Марина Соколова - Убийство матери
Мамино участие в жизни дочери было гораздо более ощутимым. Деньгами, благодаря маме, Анжелика была обеспечена с ног до головы и, более того, – до комнаты в коммунальной квартире.
Это сильно облегчало борьбу за существование. Точнее говоря, о выживании речь не шла. В то время Анжелика привыкла находить повсюду хороших людей. И в Москве она не отказалась от этой привычки. В то время хороших людей было непомерно больше. Примерно, из расчёта десять к одному. Потом расчёт изменился: примерно, один к одному. И Анжелику стошнило стихами:
Мразь имеет цвет:Чёрная, как мрак.Мрази много лет.Мразь имеет страх.
Нервов нет – дыра.Дома нет – нора.Затаилась мразь —Собирает грязь.
Против правды – мразь.Против чести – грязь.Правда в мрази – ложь.Чести в грязи – грош.
Мразь танцует вальс.Учит жизни нас.Мразь и Пушкин – бред.Вновь убит поэт.
Чёрный – в мрази – снег.Чёрный – к цели – бег.Чёрный в небе след.Человека нет.
В то время Анжелика писала по-русски. И думала по-русски, и видела русские сны. И любила тоже по-русски. В Алжире попробовала любить не по-русски. Получилось плохо и не понравилось. В Алжире было очень много любви, но какой-то иностранной. Анжелика там жила своей, русской жизнью. А любила плохо, не по-русски.
В Москве она любила тоже очень много, но очень хорошо. Особенно много и хорошо она любила весной. И каждый день писала стихи:
В меня вошла весна, как Волга входит в Каспий,Заполнив меня всю, от края и до края,Чрез бестолочь и дрязги, чрез сутолоку, расприОна прошла – победно – от марта и до мая.
Она коснулась сердца – и струны задрожали,Излив поток мелодий, бурлящих, сумасшедших,В мучениях и криках они любовь рожалиИ в гимне воспевали дитя любви нашедших.
Во мне весна и сердце навеки обвенчалисьИ слились воедино в истоке жизни новой,В тот миг тоска и злоба со счастьем повстречались,В нём растворясь. И с сердца вдруг рухнули оковы.
Пришла пора – и май, увы, покинул землю,Умчалась с ним весна в страну парящих снов,Во мне – её дитя, его я крику внемлю,А в нём звучат весна, надежда и любовь.
Иногда Анжелика любила всех. И тогда все любили её. Сначала ей казалось, что любви не было. Она не любила, а пела. Где придётся. А потом начала любить. Но петь не перестала. Она по очереди пела, любила и писала стихи. Стихи были разные, но все – про счастье. Она повсюду искала идеальное счастье. Чтобы поделиться им с мамой:
Добрый день, моя родная,В сторону отложив безделье,Пишет дочь твоя шальнаяПисьмецо в рязанской келье.
Здесь, в брезентовой светёлке,Что прижалась к краю поля,Позабыв людские толки,Упиваюсь жгучей волей.
Опасаясь сглазить зорьку,Торжествуя дня победу,Об одном жалею только,Что тебя со мною нету.
На меня упало небоОпрокинутою чашей,И пудов мильоны хлебаОбступили златой чащей.
Окунусь в ржаное море —Становлюсь, как рожь, златая.И пьянею на просторе,Озорная, молодая.
В ярко красном сарафане,Нежнолица и пригожа,Расцвела я на поляне,На большой цветок похожа.
Сколько пчёлам и стрекозамНадо мною не кружиться —Не ожить на ткани розам,И бутонам не раскрыться.
Увезу с собой отсюдаВкус дождя и запах мёда —Это маленькое чудо,Что дарует нам природа.
Из ключа живой водицы,Что снимает вмиг усталость,Привезу тебе напиться —И прощай навеки старость!
Часто в воду окуналаЯ заплаканные глазкиИ, срастаясь, оживала,Как в волшебной детской сказке.
Борьба за существование тоже была. Маленькая борьба за хорошее существование. Чем больше было хороших людей, тем меньше требовалось борьбы. А хороших людей тогда было очень много. В школе, в коммунальной квартире, в институте… Тогда Анжелика не относила себя к числу разочарованных. Она не ощущала пропасти между школой и жизнью. Из школьной программы она спокойно шагнула в жизненную программу. Мама учила её идеалу, а школа – светлой жизни. Но в школе тоже были разные люди: светлые и тёмные. Светлых было больше. Десять лет школьной жизни имели свои светлые и тёмные стороны. Анжелика радостно шла по светлым улицам и переулкам, стараясь не заглядывать в тёмные углы. Иногда она бродила в потёмках, но дорога всегда выводила её в светлую жизнь. По этой дороге она пошла из школы в институт. Анжелика шла по ней ещё очень долго, пока не заблудилась. Плутала тоже очень долго, никак не хотела сдаваться. Шла в никуда, вслепую искала людей. Нашла, но не тех – чужих. Чужие привели её в тупик. Самым страшным, пожалуй, было то, что она разучилась плакать. Но стихи писать она не разучилась. Анжелика писала стихи, и страх на время уходил:
Я разучилась плакать – и умерла,Ходила – говорила, но не жила.Во мне загрызли душу, убили я,А мёртвые не плачут, любовь моя.
Чужая называлась твоей женой,Лгала и притворялась, казалась мной.Она и виновата. При чём здесь я?Ты изменил мне с тенью, любовь моя.
Оттуда возвратилась лишь часть меня,Чужая не исчезла средь бела дня.Мы с нею неразлучны – она и я.Теперь ты многоженец, любовь моя.
Боюсь, как бы чужая не стала мной.Ведь для меня ты станешь тогда чужой.Она тебя не сможет любить, как я.Из нас двоих я лучше, любовь моя.
Эти стихи она написала Эдику про себя. В то же время как бы самой себе. Ей очень хотелось любить Эдика, но она уже не могла. Он не захотел её осчастливить. Он не смог её спасти. Он спасал сам себя. Анжелика пошла по его пятам. Он привёл её к пруду. Христиане в светлых одеждах пели христианские песни и предлагали всем желающим окунуться в зелёную воду. Чтобы спастись. Эдик окунулся, но не спасся. Анжелика не окунулась, потому что вода была холодная. Эдик пришёл в тупик вместе с ней. Нет, не с ней, а в ней. Он стал частью её самой. Она пыталась освободиться от Эдика. Но это было бы то же самое, что освободиться от руки, от ноги, от головы. Это было очень страшно. Постепенно страх уступал место ненависти. Если бы она кого-нибудь или что-нибудь любила по-настоящему, она смогла бы заплакать. Тогда бы наверняка ушёл страх и не пришла бы ненависть. Но Анжелика разлюбила по-настоящему. Эдика она разлюбила ещё тогда, когда плутала. А до этого она испытывала к нему настоящую любовь. До Эдика Анжелика любила очень много – очень хорошо и очень плохо. Но по-настоящему она любила только Эдика.
И писала ему настоящие стихи про любовь:
Хотела посвятить любви стихи —Другой поэт меня опередил.Хотела сосчитать свои грехи,Те, за которые меня ты полюбил.
Поверишь, опасаюсь лучше стать —Ранимой, слабой, женственной – твоей.Боюсь грехи свои порастерять,Чужие приобресть – боюсь ещё сильней.
Мне тяжело быть лёгкой, озорной,Противно защищаться и острить.Я устаю служить тебе женой,Дай бог, чтоб не устала я тебя любить.
Вдруг обожжёт лицо слезами мысль,Что всё – ошибка, незачем и зря.Но если больно – не утрачен смыслПонятного двоим смешного словаря.
Тогда Эдик ещё не был частью её самой. Он был отдельный и очень родной, совершенно необходимый. И она писала для него по-русски и по-французски. А потом переводила. Но по-французски тогда – для забавы. А не потому, что не могла иначе. По-французски – потому, что умела, потому, что это тоже было интересно. Тогда она ещё не видела французских снов и не просыпалась от страха, что больше никогда не сможет увидеть русский сон. Потом – привыкла. Все сны стали французскими, и она сама стала французской. Она убила мать, когда стала французской. Выходит, мысль об убийстве матери тоже была французской? Может быть. А может быть, её уже не было никакой. И мыслей не было никаких. Она ведь давно умерла. Ещё тогда, когда разучилась плакать.
