Владимир Мазаев - Особняк за ручьем
Сани внезапно накренились и сначала медленно, потом все быстрее заскользили под уклон. Рабочие пытались догнать их, утопая в снегу. Сани двигались мимо стоявших под деревом Русина и Власенко.
Тремя прыжками Власенко выскочил на след, подхватил одну из двух длинных, грубо оструганных ваг. Сунул ее под полозья, и Русин увидел, как, вспарывая снег, изогнулась жердь. Но это продолжалось несколько мгновений — вага хрустнула, Власенко едва отскочил в сторону.
Сани прошли, и он, с искаженным от пережитого напряжения лицом, побежал рядом, держа в руках бесполезный теперь обломок.
Русин бросил взгляд на вторую вагу. Он был к ней всех ближе. Подхватил ее и побежал к саням, еще не зная, что сделает.
Последние шаги он почти прополз на коленях и воткнул жердь под торчавший пенек.
Он почувствовал, как тупая, непреодолимая сила приподняла его и отшвырнула прочь. Он упал лицом в снег; ослепленный, думая, что сани движутся на него, в отчаянии пополз на четвереньках.
Вага описала верхним концом дугу, легла на упругую крону ели. Сани скрипнули и нехотя стали.
Русин сидел поодаль, выцарапывая из бровей снег. Он тяжело переживал свое минутное малодушие — не мог простить себе, что на виду у всех полз на четвереньках от саней, которые в общем-то уже стояли.
Подбежали рабочие, они громко дышали, переругиваясь, заглядывая под сани, словно еще неуверенные, что все обошлось. Кто-то подошел к Русину, подал ему бот.
Он поднял голову и увидел начальника партии.
— Все равно бы они, проклятые, за ель зацепились. Зря вы это рисковали, — сказал Власенко хмуро.
— А вы? — спросил Русин.
Власенко промолчал и уже другим, совсем не свойственным ему тоном, словно извиняясь, проговорил:
— А вообще-то спасибо. Ловко это вы подсунули вагу — с расчетом.
Потом подъехал трактор, зацепил сани, снова потащил их на косогор.
Русин брел вместе со всеми, увязая в снегу. Ладони его, содранные вагой, болели. Он помогал поддерживать сани, когда они норовили пойти юзом, кричал, когда все кричали, ругал тракториста — словом, вел себя так, будто работал здесь всегда, забыв, что он тут посторонний и что ему, вообще-то, мало дела до всего, что не относится к карьеру и к вывозке этой дурацкой глины.
Когда на пути густо вставали ели и объехать их не было возможности, вперед выходил Илья. Он двумя взмахами топора вырубал в стволе полочку, клал на нее аммонитный патрон, поджигал шнур и уходил в укрытие. Резко, как удар бича, гремел взрыв. Дерево валилось, словно срезанное ножом.
Часа через два сани прибыли на место. Русин удивился, узнав, что от старой скважины расстояние чуть больше километра. Он посмотрел на часы: было около пяти. Тогда он почувствовал страшную усталость, вспомнил, что ему снова не спать ночь. «Надо поторопиться назад и соснуть хотя бы часика три, — подумал он и с грустью посмотрел на измочаленные полы своего пальто. — Увидела бы меня сейчас мама…»
Рядом с ним сел Власенко, молча вынул блокнот и стал что-то писать, морща лоб. Русин смотрел на его красные запястья, торчащие из коротких рукавов, на худое, заросшее щетиной лицо и думал о том, что не стоило, пожалуй, так наваливаться на него; ему и в самом деле приходится несладко. Людей-то лишних действительно нет.
Он встал, собираясь уходить, весь уже поглощенный думами о предстоящей ночи.
— Постойте-ка, куда вы? — окликнул Власенко. Он протянул листок. — Найдите старшего геолога и отдайте ему. Это список людей — восемь человек. На карьер. — Поскреб щеку, добавил: — Только учтите — на неделю и ни дня больше. Если управитесь — хорошо, нет — хоть к стенке ставьте, а людей заберу.
IV
Весна наступала на тайгу бурно, неудержимо; небо было ослепительно в своей голубизне. Снеговые шапки на хвойных лапах лоснились под солнцем; тянулись вниз сталактиты сосулек, вбирая в себя, как в призмы, бесконечные цвета пробуждающейся тайги. Нагретые полднем склоны сопок обрушивались снежными оползнями. В речных полыньях, сдавленная оседающим льдом, бурлила, горбилась вода.
Русин спал, когда среди дня его разбудила хозяйка. У порога стоял мальчишка-взрывник, помощник Ильи. Он прибежал с вестью: заливает карьер.
Через полчаса Русин был на карьере. Под ногами хлюпала снежная каша. Сверху, из-под ледяной искрящейся корки, шумно низвергалась вода, ее грязно-желтые струи весело виляли по развороченному дну чаши.
Бульдозерист вывел машину наверх и теперь выглядывал из дверцы, растерянный и молчаливый. Взрывник Илья сидел на краю обрыва, без шапки, подставив солнцу взъерошенные вихры. Рядом на газете сушились детонаторные патрончики.
Русин с лопатой в руках долго лазил вокруг карьера, вернулся, вымокший до пояса, запыхавшийся.
— Давай-ка, — сказал он бульдозеристу, — объезжай карьер и пройдись ножом через вон ту ложбинку. Иначе к вечеру здесь будет озеро с видами на окрестности.
Бульдозерист, скуластый безбровый парень, обиженно прищурил глаза:
— Я своей машины пока не губитель. Да и на себя я, к примеру, еще не так злой, чтобы тащиться на этот косогор.
— Чего испугался? Там же тридцать градусов, не больше.
— Это смотря каким глазом глядеть. Твоим — может, и тридцать. А моим — все сорок пять будет. И обратно же — снег. Так и съедешь на нем, как в сказке на ковре-самолете.
— Что же делать? — сдержанно сказал Русин. — Зальет карьер — такой труд погибнет!
— А уж то не моя забота, об том пускай начальство думает.
Русин понимал, что бульдозерист по-своему прав — ехать на склон рискованно. Но за спиной у них шумел водопад, и Русину было не до здравого смысла: хотелось обругать парня, выволочь из машины, избить — будь что будет. Он вскочил на гусеницу и, протискиваясь в дверцу, сказал:
— Хорошо, я поеду с тобой. Давай газуй.
Парень ухмыльнулся:
— А разве мне легче станет, если мы, к примеру, вместе гробанемся? Только разве что в больнице на пару лежать веселее…
У Русина заколотилось сердце. Глядя в наглые прищуренные глаза бульдозериста, почти навалившись на него, он крикнул:
— Трус! Шкурник! Вон отсюда!
Парень испугался. Бормоча: «Ну, ты не очень, чего глотку дерешь, видали таких», — он заерзал на сиденье, без всякой надобности стал перебирать рычаги.
Илья, сидевший до этого безучастно, сгреб детонаторы в сумку и, подойдя к бульдозеристу, сказал:
— А ну, выметайся!
Тот затравленно оглянулся.
— Чего-о?
— Вылазь, говорю.
— Пошел ты!..
Илья легонько дернул его за руку, бульдозерист слетел на землю, едва удержавшись на ногах. Потом Илья не спеша залез на его место, уселся поудобнее и выжал педаль. Двигатель взревел, и машина, развернувшись, пошла вдоль обрыва.
Рядом бежал бульдозерист, спотыкаясь и крича:
— Угробите машину, сволочи! Угробите машину, сволочи!..
Илья напряженно глядел вперед; Русин сидел молча, унимая охватившую его нервную дрожь.
— Илья, помни, правый фрикцион пробуксовывает. Загремишь — я не виноват.
С бешено мелькающих траков летели пласты спрессованного снега.
— Сволочь ты, а не друг, Илья!
Кромсая жесткий, точно накрахмаленный наст, машина шла на подъем. Бульдозерист стал отставать.
— Хрен с вами! — крикнул он. — Останови, сам поеду!
Илья сбросил газ, высунул голову:
— Без дураков?
— Чего там!
— Ну гляди…
Парень тяжело дышал, и по лицу его было видно, что он в самом деле решился.
— За машину-то кто отвечать, к примеру, будет — Пушкин? Лучше уж я сам поеду, это вернее. Пусти давай… Научил я тебя на свою голову, — пробормотал он, привычным движением кладя руки на рычаги и уже прощупывая глазами предстоящую опасную дорогу.
А Русин тоже смотрел вперед — на крепящийся радиатор, на косые, сморщенные сугробы, истыканные дырками, на развороченную внизу яму карьера — и чувство опасности отступало перед редким, удивительным ощущением того значительного, что произошло сейчас. Он знал, что он был прав и что будет прав, чем бы все это ни кончилось.
И в продолжение того часа, когда рычащая машина вспарывала ножом верхнюю кромку карьера, он, как заклинание, повторял: все будет нормально. Он не смотрел на бульдозериста, боясь даже взглядом помешать ему.
V
Вечером, собираясь на карьер, Русин вышел в коридорчик и невольно остановился; за дощатой перегородкой, на крылечке, кто-то всхлипывал. Низкий мужской голос бубнил какие-то слова. Русин понял — плакала Лена. А мужчина был, без сомнений, Илья.
— Зачем опять пришел пьяный? — спрашивала девушка. — Раз пьешь, не приходи ко мне…
— На свои пью — не на чужие, — отвечал Илья.
— Какое имеет значение? Не хочу тебя видеть таким!
— Каким? — угрюмо спрашивал Илья.
