Шервуд Андерсон - Я хочу знать зачем
Было около девяти часов, не позже, а они все уже успели напиться. Подозрительного вида дом оказался просто притоном, где было полно скверных женщин. Я пробрался вдоль забора и заглянул в окно.
От того, что я увидел, мне тошно до сих пор. Я не могу ничего понять. Женщины все были некрасивые, грубые, смотреть на них или находиться вблизи было противно. Они были такие неуклюжие, кроме одной высокой, рыжеволосой, которая чем-то напоминала Мидлстрайда, но была лишена его чистоты, и рот у нее был жесткий и неприятный. Мне все было хорошо видно. Я взобрался на деревцо у открытого окна и смотрел. Женщины в открытых платьях сидели на стульях. Мужчины входили, и некоторые из них садились к женщинам на колени. В комнате стоял какой-то мерзкий запах, и разговоры там велись тоже мерзкие; такие разговоры мальчишка может услышать зимой в конюшне, в глухом городишке вроде Бейкерсвила, но никак не в таком месте, где есть женщины. Это было гадко. Негр не пошел бы в такое место.
Я посмотрел на Джерри Тилфорда. Я уже говорил о том, что я чувствовал к этому человеку, так замечательно понявшему переживания Санстрика перед началом заезда, где тот побил мировой рекорд.
В этом доме со скверными женщинами Джерри хвастал так, как Санстрик, я уверен, никогда бы не стал хвастать. Он говорил, что эта лошадь его творение, что это именно он одержал победу на скачках и поставил рекорд. Он лгал и хвастал, как последний дурак. Я никогда не слышал такой глупой болтовни.
А затем, ну, как вы полагаете, что он сделал? Он взглянул на женщину, на ту худую с жестким ртом, немного напоминавшую Мидлстрайда, но лишенную его чистоты, и в глазах его появился тот же блеск, что и тогда днем, когда он смотрел на меня и Санстрика на лужке у ипподрома. Я стоял у окна, и, бог ты мой, как я жалел, что ушел с ипподрома и не остался с ребятами, и неграми, и лошадьми. Гадкая женщина находилась между мной и Джерри точно так же, как Санстрик стоял между нами на лужке днем.
И вдруг я возненавидел этого человека. Мне хотелось завопить, ринуться в комнату и убить его. Ничего подобного я еще никогда не испытывал. Меня охватило такое безумие, что я зарыдал, и кулаки мои так сжались, что ногти вонзились в кожу.
А глаза Джерри продолжали блестеть, он покачивался на каблуках, а потом подошел к этой женщине и поцеловал ее. Тогда я отполз от окна, вернулся на ипподром и лег спать, но почти не сомкнул глаз. На другой день я уговорил остальных мальчиков вернуться со мной домой, но ни словом не обмолвился о том, что видел.
С тех пор я все думаю об этом. Я ничего не могу понять. Снова пришла весна, мне уже почти шестнадцать лет, я по-прежнему хожу по утрам к ипподрому и вижу Санстрика, и Мидлстрайда, и нового жеребца по имени Страйдент, который когда-нибудь, я уверен, заткнет их обоих за пояс; правда, кроме меня и двух-трех негров никто в это не верит.
Но все теперь стало иным. Воздух на ипподроме уже не кажется мне таким свежим, и пахнет там не так хорошо. И все потому, что такой человек, как Джерри Тилфорд, человек вовсе не глупый, мог смотреть, как скачет Санстрик, и в тот же самый день целовать подобную женщину! Я тут ничего не могу понять. Черт бы его взял! Для чего это ему надо было? Я всё думаю и думаю о поведении Джерри, и мои мысли мешают мне любоваться лошадьми, наслаждаться запахами ипподрома и слушать, как смеются негры, мешают всему на свете. По временам я дохожу до такого бешенства, что мне хочется кого-нибудь избить. Меня прямо мороз по коже пробирает. Зачем он это сделал? Я хочу знать зачем?
