Маргерит Дюрас - Летний вечер, половина одиннадцатого
Но вот официанты все друг другу сказали, а постояльцы мало-помалу приходят в себя после первого ошеломления и требуют, чтобы их обслужили. Официанты возвращаются к своим обязанностям. Заговаривают с постояльцами. Все внимательно прислушиваются к пересудам официантов, наблюдают за полицейскими, которые входят и выходят, все встревожены, кто-то предсказывает успех поисков, кто-то — неудачу, есть и такие, что усмехаются наивности Родриго Паэстры. А женщины говорят: как это ужасно, быть убитой в девятнадцать лет и спать вечным сном, как спит сейчас жена Родриго Паэстры, одна, совершенно одна в этой провинциальной мэрии, совсем еще дитя. Но все в этой сумятице едят, кто с аппетитом, кто без, все едят пищу, которую приносят в спешке разъяренные официанты. Хлопают двери в коридорах, полицейские проходят через зал, сталкиваются, в руках у них автоматы, на ногах сапоги, они туго подпоясаны ремнями, невозмутимые, серьезные, и тошнотворный запах мокрой кожи и пота исходит от них. Плачут при виде их дети.
Двое полицейских, кажется, направились в коридор слева от ресторана, тот самый, откуда только что вышла Мария.
Жюдит, насмерть перепуганная, уже не есть фрукты. Полицейских в ресторане больше нет. Официант, подававший ужин, возвращается к их столику; трясясь от ярости, он бормочет ругательства в адрес Переса и с сочувствием говорит о долготерпении Родриго Паэстры; Жюдит держит в руке дольки апельсина, сок стекает по пальцам, а она слушает его, слушает.
Они, наверно, уже вышли на тот самый балкон в конце замкнутого коридора, где только что была Мария. Дождь как раз перестал, и слышны их удаляющиеся шаги в этом коридоре, что тянется вдоль ресторана; Мария различает их сквозь журчание струй на стеклянной крыше, а больше никто в зале их уже не слышит.
Можно подумать, что все успокоилось. Утихомирилось небо. Спокойно журчит вода на стеклянной крыше, глухо стучат шаги полицейских в последнем оставшемся коридоре — но когда обыщут комнаты, кухню, дворы — можно ли будет обо всем этом забыть? Когда-нибудь? Нет.
Если они вышли на балкон в конце этого последнего коридора, если они уже там — значит, Родриго Паэстры нет на крышах городка.
— Почему же мне сказали такое? — снова начинает Мария все так же тихо.
Они услышали. Но ни он, ни она не удивляются.
Она видела эти крыши. Только что они простирались перед ней, вздымались их коньки под темным небом, они громоздились друг на друга, такие голые под ее балконом, голые, одинаковые, пустые.
Снаружи кто-то зовет? С улицы? Со двора? Где-то совсем близко. Официанты останавливаются с подносами в руках и ждут. Никто не жалуется. Зов повторяется. Прорывается ужас во внезапно наступившую тишину. Если прислушаться, услышишь, что кричат все время одно и то же. Его имя.
— Родриго Паэстра!
Они призывают его откликнуться, сдаться, выкрикивая его имя протяжно, нараспев, почти что нежно.
Мария встала. Пьер берет ее за руку и заставляет сесть. Она послушно опускается на стул.
— Но он же где-то на крышах, — шепотом повторяет она.
Жюдит ее не услышала.
— Странно, — будто про себя роняет Клер, — но мне это совершенно все равно.
— Да, — отвечает ей Мария, — просто я это знаю.
Пьер мягко окликает Марию.
— Прошу тебя, Мария, — говорит он.
— Это из-за криков, — объясняет она, — они действуют на нервы, это ничего.
Крики смолкают. Снова хлещет ливень. Вот и полицейские. Официанты снова занимаются своим делом, снуют по залу, улыбаясь, опуская глаза. Управляющая так и стоит в дверях ресторана, наблюдает за своим персоналом, тоже улыбается. Она ведь тоже знала Родриго Паэстру. Один из полицейских идет в конторку отеля и звонит по телефону. Он звонит в соседний городок с просьбой прислать подкрепление. Он кричит: дождь опять барабанит по стеклянной крыше. Полиция работает на совесть, говорит он, городок был оцеплен сразу же, как только обнаружили преступление, у них десять шансов из десяти задержать Родриго Паэстру на рассвете, надо ждать, поиски очень затруднены грозой и аварией в электросети, но скорее всего эта гроза кончится, как обычно бывает, к утру, главное — перекрыть на ночь все выезды из города, а для этого нужны еще люди, и тогда с первым лучом солнца Родриго Паэстра будет пойман, как крыса в крысоловку. Там поняли полицейского. Он ждет ответа, и ему отвечают очень быстро. Через полтора часа, к десяти, подкрепление будет здесь. Официант снова подходит к столику, его трясет, он обращается к Пьеру.
— Если они его поймают, — говорит он, — если ухитрятся его поймать, в тюрьму он не пойдет. Он не дастся.
Мария пьет вино. Официант уходит. Пьер наклоняется к Марии.
— Не пей столько, Мария, прошу тебя.
Подняв руку, Мария отталкивает препятствие. Препятствие — этот голос, она отстраняет его снова и снова. Клер услышала, что сказал Пьер Марии.
— Не так много я пью, — говорит Мария.
— Правда, — подтверждает Клер, — Мария сегодня пьет меньше, чем обычно.
— Вот видишь, — говорит Мария Пьеру.
Сама Клер ничего не пьет. Пьер поднимается и говорит, что тоже пойдет осмотрит отель.
Полицейских в отеле больше нет. Они ушли, спустившись гуськом по лестнице, которая начинается от конторки. Дождь перестал. Свистки еще слышны, но где-то вдали, и в зале снова болтают, жалуются на скверную испанскую еду, которую официанты еще подают последним прибывшим с особенной расторопностью и с торжествующим видом — потому что Родриго Паэстру пока не поймали. Жюдит успокоилась и зевает. Официант еще раз подходит к их столику, теперь он обращается к Клер, к красоте Клер, останавливается, чтобы поглядеть на нее, пока говорит.
— Может, еще и не поймают, — надеется он.
— А она любила Переса? — спрашивает Клер.
— Тоже мне, разве можно любить Переса, — говорит официант.
Клер смеется, и официант тоже позволяет себе посмеяться.
— Все-таки, — настаивает Клер, — что, если она любила Переса?
— По-вашему, Родриго Паэстра обязан был это понимать? — усмехается официант.
Он уходит. Клер отщипывает кусочки хлеба. Мария пьет, и Клер не останавливает ее.
— Где же Пьер? — спрашивает Мария.
— Я не знаю. Как и ты.
Мария наклоняется к столу, чуть привстает, потом придвигается к Клер близко-близко.
— Послушай, Клер, — говорит Мария, — послушай меня.
В ответ на ее движение Клер, наоборот, откинулась на спинку стула. Подняла глаза, взгляд ее так далеко от Марии, невидяще смотрит куда-то в глубину зала.
— Я слушаю тебя, Мария, — отзывается она.
Мария опускается на стул и не говорит ничего. Проходит еще немного времени. Клер не крошит больше хлеб. Возвращается Пьер, он рассказывает, что выбрал самый уютный коридор в отеле для Жюдит, что он видел небо, гроза мало-помалу теряет силу, завтра скорее всего будет хороший день и с самого утра, если они захотят, можно будет ехать в Мадрид, только сперва они посмотрят Гойю в церкви Сан-Андреа. Гроза опять разбушевалась, и он говорит громче, чем обычно. У него красивый голос, четкая дикция, сегодня у него дикция почти ораторская. Он говорит о двух подлинных Гойи — было бы жаль их не посмотреть.
— А если бы не эта гроза, мы бы о них забыли, — говорит Клер.
Она сказала это, как могла бы сказать что угодно другое, и все же никогда до сегодняшнего вечера она бы так не сказала. Где это произошло в тот сумеречный час, оставленный им Марией, совсем недавно, где, в каком месте отеля они сперва с удивлением, а потом с восхищением обнаружили, что так мало знали друг друга до сих пор, что, оказывается, долго исподволь готовилась эта дивная встреча, чтобы состояться… у этого окна?.. на том балконе?.. в том коридоре?.. в теплоте, нахлынувшей на улицы после ливня, под темным, таким темным небом, Клер, сказал он, твои глаза сейчас точно такого же цвета, что и дождь. Как я не замечал этого раньше? У тебя серые глаза, Клер.
А она ответила ему, что дело в освещении, что это, наверно, обман зрения, потому что вечер и гроза.
— По-моему, если мне не изменяет память, — говорит Мария, — перед отъездом из Франции у нас был разговор об этих двух подлинниках Гойи.
Пьер помнит этот разговор. Клер — нет. Ливень перестал, и они слышат друг друга. Ресторан постепенно пустеет. Гомон выплескивается в коридоры. Кажется, там сдвигают кровати. Матери переодевают детей. Вот и Жюдит пора уже спать. Пьер молчит. Наконец Мария говорит то, что надо сказать:
— Я пойду уложу Жюдит в том коридоре.
— Мы тебя ждем, — кивает Пьер.
— Я скоро.
Жюдит не упрямится. В коридоре много детей, некоторые уже спят. Мария не станет сегодня раздевать Жюдит. Она закутывает ее в одеяло, укладывает у стены в середине коридора.
И ждет, когда Жюдит уснет. Ждет долго.
III
Прошло время, и последние следы заката уже исчезли в темном небе.
