Асука Фудзимори - МИКРОКОСМ, или ТЕОРЕМА СОГА
Император Хацусэбэ, прослывший среди своего окружения полным кретином, не подорвал своей репутации и в момент смерти. Он, казалось, так и не понял, что господин Кома из дома Ямато перерезал ему глотку, и поковылял далее по дворцовым помещениям, не в состоянии уже блюсти свое императорское достоинство. Он удивился, пожалуй, даже разгневался, когда к нему на помощь заспешили двое прислужников из клана Хэгури.
Не слишком сильный и неудачно направленный удар лишь частично рассек сонную артерию; император умер не мгновенно, а через несколько минут, от кровопотери.
Господин Кома славился твердой рукой, никто при дворе не смог бы лучше прикончить зверя или человека. Не зря его семейство в течение десятилетий ведало имперскими оружейными хранилищами. И все же в момент нанесения удара он ощутил тень колебания. Вспороть горло императору, как какому-то быку! Оснований для личных эмоций, для сожаления у господина Кома не было. Этого незадачливого Хацусэбэ следовало убрать хотя бы потому, что такой приказ отдал Умако, глава могущественного дома Сога.
Ни у кого при дворе не возникло бы мысли обсуждать приказы дома Сога. Да, конечно, Отомо… Да, Накатоми и Мононобэ тоже ненавидели Сога. Но после понесенных поражений реальной силой не обладали. Что до остальных – Хэгури, Имбэ, Сакамото, Оно, Абэ, Кацураги, Киси, Касуга, Икэнобэ, Инугами, Сака-ибэ и, конечно, Ямато, – они все зажаты в железном кулаке Сога. Сога и посадили на трон этого Хацусэбэ, чтобы манипулировать им в соответствии со своими потребностями.
Император еще стоял неподвижно, но две его наложницы уже подняли шум, завопили, призывая на помощь. Громадный дворцовый зал заполнила толпа придворной челяди. Хацусэбэ оправил окровавленную рубаху, раздраженно уставился на придворных и сварливо пробулькал, пуская кровавые пузыри:
– Что за… сборище… кто вас… звал?
Он повелительно повел рукой, приказывая всем удалиться. Но никто не обратил внимания на этот слабый жест. Хацусэбэ все еще не понимал причины их присутствия. Еще непонятней казалось ему общее выражение множества физиономий, застывший на них ужас. Ситуация складывалась, что и говорить, неловкая, граничащая с оскорблением величества.
– Все по местам… работать… – продолжил Хацусэбэ слабеющим голосом. – Я… император… слушаться…
Умирающий вдруг осел, кровотечение усилилось. К нему подбежал врач, что-то пробормотал. Видно было, что у лекаря исход не вызывает сомнений. Император попытался отогнать этого незваного помощника и удивленно уставился на свои руки, жестам которых не хватало величия и уверенности. Он попытался крикнуть, но лишь забрызгал кровью пол. Монахи-буддисты опустились перед ним на колени, бормоча сутры утешения и трансмутации, и Хацусэбэ понял наконец, что умирает.
Ослабевшие лицевые мышцы не могли передать никаких эмоций, однако все видели, что бедный император охвачен паникой. К чему этот дурацкий трон, если бессмертие недостижимо? Кто устроил покушение? Перед глазами возникла фигура господина Кома с оружием в руках. Кома… какой ему прок? Почему Кома?
Он обвел взглядом толпу. Накатоми? Эти предатели на все способны… Мононобэ? У них есть причина, он уничтожил их отца и лишил власти. Но Кома никогда не подчинится Мононобэ, ни за какие деньги. Кома, как и все Ямато, послушен только…
В его угасающем сознании забрезжила истина:
– Нет, нет, не верю… Я император… Я нужен им, я нужен Сога…
И с последними оставляющими его тело каплями крови умирающий монарх попытался уцепиться за генеалогию, как будто на что-то надеясь:
– Я ведь и сам Сога… и мать моя Сога… они моя семья… моя кровь… Нет, они не могли…
Так, отказываясь поверить, он и умер.
Любителя исторических достопримечательностей, случайно оказавшегося в Асука, ждет жестокое разочарование. Ничем не примечательная деревушка, каких на западе Японии десятки. Скучные рисовые поля, огражденные заборами линий электропередач, густые кусты, молчаливые усталые крестьяне. И на все это сверху давит дымчатая синева неба без облаков и солнца.
Да и по карте не сразу определишься. Поиск следует начать с более приметных пунктов: Осака, Нара… Затем по линиям железных дорог, шоссе, сбиваясь и начиная заново. Наконец местечко обнаруживается в окружении молодых гор полуострова Кии. Немного дорог ведет в Асука.
Добраться в Осака – от силы полсотни километров – настоящее путешествие. Правда, железную дорогу проложили уже до Касихара, но поезд едва ползет, и от последней станции до Асука остается еще добрая дюжина километров. Молодежь, стремящаяся в город за заработком, там и обосновывается, вместо того чтобы тратить уйму времени, мотаясь туда и обратно.
В Киото и в Нара много сил тратится на сохранение памятников старины. В Асука сохранять, пожалуй, нечего. Древнейший буддийский храм страны с грехом пополам перестоял века, реконструирован и местами зал атак обычным красным кирпичом. Легендарные дворцы рассыпались в прах.
Зажатое горами, затерянное в створе плодородных зон. удаленное от моря, это место как будто отделено от мира и обречено на умирание. Подлинный тупик. Невольно возникает вопрос: что заманило сюда древних императоров?
Три-четыре холма с бедными деревеньками, заливные рисовые поля, отмеченные несколькими скромными табличками, сообщающими, что здесь возвышался храм… дворец… когда-то… вероятно…
Умако обещал Кома достойную награду за убийство императора. Через два дня после смерти Хацусэбэ Умако отдал убийце самую прелестную из своих дочерей. Затем он совершенно неожиданно для себя застал обоих в постели и собственноручно прирезал супостата на месте преступления.
– Вот они, эти… с континента, – ворчал Умако, еще не вытерев клинка, испачканного кишками Кома. – Наглые твари! Сначала император, потом моя дочь… Лишь счастливая случайность позволила мне восстановить справедливость!
Слушатели боязливо и услужливо кивали, покорно соглашались. Труп Кома швырнули на дальний луг. Хацусэбэ уделили гораздо больше внимания: устроили грандиозные похороны, присвоили посмертное имя Сусун и насыпали над трупом солидный курган в отдаленном регионе Кавачи. Очевидно, чтобы удержать подальше дух его, обуянный жаждой мщения.
По истечении периода траура надлежало выбрать нового императора. Погибший властитель не успел назначить преемника. На трон, разумеется, никто не рвался. Умако уже сделал свой выбор, а покуда развлекался, отвергая одно предложение за другим.
– Почему бы не передать престол принцу Умаядо? – начал министр Отомо.
– Нет-нет, – буркнул Умако. – Зелен еще.
– Кто для этого может оказаться незрелым? – посмел кротко возразить первосвященник Исэ.
– К тому же он императорского рода, – добавил генерал Сакаибэ.
– А кто в этом дворце не императорского рода? – криво усмехнулся великий министр. – От официальных браков и неофициальных, от наложниц и бог весть от кого… лакеи, выносящие горшки, и те императорского рода попадаются.
– На престол должен взойти взрослый, – припечатал Умако.
– Кого вы предлагаете?
– Как вы отнесетесь к принцессе Нукадабэ, вдове Бидацу?
– К… как? Женщина?
– Ну да, женщина. Чем плоха женщина?
– Но это… это… – бормотал первосвященник, – такого еще не бывало…
– Не было, так будет. Аматэрасу, наша богиня-мать, тоже женщина. К тому же принцесса Нукадабэ вдова императора, хорошо осведомленная в делах правления и в жизни двора. Кроме того, она моя племянница. Вам этого мало?
Министр Мононобэ чуть было не ляпнул, что убитый император тоже родня Сога, но воздержался. Опасная шутка. Пришлось утвердить выбор Умако.
Бедная женщина, от роду уже тридцати девяти лет, но рассудка не потерявшая, наотрез отказалась от великой чести:
– Нет уж, спасибо! Я не спешу на тот свет! Престол – это для самоубийц.
– Принцесса, помилуйте! Министры единогласно приняли решение. Господин великий министр всей душой за вас.
– Тем больше оснований опасаться. Эта собака Умако…
Принцесса прикусила язык. Она знала, что всесильный Умако обладает острым слухом и что его уши повсюду. Хочешь жить – умей молчать.
Еще два отказа – и Умако лично прибыл к принцессе Нукадабэ. Упрашивал он ее, соблазнял обещаниями или угрожал, никто не знает, но после его визита принцесса приняла предложение и, по этому случаю, новое имя. Императрица Тоёмикэ Касикия-химэ вступила на престол с большой помпой, под завывание снежной зимней вьюги и под беспокойными взглядами придворных.
