Дарья Симонова - Шанкр
Затем... Маргарита почему-то доверяла Габе, хоть тот и угробил ее гитару. И доверяла всем его друзьям и друзьям друзей. Друзья друзей были тут как тут. Друзья друзей вообще статья особая. Есть такой род дружбы, в общем, и не дружбы совсем, а приятного знакомства, но люди уж так языками и развлечениями сцепятся и сроднятся, что готовы простить друг другу любую гадкую шалость. В сущности. Любая дружба такова, но обычно думаешь, что за друга пасть порвешь и в гроб ляжешь, и это мнишь само собой разумеющимся, как утренний чай. Таково воспитание - принимать читаемое за действительное, а книжек про подвиги как собак нерезаных... Но, слава богу, излишки воспитания не задерживаются в голове, честь им и хвала за это, а также тем, кто просто радуется, и специально обученный верным песням собутыльник им дороже мамы родной. Таковыми ворвались на праздник в гулкую квартиру Яша и Вениамин. Последний тут же осторожно, как гиена, набормотал присутствующим свой новый сценарий. Аж бородка у него вспотела - так старался интонировать по нисходящей, так что потом и вовсе превратился в собственную заглушку. Известный ораторский прием, ненавидимый Елизаветой за жестокость. Она не жаловала кадров, с которыми перенапрягаешь слух, зрение и прочие анатомии. Зато Маргарита блаженно улеглась Вениамину на плечо, притулилась, как бумажный кораблик к гранитному берегу, и слушала, слушала, так, что в конце концов другим стало неудобно, и они вышли. Неудобней и злее всего стало Елизавете Юрьевне, ибо ключ от их общей общажной каморки сгинул в риткином кармане... Посему Юрьевна пыхтела, но с места не двигалась, чувствуя себя вправе нарушать интим. К тому же она знала, что завтра Рита будет ее слезно благодарить за упорство. Вышло иначе, вроде того - "любовь нечаянно нагрянет..."
Сценарий Вениамина, кстати, сводился к экзальтированной особе, задушившей случайного мужчину во время случайного оргазма. Удушение поспособствовало острому удовольствию агонии, после чего бедняжка отбросил копыта, а девушка с неустойчивой психикой забеременела - оказывается... С того и начался ее долгий путь покаяния. Вырастила сына, в монастырь не ушла, но почти. Белиберда редкостная, удивительно еще, что новорожденный не был объявлен очередным Мессией. Елизавета, кусая ногти, жалела, что они с Марго на разных ступеньках проспиртованности и мировосприятия - а то бы вместе посмеялись. Но любовь есть любовь, какие бы уродливые формы она ни принимала, священен любой тотем, хоть слепленный из козьих какашек, - если он в охотку хоть кому-нибудь.
И теперь оставалось только оправдать рефрен дворовой песни "Одинокие девочки подбирают на улице кошек..." Елизавета, конечно, кошек подбирать не стала бы - с детства боялась стригущего лишая. Она просто ушла на кухню. Кухня была великолепна - пустая и просторная, как спортзал. Только круглый столик на вогнутых ножках и плита. На столике лежала горка семечек и засохшая конфета "Привет Октябрю!". И нужно было тихо благодарить бога за счастье Маргариты, и чай в стакане уже достаточно пролимонился, чтобы растопить сухую корку в горле. Никаких дурных предчувствий не было, а только светлая маленькая грустинка. Мол, "все девчата с парнями, только я одна". Елизавета завидовала чужой любви - будто та имела больше причин называться любовью, чем собственная.
Через пару дней выяснилось, что Рита с Веней неправдоподобно подходят друг другу, и даже размеры обуви у них одинаковые. Иная девушка смутилась бы, но Маргарита умилялась. Она тут же подарила Вениамину свои ботинки, заверяя, что "в них - моя энергетика". Вениамин с Ритой заняли самую шикарную комнату в доме на Орлином переулке с видом на собор, на воду, на тир, на массонскую геральдику соседнего дома. Добряк Габе до поры до времени радушно и ретиво заселял семину хату всеми желающими, в том числе и откровенным сбродом с расширенными зрачками. С Веней он ходил в баню. Пил пиво на общие коммунные деньги. Вениамина уважали особо - он оказался талантливым сантехником и торжественным поваром, изрекающим перед трапезой: "Итак! Свинина а ля Григ!" В сущности никто и не задумывался, при чем тут Григ, откуда взялся такой Вениамин, и каким ветром его занесло на сей пестрый кораблик. Яша подобрал его на улице у ломбарда, и это не имело ровным счетом никакого значения - приятные находки большей частью не пробуждают вопроса "за что мне это?" И откуда... И чье больное воображение могло заподозрить Веню в благородном французском недуге.
И, кстати, Франция здесь не при чем, ибо сифилис изобрели эквадорские ламы, с которыми забавлялись горячие испанцы. Все благословенно, что в удовольствие...
Глава 3. Бесконечность Толика и водки
Толик и Город жили своей тайной совместной жизнью. Точнее они заключили особую сделку, вроде той, что заключает обладатель уникального черепа, продавая его по факту смерти в докторские лапы. Город, с какой стати, непонятно, открыл Толику свои укромные лазейки и норки, где можно было схорониться в лихое время. В мокрое гриппозное межсезонье Толик всегда знал ходы к теплу и праздникам, бывало, что тихим и домашним, а бывало, что и чрезмерностью дозы укладывающим на лопатки. Раз на раз не приходится - в сущности Толик и Город жили в унисон своими сногсшибательными перепадами давлений и температур, и, наверное, окажись этот взбалмошный городской пассионарий столь же долгожительным, что и текущая цивилизация - по его всевозможным кардиограммам или томографиям можно было бы предсказать последний день этих "Помпей"... Случись беда - перво-наперво Лиза звала Анатолия, вынимая его из любых снов, работ, халтур или объятий. Лиза знала, на что идет и не ждала эффекта "03" или "911", - в сущности мирилась и с тем, что вместо доброго слова иногда могла получить недоброе и короткое. Не в том была суть. Она была сыта странной и необъяснимой уверенностью, что этот ехидный ежикоподобный мужчинка - вечно без зонтика, зимой и летом в одной и той же линялой ветровке и в замшевых ботинках - сам того не подозревая или подозревая, связан с местным Хранителем, полубожеством, полу-ангелом, чьи аллегорические лики на фасадах с монотонным всепрощением взирали на мир. То есть без излишних романтик Толик казался проводником - колодцем в небо: если ему нашепчешь, Там услышат. Но это были всего лишь издержки интуиции и воображения Елизаветы, пытавшейся сгладить и связать воедино крайности и острые углы толичкиной натуры, в духе которой было сквернословить хуже вокзальной шушеры и приезжать в гавань на велосипеде, чтобы смотреть на плавный ход отплытия в тумане неизвестных кораблей. Хотя Толик руками и ногами открещивался от сентиментальности и умело маскировался внешней прозаичностью - он оставался ларчиком неоткрытым, и Город прощал ему все, оставляя в роли щепки, дающей повод не пойти ко дну. Странно, а может быть и нет, если учесть, что иерархия небес не изучена, и кто знает, - возможно, Ангел - здешний наместник - это и есть самый что ни на есть Босс. Тогда Толику повезло с покровителем...
Толик, впрочем, и думать не думал об этом. Сейчас он невнимательно слушал, ибо не любил преамбул, но Юрьевна сочла многословие необходимым. Толик много курил, толстел, потом запоем работал и худел. Потом опять худел, ссыхался, - но уже от водки. "Выпьем?" "Да, по чуть..." "Ну, рассказывай!" Рассказываю. Толик потел, но слушал. Не без раздражения, как всегда. Он даже не потрудился его мало-мальски скрыть. Но Лиза не обращала на это никакого внимания: только добро Толик делал тайно и стыдливо, а о своих кознях кричал во всю визгливую глотку.
-Что я скажу тебе на это, мин херц... Кель малер!* - ерничал Толик. - Доигралась, козочка, простота хуже воровства. А, впрочем, сифилис - это даже оригинально. Это в духе времени - махровый декаданс. Бледный лик, впалые щеки, кокаин, черные губы, мундштуки, набитые черт знает чем... И непременное торжество порока. Ты понимаешь, Лизка, во всем есть свой вкус. Вот у меня орган вкуса постепенно атрофируется. Я даже не педераст, хотя многие меня за него держат. Я до отвращения нормальный законопослушный пенек. Мне нравятся женщины моего возраста и моего роста. Ни одна нимфетка меня до сей поры не возбуждала. И даже бабушек мне иметь не хочется. Ни бабушек, ни ослов, ни догов. Никакого фетишизма. В групповухе, единственной за всю жизнь, меня потянуло блевать. Эти спутанные тела, ...как один потный спрут, а на безобразное у меня не встает... Я ужасно немодный. Моя любимая женщина уехала в Китай, впрочем, это уже лишнее, и опять-таки слишком обычное. К тому же я еще и мучаюсь из-за любви, как последний гимназист. Встаю с утра и начинаю мучиться. Бреюсь и мучаюсь. Намываю пузо и мучаюсь. Вот такие у меня развлечения. Традиционные сопли стареющего интеллигента. Где же кофе... да не этот, молотый...
-Толь, я хотела...
-И чего же ты хотела? Меня ты случайно не хотела?
Елизавета Юрьевна держала наготове слезный долговой спич с торжественным обещанием вернуть не позднее, чем через месяц - но слова вдруг рассыпались, рюмка опустела и бронхитная глотка прохрипела: "Денег займешь? Ну... сколько сможешь..."
