Александр Силаев - Рассказки конца века
Дело объяснялось тем, что у Макса был одноклассник Андрей. Незадолго перед тем Андрей лишил жизни щенка, но, на взгляд Макса, сделал это недостаточно профессионально, грубо и неудачно, без легкости и быстроты. То есть Макс просто показывал садисту Андрею, как это правильно делать. Он и решения задачек всегда Андрею показывал, если тот их не знал. Дело здесь, конечно, не в дружбе, потому что ее не было. Смысл в чем-то другом. Психиатры его так и не отыскали, почему-то признав Макса совершенно нормальным. По привычке они считали нормальными людьми всех, у кого не находили болезней.
А здоровье Макса по всем параметрам не требовало к себе сострадания.
Преподаватели физкультуры с любовью смотрели на мальчика, резво скачущего и мимоходом бьющего им любые рекорды. Но после случайной травмы он стал упорно прогуливать уроки физической культуры, потому что рекордов больше не бил, а бегать и прыгать просто казалось ему слегка идиотским.
После окончания школы, он, конечно, поступил в вуз. В высшем учебном заведении ситуация была та же: относительно мальчиков, девочек и учителей. Правда, там у него все-таки появились друзья. Жениться он упорно отказывался…
Преподаватели ожидали, что он станет профессором. Но подумав, он послал их куда-то на интеграл. Крупная внешнеторговая фирма без проблем нашла ему кабинет. Правда, на первое время без секретарши.
На свадьбе Макса сотня человек пьянствовала два дня. Через полгода бывшая призерка конкурсов красоты, ставшая зачем-то его супругой, потребовала развод. Он не рыдал, не вставал на колени и ничего особенного не думал. Ничего искреннего и задушевного не сказал. Женщин глупо удерживать. Он пожал плечами и согласился. Все имущество осталось ему, потому что любимая утопилась до начала суда. Макс считал, что разводиться нужно именно так.
«Людей надо ставить в патовые положения, чтобы они не ходили по тебе, как по ровному месту», — любил повторять он, что в итоге закончилось увольнением. Подчиненные шарахались от него в стороны, а начальство не пришло в восторг от патовых положений. Хотя дирекции он помог, невзирая на честь и достоинство — когда-то…
Иногда он играл в казино. Однажды он спустил тридцать тысяч долларов, после чего немного подумал и до утра проиграл стоимость своей квартиры. Он знал, что проигрывать полагается только так. А ведь хорошее дело казино, подумал он, как следует проигравшись. Просто замечательное, несмотря на свою простоту. Через месяц купил его.
Денег все равно не хватало. Интересно, что он не изводил их на женщин. Он считал это пустым занятием и брал иногда — ради смеха, конечно — деньги с проституток за удовольствие спать с собой. Проститутки безропотно платили. А он хохотал. А денег все равно не хватало.
Макса начали одолевать тяжелые мысли. С горя он написал книгу. Издатели отказывались ее печатать, находя излишне заумной. Нам бы чего попроще, сиротливо вздыхали они. Ладно, примирился он, стать Борхесом с первой попытки не суждено. А быть кем-то, вечно подающим надежды, казалось ему занудным.
Тогда Макс задумал большое Дело. Он сделал все правильно. На взятки потратил полтора миллиона долларов. Вопросы решал на уровне кабинета министров. Никто не мешал, и он сам удивлялся, до чего просто устроен мир.
Максу отходила сумма, равную бюджету нескольких областей. Но Макса взяли на месяц раньше. Он подумал, имеет ли смысл сидеть в тюрьме. Решил, что незачем. Он опять выбрал самое простое: Максу передали пистолет, он убил пятерых человек и вышел.
Далеко не ушел. Менты окружили квартиру и предложили выбросить пистолет в окно. Он еще раз подумал. Кивнул своему отражению в зеркале, мысленно соглашаясь с тем, что жил единственно правильным образом. В жизни нужно делать как можно больше — это первое. Любое дело нужно делать мастерски или не делать вообще — это второе. Он мастерски приставил ствол к виску и выстрелил.
Что ты, сука, понимаешь в котятах?
Мужичок был так себе, с ноготок. Ушки вялые, хвост капустой, сам как старый амортизатор — вот такой родился мужичок на свет, вот такой. Посочувствовать бы ему, да некому. На работе он носил пиджак или свитер, а дома хаживал в спортивном костюме. Смотрите, мол, какой я спортивный, я и в теннис могу, и в городки, и на шашках. А иногда ходил в одной майке, ну в тапочках, конечно, и в линялом трико. Тапочкам в январе исполнялось десять лет; все, кто мог, посильно готовились к их первому юбилею.
Невзначай забрел он на кухню. А там — кто бы вы думали? — копошится жена. Бывает такое, знаете ли: заходит мужик на кухню, а там ему не лев и не волк, а всего-то навсего женушка. Успокаивается сразу мужик, радуется, что без волков обошлось, без козлов и красных командиров. С женой-то проще, жена — штука привычная.
— Накормить, Валера? — спросила женщина.
— Накорми, отчего не накормить человека, — вяло согласился Валера, дергая за конец майки.
— Переживаешь? — спросила жена.
— Переживаю, Света, — вздохнул он.
— А зачем? — спросила она.
— Жизнь, — коротко объяснил Валера.
— Ну понятно.
Опустился на табуретку. Табуретка — вещь надежная, в лес не убежит и в поле не утекает. Их надо беречь, табуретка — друг человека.
Света наливала чай, задумчиво и осторожно. Ни капельки ни разлила, умница. И бутерброды соорудила как надо, как питался ее Валера, с батоном и колбасой. Поставила перед ним заботливый ужин, подвинула солидную мужнину чашку: на четверть литра, не хухры-мухры. Знатным водохлебом слыл мужик и немало тем славился по окрестностям.
Жена подобрала брошенный лист газеты.
— Тебе не хочется со мной поговорить? — прочавкал муж.
— Валера, — отозвалась она. — Ты как ребенок, Валера. Ты сам-то понимаешь?
— А я что? — ушел Валера в защиту. — Я ничего, я так себе.
— Ну ладно.
Через минуту громко отложила лист, повернулась к мужу.
— Завтра, кажется, будет дождь, — сказала она.
— Да, наверное, — радостно согласился он. — Шел я с работы, смотрел на небо, думал — ну точно, дождь завтра.
— Я небо не изучаю, — призналась Света. — Я смотрю прогноз погоды по новостям.
— Ну и правильно.
С наслаждением Валера поглощал бутерброды.
Они поговорили про дождливое лето, цены на помидоры, начальника мужа и сослуживцев жены. Он трудился как пчелка в ремонтной бригаде, она вкалывала бухгалтером, им было что обсудить. Поговорили об огуречной рассаде и здоровье президента, о новых ключах и беспорядке в супружеской спальне. Эта комната была самой захламленной в квартире.
— Приберись там, Света.
— Сам прибирайся, — огрызнулась она. — Мне нравится романтический беспорядок.
— Тогда ладно, — покладисто сказал он. — На нет и суда нет.
— Да, он мне нравится, — повторила она. — Чем больше хлама, тем лучше. Это не хлам. Понимаешь? И не спорь со мной. И не возникай даже. И не смей говорить, что я глупее. Не дорос со мной спорить, так не спорь.
— Я не спорю. Я же люблю тебя.
Света объяснила:
— Ты у меня такой упорядоченный, что меня от этого временами тошнит. Ты такой правильный, что дальше некуда. И в спальне мне необходим беспорядок. Мне он нужен с таким занудой, как ты, а иначе будет совсем занудно. Понимаешь? Но не будем о этом. Так можно и поссориться. Давай о чем-нибудь другом.
— Да ладно, я ничего, — ответил он. — Ты ведь знаешь, как я люблю тебя.
— Ага, — вздохнула она. — Знаю.
Прошло минут пять, бутерброды кончились. Валера прихлебнул чай и спросил:
— Правда, что наши соседи Гопштейны сволочи?
— Еще какие!
— Каких свет, наверное, не видывал.
— Зато у них чудесная пушистая кошка, — мечтательно сказала жена.
— Великолепная кошка, — он поставил чашку на стол.
За окнами по-прежнему вечерело…
— И котенок у нее классный, — добавила Света. — Рыжий как не знаю что.
— Почему рыжий? — удивился он. — Нормальный серый котенок.
— Я ведь помню, что рыжий, — растерялась она.
— Может, тебе показалось?
— Нет, я точно помню.
— Сука! — заорал он, вставая из-за стола. — Что ты, сука, понимаешь в котятах? Рыжий он, сука? Ты так сказала? Да ни хера, я своими глазами видел! Серый он, серый, ты поняла?
— Все-таки рыжий, — прошептала она.
— Заткнись, дура. Так какой котенок?
— Я думала, что он рыжий, — произнесла жена.
— Ты ошизела? Да? — кричал он, бегая по кухне.
— Я могла ошибиться…
— Не оправдывайся, сука. Поздно, — сказал он, вытаскивая из угла кухни топор. — Раньше надо было соображать.
Она закрыла глаза руками и не видела, как топор опустился.
Убил сразу. Остановился на миг… затем продолжал. Лицо в кровавое месиво. Тело в куски. Махал топором без устали и без жалости, рубить, так рубить.
— Ишь ты, — прошептал удовлетворенно. — А то заладила: серый, серый… Рыжий он, своими глазами видел. Ну что с дуры возьмешь?
