Леонид Эгги - Островок ГУЛАГа
Числилось в помощниках и немало местных жителей. Те были пострашнее овчарок. Каждый, кому удавалось поймать беглеца, получал вознаграждение: восемь килограммов муки или триста рублей. При этом не имело значения – возвращали беглеца живым или мертвым… Добровольные помощники редко доставляли беглецов в лагерь живыми. С живыми хлопотно. Да и не безопасно. Поэтому проще было убить. А если случались трудности с доставкой трупа, – где-то, скажем, в очень уж глухом месте застукали зэка, или не было никаких транспортных средств, – то в этом случае можно было отрубить кисти рук и предоставить их – для идентификации. Но обязательно – обе.
Некоторые из таких добровольных помощников, бывало, этим промыслом и жили.
Как-то мама рассказала мне случай. Жила в деревне на берегу Вишеры семья таких добровольных охотников за беглецами. Оказались они настолько активными и полезными, что им в избу даже телефон провели. Случай беспрецедентный, ведь даже не каждая колхозная контора была обеспечена этим аппаратом.
Много человеческих жизней числилось на совести той семьи. Знали об этом все. Боялись ее и ненавидели. «Порченные людской кровью, – говорили о них. – Эти звери на все пойдут. Их ничего не остановит».
И были неправы: остановили.
Однажды, в глухую ночь, случился в деревне пожар. А наутро на месте избы «охотников» – только пепел. Все сгорели. И все сгорело. Вместе с телефоном. Долго длилось следствие, долго выискивали виновников поджога. Что поджог был – в том не сомневались. Но так уж случилось, что никто ничего не видел, никто ничего не слыхал, никто ни о чем сказать не мог. Или не желал. Ни один человек! Все крепко спали. А раз нет свидетелей – нет и дела. Пришлось списать в архив.
VI
В поселке оживление: пригнали новый этап. На этот раз откуда-то с Севера, кажется, Ваи. Как выяснилось, основу его составляли «старые кадры» – то есть заключенные начала великого коммунистического террора 1929-32 годов, пионеры стройки Вишерского бумажного комбината, где в те годы судьей и палачом был «знаменитый» Берзин, положивший в снега и болота десятки тысяч невольников во имя великих задач первой советской пятилетки. Правда, со временем и его самого положили на Дальстрое. Но это обычное явление, и никто об этом не жалел. Тут, я думаю, следует сделать небольшое отступление.
Все, о ком я сейчас пишу, – это или ссыльные, или поселенцы, или спецпоселенцы, или лишенцы, или Бог знает какие еще «ЦЫ», не говоря уже о тех, кого после освобождения оставляли на месте без права выезда. Они были свезены со всех уголков нашей необъятной Родины: русские, украинцы, белорусы, немцы, татары, болгары, армяне, греки, грузины, чеченцы… Большинство из них – крестьяне. Из тех, что умели и хотели работать. Немало случалось и квалифицированных рабочих, ну и совсем уж опасные – интеллигенты, остатки аристократии.
Главная немыслимость их существования на свободе заключалась в том, что они не только обладали конкретными знаниями, но и пытались реализовывать их, влияя при этом на окружающих. Обладание знаниями предполагает естественное чувство собственного достоинства, которое, того и гляди, могло породить собственное мнение, не совпадающее с официальным курсом. Вот ГЕНЕРАЛЬНЫЕ КОНСТРУКТОРЫ ВСЕОБЩЕГО СЧАСТЬЯ и упреждали всякие ненужные сомнения в возможности всеобщего счастья в отдельно взятой стране: собирали умеющих думать и работать в определенные места, вручали им тачки, топоры и пилы и создавали такие условия, при которых можно было думать лишь о том, как бы прожить день.
Эти люди оценивали друг друга по единственному критерию – нравственному. Не стукач, не склочник, терпим к слабостям других, сохранив при этом чувство сострадания – значит, свой. Помогать такому следует без подленькой мыслишки: а что я из этого буду иметь? Нашел ободряющее слово для отчаявшегося – и то хорошо.
Я мог бы назвать знакомые историкам фамилии людей, среди которых пришлось жить в те годы. Однако, назвав несколько таких фамилий, я поступил бы несправедливо к миллионам мне неизвестных, которые, смирившись с фатальной неизбежностью, ушли в вечность, сохраняя человеческое достоинство.
Слух о «стране счастья», разнесшийся по земному шару, породил в массе людей стремление вкусить этого счастья – пролетарского равенства и братства. Перебежчики, не желающие мириться с режимом иранского шаха, с капиталистами в скандинавских странах; беглецы из Кореи, Китая, других сопредельных и далеких стран, преодолев каким-то чудом нашу неприступную границу, надеялись найти здесь своих единомышленников, работу и кров.
И находили. «Единомышленников» – коммунистов в форме энкавэдэ; работу и кров – в коммунистических концлагерях. Только здесь, за колючей проволокой ГУЛАГа, разделив судьбу сотен тысяч ни в чем не повинных советских людей, они начинали понимать истинную сущность коммунистического режима, его непостижимую варварскую беспощадность по отношению ко всякому инакомыслию.
А тем временем верные ленинцы-чекисты делали свое дело. После непродолжительного, но интенсивного допроса иностранцы собственноручно изложенными признаниями подтверждали любые, зачастую совершенно абсурдные, обвинения. После чего их или расстреливали, как агентов «капиталистических акул», или давали большой срок и – на Север, на лесоповал. Я со многими такими «шпионами» был знаком. Некоторые из них были настолько безграмотными, что так и не научились расписываться в ведомости на получение зарплаты, а посему ставили крестики.
VII
Поселок Красная Вишера, который берет свое начало от лагерных бараков, расположен на берегу горной реки Вишера. Население – тысяч десять – двенадцать. Но в пору, когда я был красновишерцем, вольных, включая энкавэдэшников, там насчитывалось не более полутора тысяч. Да и то «вольные» – понятие условное. Но об этом позже. Так вот, жили вольные отдельно, поэтому комплекса неполноценности мы не испытывали. Все были равны. А если кто-то на кого-то кричал: «Ты, лишенец!» – это воспринималось, как благодушная шутка.
Кстати, «лишенец» – человек всего лишь лишенный права голосовать. Одно из наказаний. Такое наказание назначалось решением многих инстанций. Порой оно принималось даже по ходатайству коллектива «трудящихся», состоящего все из тех же «ЦЫ». Такие ходатайства удовлетворялись оперативно, без какой бы то ни было бюрократической волокиты. Мне приходилось встречать людей, которые впервые приняли участие в выборах лишь в пятидесятые годы, на пятом десятке своей жизни.
Однако вернемся к нашему Вижайлагу. В конце двадцатых – начале тридцатых годов он числился отделением Соловецких лагерей особого назначения, сокращенно – СЛОН. Но позже, когда в Вижайлаге собралось более ста тысяч осужденных, он был переименован в управление Вишерских лагерей особого назначения. Потом были еще переименования, не менялась лишь суть лагерной системы, той системы, которую она олицетворяла – системы массового истребления собственного народа, и в первую очередь, наиболее мыслящей его части; использования дармовой рабсилы для поддержания коммунистического режима.
Территория Красной Вишеры и окрестностей буквально изобиловали лагерями, «командировками», «подкомандировками», отдельными лагерными пунктами (ОЛП) и прочими пунктами, где десятки тысяч рабов валили лес для ненасытного бумкомбината и на сплав.
Так вот, пришел вайский этап. У поселковых здесь оказалось много знакомых: воспоминания, восклицания.
– А помнишь?…
– Расстрелян.
– А?…
– Погиб.
Или:
– Замерз.
– Воевал, но опять взяли…
Слово «взяли» было особым, каким-то
чернокнижным. После него никаких вопросов не следовало, вслух по крайней мере не задавали. И так все было ясно. Ведь если человек даже воевал, но его опять взяли… О чем тут можно спрашивать, о чем говорить? Потом почему-то стали выяснять, где при Берзине Стояла столовая. Прошло-то около двадцати лет. Не напрасно выясняли. В начале тридцатых один из зэков, работая тогда в столовой, закопал здесь ложки, когда собирали этап на Север и ему в этом этапе определили место. Конечно, разговор этот шел с глазу на глаз, меня, пацана, в расчет не брали. Но таинственность разговора и запомнилась. Вскоре пришла пора менять водопроводные трубы, и говорившие о ложках «нечаянно» отклонившись от траншеи, нашли свой клад. Как и любая посуда, ложки представляли большую ценность.
VIII
Нам все время хочется есть. Ваня Япишин, Махмуд Абдулин и Коля Сеногноев решили полакомиться птичьими яйцами. По пути к Вижаихе прихватили и меня.
У моста берег Вижаихи довольно крутой и весь испещрен ласточкиными гнездами. А нужно сказать, что до этого случая утолять голод птичьими яйцами мне еще не приходилось. Да что там, я и куриное только однажды попробовал. На пасху, когда мы с мамой были у хайдуковского барака, я сказал одной тетеньке из местных «Христос воскрес». Она рассмеялась, сбегала домой и принесла мне крашенное яичко. Дома я разделил его на всех наших, в том числе и гостившую у нас тетю Нюру. Все были очень довольны.
