Марина Степнова - Рассказы из журнала «Сноб»
— А вот так. Всякий зверь, когда помирает, место свое ищет.
Зачем? — не поняла Лялька, чувствуя, как в животе начинает ныть уже по-взрослому, все сильней. Затем, что на своем месте и помирать не страшно, — отчим распрямился, обхлопал ладони о штаны и взял Ляльку за плечо. Пойдем. И они пошли. Уже возле самого дома Лялька спросила: а кошкино место что — в шкафу? Отчим подумал. Выходит, что так. Видишь, она в твои вещи забралась, не в мамины, не в мои. Значит, тебя больше всех любила. Ты и была — ее место. Лялька вспомнила мучительно оскаленное кошачье личико, открытые, похожие на стеклянные шарики глаза. Ей не больно было? Нет, что ты, — успокоил отчим и на секунду прижал Ляльку к себе. — Она же старая была совсем. Просто заснула — и все. И не проснулась.
Той же ночью Лялька поняла, что тоже умрет. Нет, даже не поняла — почувствовала. Ощутила всем телом — и тесноту гроба, и многометровую толщу навалившейся сверху земли, и тихий неостановимый напор червей, шуршащих снаружи о сосновые доски. Она почувствовала, как истаивает плоть, обнажаются кости черепа — дырка, и дырка, и еще одна, с острой костью, там, где был нос. Мощно пахло гнилью, тленом, пробивающимися к жизни, шевелящимися нитями грибницы. Лялька заорала — коротко, утробно, ужасно — и села в постели, зажимая рот и обливаясь холодным, мгновенно подсыхающим потом. Из светлеющей, уже не могильной темноты появился отчим — маленький, перепуганный, похожий на Гагарина, Ляльке всегда казалось, что он похож на Гагарина, всем — ростом, повадкой, улыбкой, только улыбка отчима была всегда спрятана, всегда не снаружи, а внутри.
— Ты что? Напугалась, Лялечка? Сон плохой приснился?
Отчим привалился к ней теплым крепким боком, как лошадь, как корова, и таким повеяло от него животным, живым теплом, что Лялька заревела, пуская сопли и объясняя сквозь них, сквозь икоту, что не хочет умирать, что боится, и отчим горячими шершавыми пальцами собирал слезы с ее прыгающих губ и все бормотал, что ничего страшного, ничего страшного, доченька, да, умрешь, тут уж ничего не поделаешь, врать не стану, все помрем, так уж жизнь устроена, но ты еще очень, очень не скоро, через много-много лет. И только когда найдешь свое место.
Лялька поставила себе простую и очень ясную цель — собрать миллион долларов, найти свое место и дожить там жизнь, спокойно и ничего не боясь. Проще всего было с миллионом — покажите мне кого-нибудь, кто живет в пределах Садового кольца, у кого этого самого миллиона нет. Разве что бомжи да пенсионеры, но Лялька была не бомж, молодая, крепкая, тощая, она печатала деньги со скоростью банкомата и совершенно ни на что не тратила — только на спортклуб, да и то чтобы поддерживать себя в подходящей форме. Она готовилась к долгой и счастливой старости, как к зимовке на Северном полюсе, как к полету в космос, — старательно, спокойно, ни на что не отвлекаясь. Единственным отступлением от плана стала покупка двушки на Пятницкой, дороговато, конечно, зато отличная инвестиция. Если с миллионом не выгорит, квартиру можно будет сдавать — и на это жить. Отчим согласно покивал головой из своего прекрасного далека, мать проорала что-то громкое и напыщенное, Лялька с ней не общалась и втайне надеялась, что мать обнищала вконец, мыкается где-нибудь, обшаривает мусорные баки, как тысячи московских стариков. Только мать, в отличие от них, была по-настоящему виновата. Хотела все развалить — вот и получай!
Лялька не пила, не курила, питалась почти исключительно суши и не имела никаких, даже самых гигиенических романов. Она жила пустой и совершенно стерильной жизнью, в которой существовало только будущее. Пока в один прекрасный день не почувствовала на беговой дорожке, как прыгнуло за грудиной сердце, никогда прежде не видимое и не слышимое. Прыгнуло, повисело в безвоздушном пространстве и снова пошло, набирая ход, тогда как сама Лялька, наоборот, ход замедлила, плавно перебирая ослабевшими враз ногами и вытирая со лба совсем не спортивный — липкий и мерзкий пот. Дорожка остановилась, и Лялька пошла, все еще покачиваясь, по мягко плывущему миру в раздевалку.
Доктор попался хороший — симпатичный, молодой, веселый. Он заставил Ляльку сдать кучу анализов, покрутил ее на разных аппаратах и, только взяв в руки ленту ЭКГ, посерьезнел. Даже поскучнел. Надо же, — выдохнул он коротко и удивленно, словно получил от Ляльки не оттиск ее тайной сердечной жизни, а удар под дых. Надо же! Бигемения. Не ожидал. Совсем не ожидал. Лялька, натягивая толстовку (джинсы, кеды, майки — моде своих тринадцати лет она так и не изменила, некогда, да и незачем, честно говоря), переспросила с любопытством: как вы говорите? Бигемения, повторил доктор — и Ляльке показалось, будто в груди у нее распускается куст ветвистой лиловатой бегонии. Красиво.
Оказалось — аритмия, сложная, даже изысканная, не слышимая ни стетоскопом, ни на пульсе, но, тем не менее, вполне реальная. Как смерть. УЗИ подтвердило, что — да, никакие это не нервишки, все по-взрослому, каждый второй удар сердца — неправильный, желудочки — дрянь, придется делать это, это и это, а вот от этого категорически отказаться. Надолго? — деловито спросила Лялька. Пожизненно, — отрезал доктор, которому категорически не нравилось, что после каждого его назначения Лялька улыбалась все шире и шире. Психанет, как пить дать, — психанет и выдаст истерику. Лялька не выдала. Я не о том, доктор, пояснила она. Долго я еще протяну?
Врач неопределенно пожал плечами.
Я в интернете посмотрю! — пригрозила Лялька, и доктор сдался: нисколько, то есть сколько угодно вы протянете, если не считать, конечно, риска внезапной смерти, да, кстати, при бигемении — восьмидесятипроцентная смертность в случае инфаркта, так что никаких стрессов, вам совсем нельзя волноваться, слышите — совсем! Только не лезьте вы на форумы, я вас умоляю, такого количества клинических идиотов в одном месте даже представить себе нельзя! Риск внезапной смерти — это значит в любой момент? — уточнила Лялька. Да, — сказал кардиолог. Это значит в любой момент. Но ведь это каждый может, сами понимаете… Лялька не дослушала, встала, пошла по коридору, по улице, все еще улыбаясь — было совсем не страшно, а наоборот — тепло, будто больное сердце досталось ей в наследство напрямую от отчима, вот если бы нашли язву, как у матери, было бы обидно, а от отчима — от отчима все что угодно, вот только времени больше не было. То есть — совсем.
Лялька планировала выйти на пенсию лет через десять, в сорок с небольшим и за год объехать неспешно весь мир, исключая совсем уже невозможные места, вроде Сомали, Афганистана и России, на родине она жить не желала категорически и принципиально. Родина была — мать. Но теперь десяти лет не было, и года тоже не было, потому Лялька торопливо подбила бабки. Как выяснилось, миллиона у нее не было тоже, и сильно не было, но это были уже пустяки, долгая и счастливая старость ей больше не грозила, потому надо было просто взять себя в руки и найти свое место прямо сейчас. Лялька купила огромную карту мира, прилепила скотчем к стене и, подумав, обвела маркером Европу. Близко, спокойно, цивилизованно. Но главное — близко. Далеко лететь было просто опасно — Лялька совершенно не хотела умереть в воздухе, беспомощно зависнув меж двух миров. Она придвинула к себе ноутбук и набрала в поисковой строке — «кладбища Европы».
Фото: Marian Schmidt/Rapho/EastNews
Все оказалось не так уж страшно. Одна таблетка утром, одна — вечером, не волноваться, не бегать, не пить ничего крепче воды, не, не, не… План был идеальный — найти свое место, купить рядом дом, забашлять кому положено, чтобы не выслали трупом на родину, успокоиться, умереть. Но свое место все не находилось. Лялька чинно вышагивала по шуршащим гравием дорожкам — в Париже были вкусные блинчики, но кладбища ей не понравились, особенно Сен-Женевьев-де-Буа, просто коммуналка какая-то, честное слово. И повернуться будет негде. Вена оказалась совершенно очаровательной, особенно Центральное кладбище, абсолютно недоступное, увы! увы! но Лялька, уже готовая внутренне довольствоваться Хитцингским, вдруг случайно увидела себя в витринном отражении — высокая, нескладная, плоская, с вылупленными глазами, совсем-совсем мать. Вена тотчас же потускнела, помутнела, будто подернулась гнилостным сумраком, и Лялька, выписавшись из отеля на три дня раньше запланированного, отправилась дальше. Лондон, Будапешт, Барселона — она моталась по карте, металась, изредка заглядывая в провинцию, но и там кладбища настороженно молчали, и молчало, не отзываясь ни на тенистые кущи, ни на зеленые выстриженные лужайки, Лялькино сердце, аккуратно пропускавшее каждый второй, каждый второй, каждый второй удар.
Италию она проехала почти всю, методично передвигаясь с юга на север — ничего интересного, руины, макароны, туристический ор. Прокатный «фиат» кряхтел на каждом повороте, жаловался на судьбу, но на границе Лацио и Тосканы все-таки сломался. Сервисная служба прислала механика, молодого, совершенно порнографического красавца в голубом кокетливом комбинезоне на голый лепной торс, механик говорил только по-итальянски и норовил включить то жиголо, то дурака, но Лялька, вообще ни одного языка, кроме русского, сроду не знавшая и, тем не менее, объехавшая уже почти всю Европу, быстро сбила с красавчика спесь. Евро — они, знаете, лучше любого разговорника. Особенно наличные. А у Ляльки было полно наличных.
