Анри Труайя - Палитра сатаны: рассказы

— А работой у «Томеко» ты доволен? — спросил Мартен, хлопнув португальца по плечу.

— Скажете тоже! У них там конвейер. Не то, что у вас было, по-семейному.

— Вернешься?

— Начнете по новой — само собой, почему бы и нет?

— Хорошо, беру тебя на заметку. Будешь в списке первым, — усмехнулся Мартен. Усмешка вышла кривая.

Он заказал второй стакан. Теперь посетители толковали о скором открытии «большого комплекса» при въезде в Витроль. По их словам, торговцев городка «взяли за горло». В этих громадных балаганах торгуют чем ни попадя по бросовым ценам; мелкой торговле приходит конец. Немало было говорено об исчезновении ближних лавчонок, о бессмысленной механизации в личном хозяйстве и о грядущем безлюдье на селе. Эти толки так взбудоражили его, что он собрался заказать себе третий стаканчик, но сдержался. Его воскресной дозой были два перно, это максимум. Третий — уже нарушение правил. На такое он бы не пошел. Из верности слову, данному себе, и еще, наверное, в память Аделины. За стойкой полновластно царила Жаклин Каниво, хозяйка бара, крупная брюнетка с раскаленными, словно угли, глазами и размашистыми жестами. Благодушный ровный нрав делал ее хранительницей сокровеннейших исповедей всей округи. Она все обо всех знала и всем помогала. Не было счету приятелям, которых она после изрядной размолвки ухитрялась примирить за тарелкой жаркого. Муж ее, бледнолицый Огюстен, обслуживал шесть столиков, расставленных вокруг бильярда. Его мучила чахотка, но он не лечился и часто покашливал, в жалобном приступе стыдливости отворачиваясь от всех. Запах перегара и дыма, шум голосов и стук посуды создавали в переполненном зале атмосферу тотчас ударявшего в голову крепкого мужского компанейства. Обмякнув и бессмысленно осклабившись, Мартен машинально взглянул на часы и тотчас забыл, какое время они показывали. Только когда иссякли все темы, достойные обсуждения, включая спорт и политику, он расплатился и направился к двери.

День кончался, пройдя впустую, но ему не казалось, что он потерял время даром. Ведь он повидал всех, кого встречал ежедневно, и почувствовал себя таким же крепким и нужным, как в те времена, когда под началом у него крутился десяток работников. В этом-то оно и состоит, обыкновенное чудо деревенского житья. В уверенности, что, даже не делая ничего и пользы никому не принося, ты еще кто-то и чего-то стоишь.

Дома Гортензия, как обычно, драила кухню. Эта бешеная страсть к чистоте — такой же была одержима и Аделина — немало забавляла Мартена, усматривавшего в ней отпечаток вечной женственности. Что до него, малая толика пыли его бы нисколько не стеснила. Он тяжело плюхнулся на стул, а сестрица все ярилась, оттирая губкой краны и мойку, установленную в прошлом году по ее просьбе. Не отрываясь от своего занятия, она бросила через плечо:

— Когда тебя не было, звонил Люсьен.

— Да? Что у него новенького? Нашел работу?

— Нет. Сказал, что приедет в ближайшее воскресенье…

— На целый день?

— Навсегда.

Мартена аж передернуло. В мозгу, еще затуманенном парами перно, разом просветлело. Он недоверчиво пробормотал:

— Что значит «навсегда»?

— Просто он не хочет больше жить в Париже, где все места заняты. Обоснуется здесь и поищет в округе.

— Как так можно? Он на заметке в городе. Там его досье.

— Нет ничего легче. Говорит, что справлялся на бирже труда, — все будет, как надо.

— Можно подумать, в провинции больше работы, чем в столице! Скажешь тоже!

— Никогда не знаешь! — возразила Гортензия и улыбнулась. — А по мне, правильно сделает, если вернется сюда. Квартира в городе стоит недешево, он там ничем не занят, только подметки протирает на тамошних тротуарах. Поди, даже не ест досыта. В дому, по крайней мере, будет жить на всем готовом, да и мы всегда рядом, чтобы утешить, если что. Когда дела идут скверно, нужно держаться родни, локоть рядом чувствовать…

Она всегда питала к Люсьену слабость. Эта потерявшая всякую надежду старая дева тратила на племянника весь нерастраченный запас нежности, отпущенный на ее долю. Мартен тоже любил сына. Но ему отнюдь не улыбалось, что тот будет неделями сидеть у него на шее. Как только что-либо грозило поколебать его привычки, он, подобно черепахе, прятал голову под панцирь. Сейчас, однако, приходилось взять себя в руки и уступить. В конечном счете Гортензия права. Раз Люсьен болтается без дела и опоры, место его — у домашнего очага, рядом с отцом и теткой. В двадцать пять одиночество душе не на пользу. В этом возрасте молодые люди уже мнят себя состоявшимися мужчинами, и любой удар сбивает их с ног. Припомнилась старая мечта: строительная фирма «Кретуа, отец и сын». Мартен улыбнулся этому чудесному и нелепому видению невозможного будущего. В глазах защипало. Он вынул платок и высморкался.

— Ладно, решил вернуться, так тому и быть, — пробормотал он себе под нос. — Местечко в доме найдется. Да и комната его наверху свободна…

Лицо Гортензии осветилось, будто луч солнца согрел его грубые черты. Она вытерла тряпкой руки, сняла фартук, поправила на затылке выбившуюся непослушную прядку и вопросила:

— А как насчет курятины с зеленым горошком на ближайшее воскресенье? Это его любимое блюдо.

— И мое тоже, — вздохнул Мартен.

— Хорошо бы показать ему вашу библиотеку! — подал мысль Мартен.

Альбер Дютийоль смущенно улыбнулся. Это был плотный мужчина с широким розовым лицом и густой серебряной гривой, свисавшей прядями на уши и затылок, а взгляд его бледно-голубых выцветших глаз хранил в себе все благодушие раннего детства.

— Ну конечно же, Альбер, — вступила в разговор супруга библиотекаря. — Уверена, это очень заинтересует мсье.

Люсьен всем своим видом продемонстрировал крайнее удивление:

— Вы могли бы называть меня Люсьеном. После стольких-то лет знакомства!..

— Тогда и меня зовите Мирей.

— Это не совсем одно и то же… Никогда не осмелюсь!

— Но я настаиваю!

Она явно жеманилась. На вид ей давали лет сорок, и по всему выходило, что когда-то она была хорошенькой. От прежнего великолепия остались дерзкий взгляд зеленых глаз, пухлый рот и кошачья грация движений. Альбер Дютийоль, выглядевший ее отцом, обволакивал жену растроганным взглядом. Люсьен поклонился и произнес с комическим усилием:

— Хорошо, Мирей.

Все заулыбались. Мартена радовало, что сын произвел на Дютийолей хорошее впечатление. Конечно, они уже давно знали Люсьена, но потеряли его из виду с тех пор, как он обосновался в столице. Может, Альбер Дютийоль, имея множество связей, в том числе с влиятельными людьми, поспособствует его отпрыску найти работу поблизости? Библиотекарь пообещал заняться этим делом, не переставая напирать на то, что подобная попытка в период экономической рецессии отнюдь не легка. Обернувшись к Люсьену, он спросил:

— Вы любите читать?

— Книги? Еще бы! — уверенно воскликнул Люсьен.

— Вы много читаете?

— Ну не так чтобы очень…

— Какого рода вещи?

— Да всякого…

Люсьен врал без стеснения, врал медоточиво, с открытым лицом и бархатистой задушевностью во взгляде.

— Что ж, тогда приглашаю вас заглянуть ко мне в пещеру, — предложил Альбер Дютийоль.

Все прошли в соседнюю комнату. Каждый раз, бывая там, Мартен испытывал стыд за собственное невежество и восхищение перед ученостью приятеля, хранившего в памяти столько печатных страниц. Зрелище сотен томов в дешёвых бумажных и дорогих кожаных переплетах, дремавших рядком на полках, побуждало его удерживать дыхание и ступать на цыпочках. Все это было расставлено по порядку, снабжено этикетками и разделителями, расписано на карточки, словно лекарства в аптеке. В воздухе стоял запах пыли и прелой бумаги.

— Сколько здесь томов? — поинтересовался Люсьен.

— Точно не могу сказать, — ответил Альбер Дютийоль. — Предположительно тысячи четыре.

— И вы их все прочли?

— В общем и целом.

— О чем там речь?

— В основном об истории… Романы я ценю не столь высоко.

— Наш друг Альбер Дютийоль без ума от эпохи Наполеона Первого, — объяснил Мартен. — Об императоре и его окружении он знает гораздо больше любого нынешнего политика! Мемуары, дипломатическая корреспонденция, личные письма — все это он проглотил без счета! И помнит обо всем. Память у него слоновья!

— Не надо преувеличивать, — замотал головой Альбер Дютийоль.

— Мартен вовсе не преувеличивает, — вставила словцо Мирей. — Иногда за обедом муж говорит со мной о людях, живших в те времена, будто это наши с ним знакомые… И, уверяю вас, это не так забавно, как кажется, если что ни день…

Гости сочли уместным издать два-три негромких вежливых смешка.

— Жена права, — признался Альбер Дютийоль. — Как только появляется новая книга, посвященная этой эпохе, я спешу ее приобрести.