Вячеслав Сухнев - Грязные игры
Озадов почесал переносицу, но ответить не успел. В аудиторию влетела яркая, словно попугай, Лерочка, секретарша учебной части.
— Ой, Алексей Дмитриевич! Вас к телефону… Просто оборвали. Срочно, говорят, и немедленно!
— Так срочно или немедленно? — поднялся Седлецкий. — Велик могучим русский языка… Правда, Лерочка?
Оказалось, и срочно, и немедленно. Через пять минут он уже выводил белую «Волгу» со стоянки перед институтским подъездом, успев лишь позвонить домой и предупредить жену, что обедать не заедет-дела.
Грязь на дорогах оттаяла под апрельским солнцем и шипела под колесами. Машину чуть заносило — пора бы резину сменить… Разворачиваясь на Тверской на Садово-Триумфальную, Седлецкий едва не врезался в темно-вишневый «Вольво», который на самом повороте неожиданно выскочил вперед — подрезал, как говорят автомобилисты. Седлецкий возмущенно забибикал, но хозяин «Вольво» и ухом не повел.
— Сволочь! — крикнул в сердцах Седлецкий. — Почем права купил?
В последнее время по Москве стало опасно ездить. Мальчики в зарубежных тачках бестрепетно летали на красный свет, подрезали на поворотах, заскакивали на тротуары и газоны, разворачивались в любом неожиданном месте — хоть в центре встречного потока. Гаишники в столице, казалось, вымерли, словно мамонты. В былые годы этот хмырь в «Вольво» давно бы уж дырку в талоне заимел! А то и вообще без прав остался бы… Впрочем, заметил сам себе Седлецкий, в былые годы на московских дорогах почти не встречались иномарки.
Седлецкий благовоспитанно прижался к бровке и тихо-мирно дополз до Самотеки. Не хватало еще в аварию попасть после вызова к заместителю начальника Управления.
Конспиративная квартира генерал-майора Савостьянова выходила окнами на Театр зверей имени Дурова. Многозначительное соседство.
Большая комната напоминала кабинет ученого, этакой пыльной архивной крысы, — тут стоял обшарпанный стол, заваленный рукописями, пожелтевшими ксерокопиями, гранками статей, дряхлыми папками со следами многочисленных наклеек, брошюрами, драными конвертами. В углу, правда, на отдельном столике, посверкивал компьютер с большим монитором, словно бросающий строгостью линий вызов ветхозаветному бардаку на рабочем столе. По стенам стояли застекленные стеллажи с книгами на английском, французском и арабском.
Генерала ценили в узких научных кругах как высококвалифицированного арабиста, знатока наречий Магриба.
Одиннадцать лет он работал квартирьером «Аль Махриби» — международной организации исламских правых. Разъезжал по миру, готовил базы для тергрупп, обеспечивал их оружием и техникой.
Звали его тогда Хассан Мисрий — Хассан Египтянин, потому что внедрился он в Каире. В «Аль Махриби» Савостьянов дослужился до новой клички — Газзаби, Сердитый, а в Управлении — до подполковника. Он усовершенствовал знание основных европейских языков и всех арабских диалектов, до которых мог дорваться. С его помощью, а в некоторых случаях при его участии было организовано два десятка нашумевших терактов в Европе и Америке.
Савостьянов был инициатором нескольких серьезных разборок с «Фатхом», после чего палестинцы открыли на Хассана Сердитого настоящую охоту. Они-то и выдали его итальянской жандармерии.
В личине матерого арабского террориста Савостьянов бежал быстрее лани через всю Италию — от солнечной Калабрии до пасмурного Пьемонта, меняя машины, поезда и документы, а заодно вспоминая, на случай ареста, запасную легенду агента КГБ. Где-то уже за Миланом пришлось прыгать ночью на ходу из экспресса. От погони он оторвался, но повредил колено и на явку в Швейцарии буквально приполз.
Вскоре он вернулся в Москву и начал преподавать в разведшколе Управления. Выдержал один семестр и запросился на оперативную работу. В качестве паллиатива ему предложили должность заместителя начальника Управления и кураторство над службой безопасности. В общении с окружающими, вероятно, вследствие травмы и неутоленной жажды дела, Савостьянов был груб, неуживчив и, раздражаясь, изъяснялся матом, переплетая его витиеватыми арабскими проклятиями. Внешне он походил на черного угрюмого бульдога, украшенного щеточкой насеровских усов с проседью на самых кончиках.
Седлецкий был знаком с генералом более двадцати лет. Еще в институте они встретились в комитете комсомола, где студент Седлецкий представлял курсовое бюро, а аспирант Савостьянов — партийную организацию. Они довольно близко сошлись — по-землячески. Оба были из Ростовской области.
Потом снова оказались вместе в разведшколе Управления. Здесь Седлецкого натаскивали на работу в Иране и Афганистане, а Савостьянов готовился к «нелегалке» в Египте.
Вот так близко они не виделись почти год. Сдал генерал — под глазами мешки, лоб в испарине, складки вокруг рта закаменели. Теперь он еще больше походил на бульдога. На больного и старого бульдога. Выбравшись из-за стола, Савостьянов побрел, сильно хромая, к окну, из которого открывался вид на сад ЦДСА и новые дома Олимпийского проспекта. Закурил и спросил:
— Тебе арабисты не нужны?
— Хорошего человека всегда пристроим. По блату. А если серьезно…
— Я серьезно и спрашиваю! — перебил генерал и повернулся к Седлецкому. — Пора, чувствую, в отставку уходить.
— Так все плохо? — насторожился Седлецкий.
— Хуже некуда, Алексей… Все, суки, сговняли, про…бли! Всякая шелупонь, всякая бумажная потаскушка, твою мать, звонит мне по обычному городскому телефону! А? Как в баню звонит насчет свободных нумеров! Президент, видите ли, поручил составить справочку. Причем быстренько. А? Быстренько, аннанин кейсим! Естественно, я этого придурка отшил. И приказал адъютанту больше не соединять. Что ж ты думаешь?
— Позвонил другой придурок, — предположил Седлецкий. — Чином повыше.
— Верно, — согласился генерал. — С тем же поручением… Они там что, с ума посходили? За кого нас держат? Вообще, откуда они знают о существовании Управления? Нет, надо уходить к едрене фене, алларахим…
— Ну и правильно, — после небольшой паузы сказал Седлецкий. — Без работы не останешься. С нового учебного года возьмешь группу первокурсников. Не забыл, полагаю, разницу между дивани и магриби? А между таликом и насталиком?
Генерал прохромал к столу, взял старый конверт и стремительно начертал четыре раза одно и то же предложение справа налево, в столбик. Перебросил конверт Седлецкому, который развалился в единственном гостевом кресле. Тот полюбовался классическими разновидностями арабского письма и заметил:
— Прекрасно, Юра, прекрасно… А я так не умею. Кстати, не разберу последнее слою.
— В Алжире и Тунисе так называют евнухов. А восточнее, в Ираке или в Сирии, это слово обозначает ругательство.
— Какое? — с научным интересом поднял глаза Седлецкий.
— Очень простое — мудак!
— Ты бы порвал листочек, — посоветовал Седлецкий. — Не дай Бог, сыщется еще какой арабист. И узнает, кого ты евнухом окрестил. Не вводи ближних в грех стукачества!
Генерал бросил конверт в пепельницу и поджег.
— Значит, вместе преподавать будем, Юрии Петрович? — задумчиво спросил Седлецкий. — А тут пусть командуют эти… Как их в Ираке зовут? — Савостьянов разбил спичкой слой пепла и вздохнул. — Ладно, замнем, Алексей. Это я поплакался тебе в жилетку. А вообще-то вызвал по делу. Вот, познакомься.
— Аналитическая записка, — вслух прочитал Седлецкий заголовок ксерокопии. — Первое: подготовить общественное мнение к возможности коммунистического реванша…
Он пробежал взглядом листок и пожал плечами.
— Бред какой-то!
— Бред? — прищурился Савостьянов. — Нет, голубь… За этим бредом — деньги, амбиции, оружие, ненависть. Поэтому, так сказать, в порядке бреда создано оперативное подразделение под моим чутким руководством. Ты возглавишь группу. Часть людей ждут в Ставрополе, часть останется здесь, в Москве, на случай обострения ситуации.
— Дай-ка еще раз посмотреть, — попросил Седлецкий и долго вчитывался в короткие строчки аналитической записки. — Остаюсь при своем мнении — это бред. Однако при благоприятных обстоятельствах, при четкой организации дела…
— Вот именно, — вздохнул генерал. — Когда ты узнаешь, кто за этим стоит, то поймешь, что четкости им не занимать стать.
— Людей из моей группы я знаю?
— Вполне возможно. Они вот-вот должны подойти.
Тут и звякнул телефон. Генерал послушал секунду и приказал в трубку:
— Поднимайтесь!
Когда открылась дверь, Седлецкий улыбнулся:
— Можно было сразу догадаться…
В поношенной, чуть мятой полевой форме, успевший обгореть на раннем южном солнце, Мирзоев выглядел обычным ветераном глухого гарнизона, неожиданно командированным в Москву. Зато Акопов смотрелся так, словно только что выбрался из темно-вишневого «Вольво», который досаждал Седлецкому на повороте с Тверской: шикарный костюм, толстая золотая цепь на шее, модные туфли.
