Леонид Эгги - Репрессированные до рождения
– Маленький появился в октябре, тогда же привезли из фронтового госпиталя Николая Сергеевича. Весь простреленный, нога не сгибается. А в это время грянул большевистский переворот. Никто его всерьез не принял, думали, Учредительное собрание все расставит по своим местам. Но большевики люди хитрые, нахрапистые: вначале разогнали Собрание, расстреляли демонстрантов, потом стали избавляться от тех, кто им помог стать у власти. Глотните еще морса, это все, чем могу вас угостить, – Екатерина Васильевна поднялась, поправила одеяло у Саши и продолжила свое повествование: – Вскоре потребовали, чтобы все офицеры встали на учет. Пошел с палочкой и мой Николай Сергеевич и не вернулся. Не потерпел оскорблений, убили его прямо в ревкоме. В скором времени всех ставших на учет в одну ночь забрали и расстреляли неизвестно где. Говорили, около двадцати тысяч. Цвет армии, почти все фронтовики.
Арестованный зашелся в кашле.
– Может, Вы отдохнете?
– Нет, нет, ведь это мое последнее свидание с прошлым. Вы же понимаете, жить мне осталось несколько дней, если не часов. Продолжайте, пожалуйста.
– С квартиры нас согнали, приютила моя няня. Через два года вышла замуж за Иосифа Владимировича, он служил у Николая Сергеевича в полку командиром батальона. Да вы должны его помнить – над ним все посмеивались, как над вечным холостяком. Он был списан по ранению, снарядом ему оторвало руку. У нас родилась дочь. Ровно через год, в день рождения дочери, пришли за ним эти, в кожаных куртках.
Екатерин Васильевна замолчала, задумавшись.
– Что же было дальше?
– Расстреляли… Я с детьми перебивалась – где стиркой, где уроками, потом стало чуть легче. Взяли преподавателем. Своих у них не было, так что временнно и такие, как я, нужны стали, да недолго это продолжалось.
В конце 1934-го пришли за нами, дали двадцать минут на сборы, а здесь нас раскидали по спецпоселкам.
– А мальчик это чей? – показывая взглядом в сторону спящего Саши спросил арестованный.
– Мой родной внук.
– Что это он вас так странно зовет – мама Катя?
– Правильно зовет. Я его, можно сказать, выходила.
– Как же так получилось?
– Когда нас привезли на Урал, то всех расселили по разным местам. Мой Коля перед войной женился на такой же ссыльной. Уже девочка у них была. Неожиданно сноху отправили на другой лесопункт, а она в положении была. Да кто когда нас спрашивал? Перед родами начальство спохватилось, отправило ее обратно. На этапе, в Соликамской пересылке она и родила. Дали ей один день прийти в себя и на этап. До вижайских лесопунктов пять дней шли. Екатерина Васильевна с гордостью посмотрела на спящего на полу Сашу – Выжил моя кровинушка – без вины виноватый. Все наши дети – репрессированные до рождения.
– Все-таки, как внук к вам попал?
– Вы же помните, во время войны НКВД совсем осатанел. На фронт им идти страшно, поэтому ими в лагерях заговоры создавались.
Тасовали нас между лесопунктами, как карты в колоде. В один из первых дней 1944 года согнали нас на этап, но внезапно всех разделили на две колонны. Без списков, без фамилий. Считали по головам. Дети в счет не шли. У меня на руках был внучек, сноха с дочерью в другой колонне. Повели нас в разные места. Лишь успела крикнуть обезумевшей снохе, чтобы не отчаивалась, что буду внуку как мать, спасу его. Их отправили под Ныроб, а я попала на Веселый.
– Так там же лагерь?
– Уже нет. Колючку сняли. Опять стало прежнее спецпоселение.
– Как же внук жив остался?
– Судьба… Почти все дети погибли. Да ведь, по правде сказать, и я благодаря ему жива осталась. Десятки раз мне хотелось лечь и умереть от такой жизни, но как подумаю, что с ним будет, – и силы Бог знает откуда брались. Было ради кого жить. От нашего поколения мало кто остался. Дети наши запуганы – вот на них вся надежда.
Екатерина Васильевна с любовью посмотрела на спящего внука:
– Они, когда вырастут, будут делать историю. Хотя мой Саша много горя хватит – доверчив очень, зато таких, как он, не сломить: характер есть и душой не черствый. Мне бы еще пожить немножко, закрепить в нем, что уже есть, и можно помирать. Вы уж не обессудьте меня, Виктор Павлович, много было вас – любопытствующих, наблюдающих, вот и хлебает Россия горя на сто лет вперед. Если бы не такие, как Вы, можно было эту заразу сразу уничтожить.
Воцарилось неловкое молчание, после которого арестованный тихо прошептал:
– Что сейчас каяться? Вы правы, и тем не менее. Вы, Екатерина Васильевна, видите следствие, а причина кроется в другом и началась намного раньше. Страшно было Западу набирающее силу Российское государство. Вспомните, сколько построили заводов, фабрик до 1914 года. Какие тысячи километров дорог были проложены. Либеризация царя, правительства, при которых за иностранные деньги всевозможные агитаторы, купленная пресса дружно подтачивали уважение к власти. Насмешки над религией, нигилизм нравственности выплеснулись на наш малограмотный народ, который свято верит печатному слову. А депутаты Государственной Думы? За редким исключением, там собрались горлопаны; сами ничего не умели создать, но на любое решение правительства – море грязи. Что уж сейчас говорить. Так было у нас, так произошло и в Германии. Здесь – коммунисты, там – фашисты, а занимались одним делом – уничтожали народ под лозунгами защиты своего народа.
Фашизм уже осудили, пройдя через многие муки, осудят и коммунистическую идеологию. Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне, чтобы пришло очищение, мне думается, наш народ будет идти трижды по сорок. Дайте, пожалуйста, еще глоток.
Екатерина Васильевна протянула к его губам кружку. Так, за разговором, незаметно, прошла ночь. Ранним утром загремел замок, пришла охрана с комендантом.
– Иди, собирайся, скоро катер будет. Как его сдадите, сразу назад.
– Гражданин начальник, разрешите мне взять с собой внука, на ноги ему что-то достать, совсем парень босиком.
– Бери. Бежать все равно некуда, с вами еще наш конвойный едет.
Взяв за руку проснувшегося Сашу, подхватив фуфайку и одеяло, мама Катя заторопилась в свой барак. Узнав о поездке в город, пришли черноволосая, больше похожая на цыганку, Франя, с ней Шура и Рая. Пришли они с поручением – сдать в магазин три пустые бутылки из-под масла и купить конфет в бумажках. Саша сложил их в котомку, Рая завязала ее. В это время из-за поворота реки раздался стук нефтяного двигателя. Показался катер, девочки и Саша с котомкой заторопились вслед за мамой Катей на берег Вишеры, где уже находились возле носилок конвойные. Несколько в стороне стояли комендант поселка и оперчекист Зырянов.
Быстро погрузили арестованного, положили его на бак катера. Носилки, вещь казенную, по требованию коменданта вернули на берег, и катер отправился вверх по реке. До Саши донеслись голоса девочек: «…конфеты в бумажках… смотри, не съешь, привези…».
Катер шел, отбрасывая от себя волны, которые, расширяясь, оставались за кормой.
Река петляла, как лесная тропинка, по ее берегам чуть не вплотную стояли то глухая стена таежного леса, то белеющие стволами, с облетевшими листьями, стройные березки, а порой они проплывали мимо склонившихся над водой огромных черемух или ив, которые с удивлением разглядывали свое отражение в реке – куда подевалась так украшавшая их еще недавно зеленая крона?
Саше интересно глядеть на необъятную ширь, которую он видит впервые. До этой зимы они жили в бараках, окруженных высокими горами, до которых Саше так и не довелось дойти. Сразу за бараками, меж стоящих бревен, была натянута во много рядов колючая проволока. Туда почему-то даже подходить запрещалось.
Мама Катя склонилась над узником. Конвойные курят, о чем-то разговаривают между собой, в сторонке пристроился Зырянов. Не с руки ему офицеру стоять рядом с рядовыми. За грохотом двигателя ничего не слышно. Катер качало. Саша, держась рукой за поручень, двинулся к рубке. В открытой двери стоял дяденька в тельняшке, красивой фуражке, из-под козырька которой выглядывал кудрявый чуб. Он время от времени крутил какое-то колесо на котором было много палочек. Увидев заглянувшего в проем двери Сашу, он приветливо улыбнулся, подмигнул, махнул рукой, приглашая к себе. Саша, осмелев, зашел, но из-за маленького роста кроме колеса, высокого круглого стула да нескольких блестящих ручек и трубок, он ничего не видел.
Красивый моряк посадил Сашу на стул:
– Тебя как зовут?
– Саша.
– А меня дядя Андрей.
Достал что-то завернутое в бумагу, развернул. Это оказался кусочек жареной рыбы и хлеб.
– Кушай, сынок.
Сашу упрашивать не надо. Вскоре от рыбки остались чистые косточки и ничего – от хлеба.
– Молодец! А теперь, давай, вместе рулить будем.
Он переставил стул вместе с Сашей, который положил свои ручонки на штурвал и сразу почувствовал себя капитаном. Он важно сидел в кресле и вместе с дядей Андреем крутил то в одну, то в другую сторону рулевое колесо, повторяя изгибы фарватера, отмеченного вешками или ярко окрашенными бакенами. Иногда Саша оборачивался на стоящего над ним моряка и тот ободряюще кивал головой – так держать.
