом» решила прожечь сердце… Заявила: «Сегодня работа возбуждает…» — и полезла в штаны, как последняя шлюха… И ты ведь затрахала меня, детка!
…потом я сказал и ты сказала и снова в мастерскую через час выбежала ошалевшая с кошачьими и потом ты сказала и я сказал…[16]
Но обычно ты, Лë, держала дистанцию. То ли думала, будто я не достоин быть впущенным в твой внутренний мир, то ли вообще ни о чем не думала, и было тебе в кайф — не в пример мне — одной… А я каждый божий день все больше терял голову. И если б ты только узнала, что я схожу по тебе с ума, то моментально вычеркнула бы меня из условной графы «Планы» условного ежедневника: вирус душевной фригидности — такое бывает?.. Я никогда не говорил: «Знаешь, я люблю тебя, Лёра», — и непонимание твое, зачем я с тобой все это время, зачем я терплю твои выходки, — именно это-то, наверное, и подстегивало твой интерес… Странно, я еще интересовал тебя… пусть не каждый день… пусть… я смирился… Смирился… да. А что оставалось? Странно слышать, что мужчины не умеют любить.
Со стороны может показаться, будто мы только и делали, что играли в кошки-мышки, но, в сущности, у нас были неплохие отношения, не лишенные определенной — дозы? порции? — тепла.
Холостые обороты моей оболочки. Страшно устал. Допишу завтра. Съесть, что ли, кекс…
Я знал Соньшу задолго до тебя, Лë, это была чудная девка с длинными каштановыми волосами, стоящей грудью и долгими ногами. Она сразу же просекла, что к чему: мы проговорили о тебе весь вечер — человеку, видишь ли, иногда нужно выговориться… И — вообрази! — Соньша давала полезные советы… Как вести себя с такими, как ты, Лë… А потом закидывала долгие свои ноги мне на плечи, но… я думал о тебе, Лë: мне действительно мерещились твои глаза… романтично, не правда ли? Несколько раз, Лë, я назвал Соньшу твоим именем, она не обиделась. Признаться, я был рад, что побывал у нее. «Какое же это сладкое чувство — изменять!» — думал я, закрывая за собой дверь.
Говорят, существует молитва об избавлении от воспоминаний.
Не могу писать. Не писать не могу тоже.
Это продолжалось сутки, а потом я раскаивался. Не из-за «моральных принципов», нет, драгоценная Лë, все гораздо проще — проще и прозаичней: свежайший триппер. Поэтому и пришлось наврать тебе, любимая, будто меня срочно командируют в город N… Ты тихонько усмехнулась, но ничего не сказала, а через три недели я был чист. И очень — ОЧЕНЬ! — к тебе торопился.
Однако я не застал тебя, Лë. Твоя высокохудожественная натура парила бог весть где в поисках сюжета для новой непонятной мазни (кстати, у тебя купили картину, что оказывалось выше моего понимания).
Дверь в мастерскую была не заперта, и я вошел. Все как всегда: холсты, краски, скульптурки, бумажки, шедевр прикладной литературы «Как выращивать грибы на балконе» (откуда у тебя эта дрянь?)… Мой взгляд упал на записку — чей-то бисерный почерк сообщал о встрече в 18:30 у каких-то там ворот, но я не придал этому значения, Лë, да и стоит ли придавать значение случайным запискам? «У тебя дивное имя», — думал я, пуская колечки дыма.
Лë-РА. Лë. Солнце моего бога. Лë, просто Лë — «грех мой, душа моя». Я стал вспоминать твои черты, стал подумывать даже, как разнообразить наш секс…
Размечтался.
А потом застукал вас. Как смешно… Как странно… Как глупо, боже мой, как глупо и подло! Ты променяла меня на какую-то девку… Да ты… ты просто извращенка!
Я. Люблю. Извращенку. Гадаю, почему она странная… не такая, как все… А она, оказывается, больше любит девок…
Дважды два — пять.
Я ненавижу тебя, Лë. Ты нас предала. Ты растоптала то, к чему нельзя прикасаться. Я знаю, о чем говорю.
Но вот в чем фишка: вы неплохо смотрелись вместе — прости, Лë, спонтанный вуайеризм (записал в ежедневник; наверное, живя с тобой, слишком легко двинуться, что я и не преминул сделать).
Да, так бывает. Ваша любимая изменяет вам с себе подобной. Я не верил, хотя, казалось бы, что особенного я увидел? А вот что: Лёре было хорошо, более чем хорошо, без меня. Я испугался. Онемел. Не мог шевельнуться.[17]
И все-таки, положа руку на сердце, вы были красивы. Я удивился, Лë, твоей пластике — со мной, значит, ты часто оказывалась скованной… У меня засосало под ложечкой. Я увидел тебя совсем иной, Лë! Радостной. Черт, черт!.. Я сжал кулаки… Значит, все это время ты… Лживая сука. Дерьмо. Паршивая лесбиянка!
Лë-РА… Чудесное имя, не правда ли? Солнце. Моего. Ббббога.
Ты называешь ее моя киска: ничего более чудовищного я не слышал. Вы хохочете. Наверное, кто-то назовет меня «ограниченным гомофобом»: пусть.
Я — «ограниченный гомофоб»?..
Однако нельзя не сказать, будто я вам не завидовал…
Я пытался остудить голову и посмотреть на это другими глазами. Тогда-то и увидел…
…двух элегантных — кого? нимф? Одна, с серыми глазами, казалась чуть старше. Это была ты, Лë.
Разнузданная откровенность привносила в «действо» шарм, неведомый мне. Вы смаковали «любовь», если это, конечно, была она.
«Гомофобия (греч. homos — одинаковый, phobos — страх) — собирательное определение для различных форм негативной реакции на проявления гомосексуальности, а также на связанные с ней общественные явления» (переписал из словаря в ежедневник).
Мне бросили мне вызов. Вы понимаете, что делаете, нет?.. Ты, вот именно ты, Лë, понимаешь?
Кажется, сегодня я совсем не сержусь… Я ушел незамеченным, а потом долго бродил по старому парку. Замечательная погода!
Купил два кекса и тут же съел. Всегда записывать в ежедневник такие вещи.[18]
Да, ты права — я, наверное, смешон. Смешон и консервативен. Я люблю нормальных женщин. Или даже баб: есть такая порода. Они не играют на губных гармошках. Не курят траву. Не рисуют зеркала из глины. Обожают свои герани и фикусы. Воскресные обеды. Не страдают от переизбытка людей. Вообще от людей не страдают! Им не требуется, как воздух, одиночество для этого проклятого творчества!!
Они почти не читают. Смотрят сериалы. Между делом и как-то легко — даже если и в муках — рожают. Сплетничают. Вяжут: у них самые разные спицы, какой угодно толщины! Они спят только с мужчинами, Лë, даже если и изменяют…
Я все время оглядываюсь — а что ты скажешь на то, на это?.. Спасает только работа: высококвалифицированное рабство от сих до сих. А ты отмахиваешься: «Слётов, уймись, а?» — и мне ничего не остается, как ждать, когда ты, Лë, соизволишь снизойти до меня, простейшего.
Я — одноклеточый. Одноклеточный гомофоб?
Кекс — отличная вещь: как-то успокаивает. В детстве я выковыривал из кексов изюм и ел. Мать ругалась.
Мы, наверное, слишком разные: не понимаю, что мне теперь-то от тебя нужно? Душа? Тело? Родинка?
Милая Лë, пойми, я должен!
Видишь, как сверкает серебром гильотина?..
Ты превращаешь жизнь в ад, томительный кошмар, от которого не убежать, от которого не скрыться… Никогда никуда не скрыться.
Откуда ты взялась, Лë? Можешь объяснить, нет?.. Откуда глазищи? Откуда волосы цвета пыльного асфальта? Да вся твоя жизнь, в сущности, пыль… Кажется, ты и не заметишь, когда уйдешь из нее. Зачем ты живешь, Лë? Чтобы изводить меня?
Нет, уже нет… Даже не осуждаю… Что ты, девочка… Ты же всегда фонтанировала… Играла… Почему нет… Подруги: отлично. Черта-с-два догадаешься. Просто подруги.
Как и Ло, ты тоже, Лë, играла в теннис. Ловкость. Грация. Капельки пота на лбу. Год назад вы встречались на корте с какой-то шатенкой.
…просто капельки пота на лбу.
Значит, ты изменяла мне уже давно. Но чем я не устраивал тебя, чем? Чем?! Нормальностью? Обычностью? Полом? Чем?!
Я идиот. Я знаю наверняка. Но не сумасшедший. Нет. Нет-нет.[19]
Вы накурились травки: все чаще я находил анашу в «Огоньке».
Ты виновата в том, что случилось, ты сама!
Лёра… Бааажественное создание. «Художница. Интеллектуалка. Извращенка» — вот слова, которые я мечтал высечь на твоем сером (а каком еще!) надгробии. Я любил и ненавидел… Ты же не испытывала ко мне ни того, ни другого, и это-то и было самым ужасным, самым унизительным.
