Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж
— Курс на Запад! Право же, твой сын не лишен чувства юмора!
Лавиния сдержанно улыбнулась. Возглас, который некогда издавали на Темзе лодочники, подплывая к Вестминстерскому аббатству, воскрешал также в памяти вожделенную надежду великих мореплавателей XVI века, устремившихся на завоевание Нового Света и его сказочных сокровищ. Перси очень любил такие сравнения, такие намеки; но не следует показывать, что ты прекрасно понимаешь их или что они тебя забавляют. Лавиния была теперь слишком знатной дамой и не могла допустить, чтобы между нею и Перси установилось своего рода сообщничество, существовавшее в дни их юности, когда они оба беспечно бегали по Лондону в поисках десяти фунтов стерлингов, чтобы заплатить за квартиру, и в надежде получить приглашение на обед, чтобы не умереть с голоду. Бедняга Перси и теперь еще бегал в поисках десяти или, вернее, из-за проклятой инфляции, сотни фунтов стерлингов, а вот для Лавинии нужда в деньгах ныне выражалась в миллионах: в этом и заключалась вся разница в их положении.
— Что ж, — сказала она, — это почтенная традиция: уже лет сто, если не больше, старинные европейские семьи вступают в союз с американскими толстосумами.
— Подумать только! Девочка с Запада! Лично я всегда страдал при мысли, что в молодости не нашел такой девочки для себя!
Лавиния хотела заметить ему: мол, для того чтобы жениться на богатой наследнице, ему, помимо всего прочего, нужно было бы принадлежать к знатному роду… Но она сдержалась. Милый старый Перси буквально только что приехал к ней с ежегодным визитом. Она подождет до завтра, а уж тогда понемножку собьет с него спесь и заставит попридержать язык.
— И эта юная красотка из Питтсбурга с минуты на минуту предстанет перед нашими восхищенными взорами? — спросил Перси.
— Нино должен зайти за ней в гостиницу. Сейчас он наверху, в своей спальне, пытается придать себе как можно более обворожительный вид.
— Пытается? Лавиния, ты слишком скромно оцениваешь своего сына. В этом у него не должно быть особых затруднений.
Послышался отдаленный шум лодочного мотора и почти тотчас же — своего рода приглушенный призыв, звучащие с мольбой три слога, первый из которых произносился с ударением: «Гон-до-ла! Гон-до-ла!» Словно предсмертный крик какой-то очень дряхлой птицы.
— Не может быть! Этот старый бедолага еще жив? — вскричал Перси.
— Представь себе, еще жив. Каждый раз, когда я слышу его голос, меня охватывает дрожь. Ведь их осталось не больше сотни, и почти все они без работы. Их корпорация постепенно редеет.
— Лик смерти в этом умирающем городе!
— Во всяком случае, в городе, который все глубже и глубже погружается в ил. Ты ведь знаешь, то, о чем пишут газеты, правда. Иногда по вечерам я слышу всплески воды и хлюпанье ила…
— А может, это древний наш мир день за днем все больше погружается в болото своего разложения, своего загнивания? — высокопарно произнес Перси.
Тем не менее непохоже было, чтобы это предположение слишком удручало его, потому что глаза его искрились весельем и даже лукавством.
Лавиния взяла из шкатулки сигарету, закурила, выпустила струйку дыма. Чувствовалось, что каждый ее жест, каждая поза отработаны, что кропотливой тренировкой они доведены до совершенства. Им недоставало непосредственности, но они были безукоризненны. Лавиния была одета в прямую широкую тунику из темно-синего бархата, которая мягкими складками драпировала ее высокую и стройную фигуру «в стиле Обри Бердслея», как говорил Перси. На женщине заурядной этот вечерний туалет мог бы показаться эксцентричным или уж по крайней мере вычурным. Но он так гармонировал с ее необыкновенно величественным обликом, со строго продуманной осанкой жрицы, с классической чистотой черт ее лица — его не пощадили годы, но благодаря толстому слою косметики оно еще поражало своей красотой. Ее подведенные синим глаза сверкали каким-то кристаллическим блеском. В общем, она производила внушительное впечатление и могла вызвать робость у наивных и позабавить искушенных. Она владела своим прекрасным контральто с мастерством, которое дает сцена, но при этом не впадала в присущую английскому театру патетику.
— Да, так вернемся к Нино, — сказал Перси. — Признаться, я весьма удивлен, что при его успехе, при его репутации сердцееда, при том, что его имя без конца мелькает на страницах газет в светской хронике, — признаться, я удивлен, что он до сих пор не женат. Он знаком со всеми наследницами Италии и Англии. Какого же дьявола он до сих пор не добился успеха и не женился на одной из них?
Лавиния с грустью покачала головой.
— Он не добился успеха потому, что не умеет отказывать, — ответила она.
Ее собеседник, судя по всему, живо заинтересовался этим объяснением, хотя уже не раз слышал его во время прежних наездов к своей приятельнице. Они частенько беседовали о возможной женитьбе Нино, взвешивали шансы; но, верно, тема была неисчерпаема и для них всегда волнительна; во всяком случае, если даже привычка несколько притупила интерес Перси, это не так уж явно бросалось в глаза: его очень подвижное и, пожалуй, даже чересчур выразительное лицо, пламенный взгляд, его пылкое красноречие — все, казалось, говорило о деятельной натуре, неизменном внимании, интересе к судьбам других людей, правда, людей лишь совершенно исключительных, делало его желанным наперсником.
— Какая необыкновенная формулировка! — воскликнул он. — Такая лаконичная, такая емкая! Правда, несколько загадочная… Он не умеет отказывать… кому, прежде всего?
Лавиния выдержала короткую паузу и почти гробовым голосом произнесла:
— Самому себе.
Все нюансы самого нетерпеливого удивления поочередно отразились на лице Перси.
— Ты хочешь сказать… Он имел бы… Ты хочешь сказать, что он слишком…
— Я хочу сказать, что он абсолютно не способен держать себя в узде. Когда какая-нибудь девушка дает ему понять, что он в ее вкусе, у него в голове лишь одна мысль. Ты догадываешься какая.
Перси знал свою роль назубок.
— Но по-моему, Лавиния, нет ничего более естественного и здорового…
— Разумеется. Нино существо, безусловно, очень здоровое, и это меня радует. К несчастью, блестящее здоровье имеет свою оборотную сторону. Если бы Нино хоть раз сумел устоять перед теми авансами, которые ему делают, он уже был бы женат. А он всегда уступает. И тогда эти проклятые нынешние девки берут его себе в любовники, у всех на глазах демонстративно проводят с ним недели три, потом бросают вот так — клик! — И, подняв правую руку, она, словно испанская танцовщица, щелкнула большим и средним пальцами. — Я твердила ему сто раз: «Нино, не отдавайся до брачной ночи».
— Господи! Как смешно! Право же, можно подумать, что это в викторианскую эпоху мать дает советы своей дочери!
— Так оно и есть, дорогой. Все эти современные свободные молодые женщины — охотницы. А Нино — высокосортная дичь. Но кто же выйдет замуж, скажем, за фазана?
— И тем не менее его всё же любили. Вспомни, два года назад юная принчипесса…
— Да, то был сказочный случай. Она очень привязалась к нему. Если бы он сумел проявить себя немного более неприступным, она наверняка вышла бы за него замуж. Но бедный Нино — и неприступен?.. Месяц или два они нежно любили друг друга в Сен-Морице, а потом малютка весьма благоразумно вернулась к своей семье, оставив Нино на попечение какой-то немецкой баронессы. Я знаю все. Эти создания циничны до крайности. Когда любовники им надоедают, они передают их другим.
Перси уже был наслышан об оказии с принчипессой и про себя думал, что, право, Лавиния начинает повторяться, но ведь таковы были почти все богатые бездельники, которые поверяли ему свои тайны: из года в год неустанно повторяли они одни и те же истории. Что ж, приходилось смиряться…
— Ты рисуешь предо мною просто ужасающую картину современного общества…
— Можно подумать, что ты знаешь его хуже, чем я. Не прикидывайся, будто ты явился из прошлого века, Перси.
(О, вот это уже нечто новенькое!..)
— И все же рост всеобщей распущенности… — начал было он.
— Послушай-ка, прибереги эту жвачку для своих старых дам.
— Для каких старых дам, ради Христа?
— Для богатых девяностолетних вдов, с которыми, ты обожаешь пить чай.
— Ты не поверишь, Лавиния: среди них есть несколько весьма бойких дамочек.
— Охотно верю. Но они притворяются добродетельными, не правда ли?
Перси сощурил глаза, словно старый язвительный фавн, и вдруг проговорил нежным голосом:
— Все мы таковы, дорогая! Чем ближе старость, тем больше все мы притворяемся добродетельными!
Почти неуловимое движение ноздрей и губ — только натренированный глаз Перси мог заметить это — было единственным признаком того, что дерзость не ускользнула от Лавинии. Перси не сомневался, что возмездие не заставит себя ждать, но он был закален в схватках: завуалированный обмен колкостями стал привычкой почти такой же старой, как и их дружба; впрочем, это придавало ей своего рода пикантность. Ничто так не оживляет беседу, как изящный словесный турнир.
